Часть 22 (1/1)

– Нэ-сюн! Эй, Нэ-сюн!Хуайсан продолжал глядеть в стол. Все было нарисованное, и все шло мимо него. И яркое утро, и возня учеников за столами и, тем более, речи Лань Циженя. Лег он, только когда запечатал письмо, а уснул – только когда за окном посветлело.Лань Ванцзи сидел себе с прямой спиной, словно флаг впереди армии. Не смотрел по сторонам, а смотрел, как обычно, на учителя. Что ему на меня смотреть, подумал Хуайсан. Зряшное занятие. Что я знаю, кроме стишков.Даже письма брату сочинить не могу, буду вставать, ходить, снова садиться, выливать тушь и снова натирать, словно в первый раз была плоха. А как приступлю, так не смогу добраться до главного. Что главное? Обижается ли он на меня? Будет ли у нас когда-нибудь все как раньше, когда я был маленьким, и он не ожидал от меня того, что человек у власти ожидает от родных? От брата в особенности. И что я могу сделать, чтобы – было. При том, что я не готов выбрасывать краски и ломать кисти, и менять их на дао. Я не буду счастлив, я точно знаю, и я не готов. А дагэ – счастлив ли нынешним положением? Ему досталась от отца доля, от которой не убежать. Хуайсан вздохнул, как вздыхал над письмом. Ничего в письме так и не получилось сказанным, хождение какое-то вокруг да около. Но как приступить к разговору, которого никогда не случалось, намека даже? Потому что я обманывался, что все хорошо, и все, на самом деле, к лучшему. Все, что я себе выбрал и в чем упорствую – к лучшему не только для меня.Теперь письмо сидело за пазухой, обернутое зачем-то в платок Лань Ванцзи. Хуайсан так и лег с ним, и так и встал. Переложил в сменное ученическое ханьфу.А Лань Ванцзи теперь, значит, сидит, будто не поставил перед Хуайсаном волшебного зеркала, в котором видны все изъяны. В романах такие зеркала разбивают, и тут же получают проклятье, потому что зеркало, конечно, заколдованное, а неспособный посмотреть на себя честно и исправиться обречен всем несчастьям. Чаще всего это сатира на забытых уже недругов автора. Когда проходит достаточно времени, роман начинает означать буквально то, что написано, а все дополнительные значения забирает забвение.Каким угодно может быть Лань Ванцзи, подумал Хуайсан, хоть трудным, хоть странным, хоть невеселым, но его стоит почитать хотя бы за то, что он знает братскую почтительность и любовь. Почтительность диктует ему должное поведение, а любовь побуждает следовать ему без сопротивления. Не так важно все остальное: манеры, отличная учеба, слава заклинателя. А вот это – важно. Без манер и без прилежности человек все равно может воплощать главную добродетель. А предатель близких каковым угодно может быть, а добродетельным – нет.А Лань Ванцзи и не посмотрит в сторону недобродетельного.Хуайсан прерывисто вздохнул.– Нэ-сюн!– Тихо! Опять разговоры!Хуайсан поднял голову. Лань Цижень занес палку. Вэй Усянь сидел прямо. Хуайсан тоже выпрямился. Лань Цижень заговорил опять: податливость элементов относительно друг друга… Вокруг глаз напряглось, и Хуайсан зевнул.В рукав ударило. Хуайсан ойкнул, Лань Цижень гаркнул: тихо! Хуайсан вжал голову в плечи, зашарил ладонью вокруг по столу и по полу. Подобрал увесистый комок, развернул, стараясь не шуршать, на коленях. Отложил камешек, глянул на Вэй Усяня. Тот ухмыльнулся и сделал бровями. Камень-то ты где взял, подумал Хуайсан. Вэй Усянь писал: а чего это вы ночью ходили с Цзи-сюном? Гуляли? А чего это вы гуляете? И ниже: орешки есть? Дай.Хуайсан повернулся к нему, прикрылся веером, покачал головой. Вэй Усянь сделал несчастное лицо, показал пальцами: хоть немного. Хоть один! Хуайсан развел руками: нет. Вэй Усянь тогда показал в записку, выпучил глаза и вздернул голову. Губами проговорил: что?..Хуайсан прикрылся веером и отвернулся. Подумал: ничего. Уже ничего. Если даже что-то начиналось, теперь Лань Ванцзи про меня все понял. Я не знал, что это так уродливо выглядит. Еще и спросил: ты себя уважаешь? А я без лишней мысли: да. Как такое могло понравиться господину, который неотступно следует заветам родственной любви?Я и так мало кому нравлюсь, подумал Хуайсан. Как будто это важно. Я так и знал, что так и будет, иначе бы занимался тем, чем занимаются все. Вон упражнялся ночами, как Цзян Ваньинь.Хуайсан поглядел в спину Цзян Ваньиня с недовольством. Тут же и растрепал. С другой стороны, как не рассказать брату.Ходили ночью и ходили, подумал Хуайсан. Больше не будем.Хуайсан потрогал письмо под ханьфу. Платок мягко спружинил. Следует вернуть. Но я оставлю, подумал Хуайсан, потому что Лань Ванцзи вручил мне его в момент, когда у нас еще могло выйти что-то хорошее. В нежных и даже интимных обстоятельствах.Хуайсан снова вздохнул. Прислушался к речам учителя, тут же потерял нить.Посмотрел в спину Лань Ванцзи. Подумал: плохо жить вне согласия со своими желаниями. Хотя с чего я взял… Но хорошо жить в согласии со своей совестью. Тогда тебе никто не сможет предъявить самого больного. Вэй Усянь бросил в Хуайсана еще одну записку, попал между столом и животом, бумажный комок упал на колени и скатился с них на пол. Хуайсан не стал доставать.В конце занятия, рассыпая и подхватывая попеременно тетрадку, книжки, кисти и веер, выскочил первым, пихнув в дверях ученицу Гусу Лань и бросив извинения через плечо.Далеко не убежал. Его изловили на настиле, заступили дорогу и окружили.– Куда? – спросил Вэй Усянь. – К Цзи-сюну бежишь? На секретное свидание? – Оперся на столб у Хуайсана над головой и наклонился к самому лицу. Протянул: – Целова-аться?– Ч-что? Нет, с чего ты взял, Вэй-сюн, ничего такого, какое свидание, я ничего не знаю…– Ты ему про книжки не рассказал, я надеюсь? – спросил Цзян Ваньинь вполголоса.– Конечно, нет, за кого ты меня…– Ночью, в темноте, одни! – воскликнул Вэй Усянь. – Гуляют за руку!– Что? Нет, не было такого, что ты выдумал, Вэй-сюн!– Да, что ты выдумываешь, – Цзян Ваньинь пихнул Вэй Усяня в плечо, тот на секунду отвалился от Хуайсана, но тут же приник опять. А Цзян Ваньинь буркнул: – Я что видел, то видел, за руки они не брались.– Ну, это мы еще не знаем, что произошло там, под покровом ночи, под звездами, в безлюдных уголках!– Ничего не произошло, – заныл Хуайсан, – ничего, Вэй-сюн, пусти, что ты от меня хочешь…– Хочу, во-первых, правды, – Вэй Усянь оттолкнулся от столба и стал, подбоченившись, – а во-вторых, ничего себе, значит, Нэ-сюн-то наш не просто так слюни лил про Цзи-сюна, и про осанку его, и про кожу, и про что-то там еще! Нэ-сюн, – Вэй Усянь погрозил пальцем, – ах ты скользкий тип. Значит, ты все это время подбирался ближе, заманивал в свои сети…– Что ты такое говоришь, Вэй-сюн, разве можно, это неприлично…– А заманить Цзи-сюна в библиотеку и там окрутить – это прилично? Понятно, чего там тебе было надо – уж не читать. Пока мы, значит, теоретически про красивых господ, ты взял и подошел практическим образом. Вперед всех залез. – Вперед кого? Тебя, что ли? – возмутился Цзян Ваньинь. – Давай, иди, блядуй, только этого не хватало, вот это слава пойдет.– Цзян Че-ен! А Нэ-сюну можно?– Нэ-сюн не позорит Юньмэн Цзян!– Да ты сам позоришь Юньмэн Цзян тем, что ни за кем еще не приволокнулся с успехом! Вернуться домой без победы – это ж разве можно? – Ты!.. А ты, можно подумать? Вчера объелся супа и страдал, пока Нэ-сюн вон гулял. Даже у Нэ-сюна больше происходит по этому делу, чем у тебя! Победитель! – Вот именно! Нэ-сюн нас обошел, разве можно это простить? Как так, два героя Юньмэна – да позади? Нужно срочно браться за дело. Вот я видел… – Вэй Усянь завертел головой. Ткнул куда-то вдоль настила: – Вон, видишь, девчонки идут… Хуайсан, пригнувшись, пятился вдоль перил, а потом по короткой лесенке и на тропинку. Занятые друг другом Цзяны вскрикивали и размахивали руками, Хуайсан пятился, глядя на них, а потом припустил по тропинке и в сторону, между фонарей и вдоль павильона, и за угол, и только там отдышался. Одернул ханьфу, вытянул прядки, утолок книжки с тетрадкой под мышкой и, помахивая веером, пошел с чуть не утерянным достоинством. Сзади послышались шаги, Хуайсан пошел быстрее, оглянулся. Ученики Гусу Лань, и до Хуайсана им дела не было. Хуайсан все равно поторопился. Там где-то еще Лань Ванцзи… и Цзяни, и Цзяни поймают Лань Ванцзи и будут спрашивать. А он все им расскажет: я, мол, совершенно ошибся в Нэ Хуайсане.Я сам в себе ошибся, подумал Хуайсан.Как было бы здорово, если бы Лань Ванцзи было бы все равно. Хуайсан опустил голову и глядел теперь под ноги. Сапоги стали вдруг тяжелы. Хуайсан тащился по хрустящим камешкам, будто по глубокому снегу. Думал: как было бы хорошо, если бы он не обратил внимания. Но ведь обратил. Сам же сказал… и про брата, и про ?ты себя уважаешь?. Тогда хорошо было бы, если бы он подумал и решил, что ему это не важно.Но ведь важно. А тот, кому не важно – это не Лань Ванцзи. Не тот блестящий господин, на которого я смотрел бы и смотрел. И трижды было бы хорошо, если бы было не важно дагэ. Хуайсан прижал ханьфу на груди, письмо глухо похрустело через ткань, Хуайсан больше почувствовал под ключицами, чем услышал. Дело не только в том, что я не таков, каким дагэ меня хочет видеть. Дело в том, что я не переступил себя ради него и тем не показал, что он-то, его любовь и уважение мне дороже. Получается, не дороже?..Хуайсан остановился и поглядел в небо. По небу тащились прозрачные облака.Потащился и Хуайсан. Сошел, наконец, на земляную тропинку, и шаги перестали хрустеть. По бокам от вытоптанного распушилась трава. На траву садились бабочки и мухи.Показались белые сапоги. Хуайсан взял в сторону.– Хуайсан.Хуайсан на секунду поднял голову. Вскинул и прикрыл лицо веером, ускорил шаг и широко обогнул Лань Ванцзи.Лань Ванцзи сказал ему вслед:– Хуайсан.Нет, подумал Хуайсан, подняв плечи. Не могу. Не хочу. Не могу.По спине пробежал холодок, и выступил пот, и рукам стало слабо, как перед обмороком.И еще раз – на лестнице, когда Хуайсан остановился продышаться и оглянуться. Показалось, что Лань Ванцзи идет следом, но это поднимался один из учеников. Тот самый, который утопил меч в озере Билин. Обогнал Хуайсана, потом все-таки обернулся, сообразил поклониться. Хуайсан кивнул в ответ, отдуваясь.Оглянулся еще раз. Подумал: а чего бы Лань Ванцзи и не идти этим путем, он тут хозяин, а я гость, чего бы ему не идти к домам Лань, если он там живет? А я все принимаю на свой счет.Но Лань Ванцзи на лестнице так и не появилось за все время, пока Хуайсан взбирался.Лань Сиченя он нашел в саду с каким-то господином в ханьфу незнакомых цветов. Небогатая ткань, пояс без украшений, простая лента в волосах. Это кто еще такой, подумал Хуайсан, ожидая своей очереди в тени кедра. Проситель, что-то ему надо от Гусу Лань. Истребить очередное чудище, которое беспокоит его деревню. Будто никто, кроме цзэу-цзюня, не может этим заняться. Впрочем, цзэу-цзюнь не прочь поговорить с людьми, он ласков, его любят за это. Ну пусть. Хуайсан прижал веер к груди и принялся разглядывать камни в саду.Не смог вспомнить, о чем думал, когда Лань Сичень прервал его созерцание:– Хуайсан?– Цзэу-цзюнь, – сказал Хуайсан самым искренним голосом. – Это ужасно.– Что произошло?– Все произошло!Лань Сичень распахнул глаза и губы.– Я тебя внимательно слушаю.– Не настолько ?все?, чтобы мы обсуждали это, не присев и не попив чаю!Лань Сичень улыбнулся и показал Лебин вдоль тропинки.Хуайсан помалкивал, пока шли, и пока Лань Сичень разжигал огонь в жаровенке и отмерял чаю. Сел, наконец, напротив Хуайсана.Хуайсан выковырял не с первого раза, зацепившись за нижнее ханьфу, письмо в платке из-за пазухи. Платок сложил – вздохнув – и сунул обратно, а письмо выложил на стол, надавил пальцами и протащил по столу вперед. Сцепил руки на животе и склонился. Проговорил:– Если вы в скором времени будете в Нечистой юдоли, я просил бы вас передать дагэ.– Я не могу поручиться, что буду именно скоро. Может быть, лучше…– Нет! Нужно лично в руки. И лучше лично от вас.– Почему? – нетактично спросил Лань Сичень.Потому что он радуется, когда вас видит, размякает. Вдруг бы он был более снисходителен к тому, что я понаписал. Ко мне.Хуайсан вздохнул. Лань Сичень взял письмо и переложил на край стола у своего локтя. Сказал:– Я ждал, что ты придешь, но думал, что это будет связано с Ванцзи.– Это и связано с Ванцзи… а почему это вы ждали? Ванцзи вам что-то уже рассказал? – Нет. Не то чтобы. Не прямо. Но он спрашивал у меня…– Нет! – Хуайсан замахал ладонью и веером. – Цзэу-цзюнь! Если это что-то плохое, я не хочу этого знать!– Плохое? Совсем нет. Ванцзи просто посреди ночи понадобилось узнать, непременно ли всем людям нужно быть заклинателями, и что бы было, если бы он выбрал другое занятие. Я сразу понял, что это как-то связано с тобою.Хуайсан опустил руки на колени, пробормотал:– Ну вот. А говорите, не плохое. Только я его не совращаю, вы не подумайте. Я не виноват.Лань Сичень улыбнулся. Сказал:– Я всегда хотел, чтобы Ванцзи все-таки задумался над подобными вопросами. – Это потому, что он не задумывался. А как только младший брат начинает – сразу проходит такое желание.Лань Сичень сощурился, все улыбаясь. Хуайсан вздохнул. Ладонью стер прядку со лба. Лань Сичень разлил чаю по приготовленным чашкам. Изящный господин всегда будто готов к любому повороту событий, особенно к гостям. В гостях у изящного господина ты чувствуешь, будто тебя очень ждали.Отпили одновременно. Хуайсан заставил себя пить размеренно, а не заглотить чашку целиком. Распробовать, отдышаться, и еще раз. Лань Сичень пил, не прикрываясь рукавом, как делал это на людях. И как делал Лань Ванцзи. То ли один брат строже другого соблюдает этикет, то ли цзэу-цзюню я свой, а Лань Ванцзи еще – нет.И теперь уже не буду.Хуайсан вздохнул. Посмотрел в чашку. Такой вкусный чай – такие горькие мысли.– Хуайсан, – сказал Лань Сичень спокойным голосом. – Что произошло?Ничего. Не знаю. Хуайсан поставил чашку и потер руку с веером. Залез в рукав и почесал шрамы. Спросил, надув губы, чтобы, если что, повернуть все в шутливую сторону:– Цзэу-цзюнь, вот вам так повезло с Ванцзи! Он ваш помощник, и на него можно возложить всякие обязанности, и он вас не позорит, и разделяет с вами заботу о Юньшене. – Ванцзи тебе что-то сказал? – Нет, нет! Это я ему, скорее… Цзэу-цзюнь, дагэ вам что-нибудь говорил? Про меня?..– В каком смысле?В смысле, хочет ли он меня вообще знать, или теплота, которая у нас иногда происходит – родом из детства, и запас ее скоро иссякнет, потому что новой он ко мне не чувствует.Хуайсан вздохнул, опустив плечи. Затащил руку на стол, взял чашку. Лань Сичень проговорил неторопливо, словно подбирал слова:– Минцзюэ-сюн всегда очень интересуется твоими делами. И беспокоится.– Это понятно, – сказал Хуайсан. – Это, знаете, последнее, что можно растерять! Последний рубеж перед безразличием. Там уже не идет речь о высоких чувствах.Лань Сичень помолчал. Разлил еще чаю. Сказал:– Минцзюэ-сюн при мне никогда не сожалел, что ты не берешь на себя часть его обязанностей.– А врать нехорошо, цзэу-цзюнь, – Хуайсан покачал веером, – и запрещено правилами Гусу Лань.Лань Сичень распахнул глаза. Вот от кого Лань Ванцзи это взял, подумал Хуайсан. А Лань Сичень проговорил:– Нисколько не вру. Он, конечно, беспокоится, порою довольно в голос и в своей манере, что ты немного… потерялся. Или что тебя обидят. Или что ты не найдешь своего места в мире, и что ты отдаляешься от школы, от вашего наследия… и от него самого. Но я не помню, чтобы он горевал по потерянному помощнику. Его справедливая натура привлекает усердных людей, так что в учениках и помощниках у него, насколько я знаю, недостатка нет.Да, подумал Хуайсан. Да. Наверное.Нет. Не в этом дело. Все равно не успокаивает, хотя слова-то хорошие, а значит, что-то тут еще. Хуайсан стиснул запястье под столом. Сглотнул. Заговорил вполголоса:– У нас с Ванцзи случился разговор. И зашла речь про то, что не все люди могут и хотят быть заклинателями… ну вы понимаете.– Некоторые могут и хотят быть художниками и птицеловами, – сказал Лань Сичень мягко.Хуайсан улыбнулся на секунду. Сказал:– Да. В таком духе. И Ванцзи, как и можно ожидать от проницательного господина, донес до меня одну… вещь. То есть я и сам знал, наверное, но когда тебе говорят… вы понимаете. Да. – Хуайсан разбросал прядки, и тем же движением отер нос тыльной стороной ладони. Глядел по-прежнему в стол. – Если твой старший брат – глава школы, то не знак ли это любви и заботы – разделить это бремя с ним? Ладно еще, если бы брат был просто заклинателем, служил у кого-то… Дагэ прекрасно справляется. Но я не думаю, что ему совершенно легко. Но я сделал все, чтобы в трудностях он не мог на меня опереться.– Ты ведь не специально.– Нет! Нет. Но это сопутствующая явь того, что я отказываюсь… точнее, не способен и не умею заклинать, и сражаться, и все положенное.– Тогда это совсем не твоя вина, правда?– Но я мог бы постараться. Нет способностей – понятно, это судьба, а когда нет и старания – это уже свободная воля.Лань Сичень взял чашку на ладонь. Молчал. Немедленно скажите, что дагэ меня любит в любом случае, подумал Хуайсан, и горячо уважает, хотя по его представлениям не за что, и только об этом и говорит, когда вы остаетесь наедине.Потискал запястье, потом пальцы вокруг веера.– Не сердись на Минцзюэ-сюна, – сказал Лань Сичень, наконец.– Цзэу-цзюнь! Дело не в этом! Дело в наоборот!– Все равно, не сердись, пожалуйста, если он где-то что-то сказал. Как я уже говорил, это от беспокойства за тебя. Тем, кто подходит к своей роли, легче живется… или таково общее убеждение. И мы все его разделяем в той или иной степени, особенно когда дело касается дорогих людей, которым мы со всею напряженностью хотим легкой и хорошей жизни. Хуайсан качнул головой. Сказал, не заботясь о тоне:– Я все прекрасно понимаю. Что я, не видел. Я живу с ним. Я вижу, как он на меня смотрит.Лань Сичень не смутился, а сказал потвердевшим голосом:– Значит, ты видишь не все. Или не все понимаешь со своего места. Или вспоминаешь Минцзюэ-сюну его незрелые слова и ваши ссоры прошлых времен. – Хуайсан надул губы и шмыгнул носом. Лань Сичень сказал мягче: – Позволь мне кое-чем поделиться. Когда у тебя есть младший брат, ты естественным образом хочешь, чтобы он был на тебя похож, потому что ты тогда знаешь, как с ним обращаться. Поначалу ваше различие кажется препятствием любви, но это от незрелости и неумения понять, как быть с кем-то, кроме самого себя. Так и должно быть, пока растешь, безотносительно даже братьев. Учишься понимать других людей, чужих, потому что они состоят из не-твоих, а значит, незнакомых тебе качеств. Если ты вырос с одним идеалом, то дело принятия иного идет не так бодро. Тем не менее…– Вам-то повезло, Ванцзи нечего и принимать, он – все, что нужно и требуется.Теперь уже вздохнул Лань Сичень. Сказал:– Вот именно. Если бы ты дослушал, маленькая луна, я бы добрался до этого сам. Видишь ли, сколько бы у вас с Минцзюэ-сюном ни выходило споров, есть одно огромное преимущество: и ты, и он точно знаете, что ты занят тем, что приносит тебе счастье. Потому что иначе ты бы не сопротивлялся так. Ты отстаиваешь себя не просто из упрямства, а охраняя свое благополучие. Я же ничего не знаю про благополучие Ванцзи. Это такое благословение, когда младший брат идет своим путем! Ты можешь быть уверен, что он выбрал, что ему нравится. Когда же брат исполняет должное, как может быть точно известно, его ли это желание и счастье, или это мое строгое воспитание… – Хуайсан фыркнул, а Лань Сичень дернул уголком рта. – Ты потешаешься, но я в самом деле бывал строг. Теперь думаю, на пользу ли. Знал ли Ванцзи, что у него есть выбор? И был ли он для него. Для меня, пожалуй, нет, да я и не желал его особенно, на моей позиции можно сделать много полезного и доброго, но вдруг Ванцзи следовал пути заклинателя Гусу Лань только потому, что не знал другого? Откуда мне сейчас это знать? – Он прилежно занимается и делает успехи, и не зря же его называют ханьгуан-цзюнем! И он не говорил, что жалеет, не при мне.Лань Сичень улыбнулся, но лицо его не посветлело. – Успехи можно делать и в нелюбимом деле. Ванцзи говорит, что доволен, но откуда мне точно это знать? С сопротивляющимся молодым господином, как ты, все ясно: он себе решил, как ему лучше, и делает себе на пользу, и хоть трава не расти. А здесь? Вот в чем тягость, маленькая луна. Как бы я был счастлив, если бы Ванцзи в малом возрасте… да в любом возрасте задался вопросом: а есть ли другие занятия? Кем можно быть, кроме заклинателя? Только так можно открыть свое. А не то, что ожидается. Что ожидается – и так тебя найдет… О, как я был бы счастлив!– А сейчас – не счастливы? Ванцзи – самый лучший брат.– Как старший ты не хочешь, чтобы младший был лучший. Это приятно, и так легче, я не буду этого отрицать, но при любви ты прежде всего ждешь, чтобы младший был весел. Так что я страшно завидую Минцзюэ-сюну. И он это знает, и ходит гордецом!Хуайсан засмеялся, и Лань Сичень вслед за ним. Хуайсан помотал головой.– Сказки вы мне какие-то рассказываете, цзэу-цзюнь!– Ничуть. Хуайсан покачал головой, подвинул чашку ближе к чайнику.Подумал: хорошо, чтобы это было так. Вообще, хорошо бы было, если бы мир был таков, как рассказывает Лань Сичень в стремлении успокоить.Они медленно выпили еще по чашке. Рукава ханьфу полегчали, и собственные плечи перестали так тянуть к полу.– Это все хорошо, – сказал Хуайсан, – но что еще точно известно про Ванцзи, я слышал от него это сам не далее, как вчера: он знает ваши заботы и стремится их облегчить. Это ли не проявление любви?– Да. Пожалуй.– Вот! Вот именно! А дагэ, значит, не догадывается… точнее, может, тогда на самом деле я нисколько его и не люблю, если не делаю того же.Слова застыли в воздухе и продолжали звенеть. Не люблю, подумал Хуайсан. Говорить можно что угодно, убедить себя, что чувствуешь то и это. Но, в конечном итоге, люди видят только поступки, а не то, что внутри. И, может, имеют тогда значение только поступки…Лань Сичень засмеялся. Хуайсан утер глаза и сказал с недовольством:– Вы надо мной потешаетесь, цзэу-цзюнь, когда я делюсь с вами истинными переживаниями. За такую обиду, оскорбление и практически пощечину моральный долг диктует вам поделиться записями про чего-то там пять элементов, а то учитель грозился проверять.Лань Сичень засмеялся еще пуще. Хуайсан втянул носом.– Я потешаюсь над твоей торопливостью додумать, маленькая луна. Знаешь, даже если старший брат этого просит в минуту невыдержанности, даже если это было бы иногда приятно, на самом деле старший этого не желал бы: чтобы ты делал ненавистное из любви к нему.– Разве это не знак любви? – Пожалуй, но есть и другие знаки, а таких жертвенных – не нужно. Было бы приятно, и дела бы текли глаже, но просто знай, что старший брат этого бы не хотел. А я, например, даже боюсь. Не нужно. Нет ничего тяжелее – знать, как младший брат себя насилует.– Но ведь из любви…– Так еще хуже. Это самый худший вариант.Хуайсан медленно поднял и опустил плечо. Сказал:– Но тогда у твоей совести хотя бы нет к тебе вопросов.– Чистая совесть – не замена счастью и веселью, – сказал Лань Сичень. – Может быть, составляющая, не скажу наверное. Но все равно, маленькая луна, ты услышал меня?– Вам разве не приятно? От Ванцзи. Он сказал хорошую и правильную вещь про опору…– Нет, – сказал Лань Сичень, и слова его весили, как самая гора, на которой покоился дом, пол и стол под чашками. – Не приятно.Хуайсан глубоко вздохнул. Подумал: вы все-таки не дагэ, а дагэ – не вы.Но допустим.А может, мне нужно что-то больше, чем ваша и его любовь старшего брата? Может, я хочу, чтобы он разговаривал со мною, как вы с Лань Ванцзи, и чтобы любил не вопреки тому, что я ему не полезен, напоминая себе каждый раз, что таково должно быть зрелое чувство. – Все-таки передайте, пожалуйста, ему письмо, – сказал Хуайсан. – Я там… да. Вы же будете собираться с дагэ и остальными?..Захлопнул рот, подхватил веер и прикрылся.– Ты что-то знаешь? – спросил Лань Сичень.– Ничего не знаю! Совсем ничего не знаю. Просто учитель ведь навещал нас, ну я и подумал, что и вы тоже… мало ли, какие дела… значит, какие-то есть дела… совсем ничего не знаю о делах, дагэ со мною не делится.Лань Сичень опустил глаза к чайнику. Разлил остатки. Хуайсан выдохнул в веер. Если это дела войны, дела с Вэнь, например, надзирательные их совы, и странная Вэнь Цинь с братом, и странный Вэнь Чао в день приветствия, и еще какие-то Вэнь в Цайи, и, главное, то, что творится с малыми кланами – то собираться, конечно, будут все вместе, и не раз, потому что за один раз ничего не решается.– Ты хорошо влияешь в этом плане на Ванцзи, – сказал Лань Сичень. – Я рад это наблюдать.– Это вы сейчас так говорите, а потом, когда он все бросит и захочет… пасти коз, например!..Лань Сичень засмеялся. – Не знаю насчет коз, но это верные мысли, и я, наконец, приветствую их. Мне самому, конечно, следовало…– Вы были малы, – сказал Хуайсан. – Куда там думать за двоих, там размыслить бы за себя. Вы не должны были.Лань Сичень приоткрыл губы. Вы пытаетесь меня утешить, ну и я вас, подумал Хуайсан. Тем более, это же правда, сколько вам там было самому, когда Лань Ванцзи якобы положено было задаваться вопросами своего пути. Есть ли вообще положенный возраст? Чем раньше, тем лучше, конечно, а то будет жаль упущенного времени.Другое дело, что ко взрослому и отнесутся по-другому. А ребенок что понимает? Просто мазня. Не отличается от закорючек палкой на песке, все забавляются, когда нечего делать. Серьезно относятся только к заклинательству. Или к тому, чем заняты сами. Горшечники – к лепке из глины, и ни к чему другому. Каллиграфы – к изучению восьми правил написания ?вечного?. На этом языке с ними можно разговаривать, на другом уже трудно.Как со мной – про пейзажи можно, про какие-то там печати для младенцев – обречено на неуспех.Хуайсан покрутил чашку на столе. Сказал:– Вы вместе пошли на озеро Билин и вместе истребили эту… хлябь. Я не могу придумать, какие у нас с дагэ были бы похожие занятия друг с другом. Когда братья заняты одним делом – это близость.– Необязательно, – сказал Лань Сичень негромко.Хуайсан поднял глаза. Лань Сичень вновь разжигал в жаровенке огонь.А я все равно скучаю по близости, подумал Хуайсан, даже если ее не случилось. Не просто тоскую, а скучаю, как будто она была, а теперь пропала. Была, когда детская память не позволила мне запомнить?..Он постучал пальцами о край стола. Лань Сичень сказал ровным голосом:– Ванцзи также интересовался у меня вчера, любит ли он музыку. Если это видно со стороны, то я должен был заметить.Хуайсан наставил на него веер так размашисто, что Лань Сичень отклонился на скамеечке.– Вот! Вот, а вы говорите, цзэу-цзюнь! Как там что, а к кому он пошел с таким важным вопросом? Не знаю, от чего у вас тогда происходит близость, но к чужим с подобным не обращаются! Лань Сичень прикрыл глаза. В уголках губ завелись мягкие тени. Хуайсан полюбовался ресницами. Добавил: мы вчера разговаривали, и он не стеснялся: сюнчжан то, сюнчжан это.Лань Сичень окончательно, как луна, вышел из-за тучи и сказал:– Как я и думал, ты прекрасно влияешь на Ванцзи. Ночные свидания…– Встречи. Просто встречи. Он поймал меня за ловлей птиц.Лань Сичень распахнул губы и сделал несчастные брови.– Не наказал?– Нет, нет! Мы просто пошли и выпустили… – Хуайсан шумно раскрыл веер и спрятался до глаз. Пробормотал: – Мне неловко, цзэу-цзюнь. Опять мы говорим о Ванцзи за его спиною.– Да, да, ты прав, маленькая луна, не станем.Хуайсан поерзал задом на скамеечке и спросил из-за веера:– А Ванцзи любит музыку? Что вы ему сказали на этот счет?.. Ну последнее! Последнее! И не будем.– По моим наблюдениям – да, любит. Он так хорошо в свое время взялся, ему было интересно, при отличных способностях так легко увлечься. Его хвалили, конечно, но я надеюсь, дело не в этом. Он любил научиться чему-то и показать. Мне, маме, когда выдавалась возможность… – Лань Сичень секунду глядел поверх головы Хуайсана, потом моргнул и сказал: – Ванцзи пишет музыку, ты знал?– Догадывался. Такой талантливый господин – да чтобы не захотел сочинять свое. Все, все, цзэу-цзюнь, вот тут хватит, нехорошо. Не хочу знать намного больше, чем он захочет мне рассказать.Лань Сичень улыбнулся светло, словно медный гонг в полдень. Сказал едва слышно: как хорошо. Я так рад. Разлил чаю. Чай вышел даже вкуснее, чем в первый раз.Или это мне все теперь лучше и ярче, подумал Хуайсан, потому что дагэ, наверное, все-таки… ну было бы же видно, если бы он меня… вдруг цзэу-цзюнь говорит правду про старших братьев… Хуайсан прикрыл глаза. Сказал себе: вот получу ответ на письмо – и посмотрим. Я столько сочинял его, я старался серьезно и честно рассказать о тревогах и спросить, как… как что. Нет, дурацкое письмо. Хуайсан дернулся было через столик, но остановил руку. Сделал вид, что промахнулся мимо чашки. Нет, пусть. Я что, напишу сейчас лучше? Пусть. Никогда у нас не было такого разговора, так надо начать. Никогда я не говорил, что понимаю, что бросил его. Пусть бы цзэу-цзюнь не наврал, и старшим братьям это не важно. Важно не это.Хуайсан покусал губу. Лань Сичень сказал: ты неожиданно, а то я бы припас сладостей. Хуайсан покачал головой, потом слова до него дошли, и он сказал: нет, нет, я к вам прихожу не поесть, ха-ха! Я к вам прихожу за записями про… э…Про пять элементов и их гармонию, сказал Лань Сичень. Хуайсан яростно закивал, обметя прядкой чашку.– А еще Ванцзи переживал, что упустил прочесть тебе стихи! – проговорил Лань Сичень быстро и загородился рукавом, как будто не пил до сих пор без этого.– Ну цзэу-цзюнь! Ай, я не поощряю! Запрещено в Гусу Лань!И подумал: до чего у цзэу-цзюня бывают хитрые глаза. Такой честный человек – а такой лукавый вид, особенно когда не видно ничего, кроме глаз. Вот кому бы тоже веер, менял бы вид в один миг.Лань Сичень расправил рукава и благовоспитанно сложил руки на бедрах. Можно подумать, весело сказал про себя Хуайсан. – Я так рад, что вы с Ванцзи погуляли. Не подумай о нем дурного, просто сложно вспомнить, какие стихи любимые, когда спрашивают. Особенно если много читаешь.– Я догадался. И я сам, я сам хочу думать о Ванцзи так или эдак! Меня не надо больше сватать.Лань Сичень опустил глаза и сказал голосом совсем без раскаяния: ну хорошо, хорошо. И тут же сказал:– Я слышал и даже видел, что ты гуляешь с молодым господином Цзян и молодым господином Вэй. У вас компания?– Ну тут уже, конечно, не за просто так, – Хуайсан развел руками и склонил голову. – Ну тут уже не просто за хорошее к вам отношение. Взять Ванцзи в компанию – записи про элементы и еще про эти две древние школы, которые произошли из одного корня, а потом развалились. А то больно много вы хотите! – Лань Сичень глядел на Хуайсана глазами пойманной птицы, и Хуайсан со смешком покачал веером: – Цзэу-цзюнь, я понимаю, было бы здорово, чтобы Ванцзи брали в компанию, но я там не решаю. И… судя по тому, как нас здорово отходили палками, компания-то не самая для Ванцзи полезная!– Я уверен, что вы не повторите таких ошибок и не станете делать ничего неприличного и недостойного. Было бы славно, если бы Ванцзи игр… общался с ребятами.– Он уже молодой мужчина. Может, он не хочет ни с кем особенно общаться? Знаете, когда хочет, я не вижу, чтоб он медлил. – Правда? – Лань Сичень аж привстал над скамеечкой. Хуайсан сказал твердо: правда. И добавил про себя: всего-то несколько недель мы сидели в библиотеке практически молча, чтобы друг к другу привыкнуть.Хуайсан обмахнулся веером и сказал тоном большого знатока:– Всему свое время, цзэу-цзюнь. Не будьте же нетерпеливы. – Да, да, в самом деле. Как-то так выходит, что Нэ делятся со мною мудростью.Какой такой мудростью с вами поделился дагэ, подумал Хуайсан. Вот бы не подумал. Дагэ, конечно, умен и много чего знает и понимает в жизни, но это не то понимание, которое поощряют в Гусу Лань.– Будете в Нечистой юдоли… – начал Хуайсан, но тут двери раскрылись, и сквозняк раздул ослепительное ханьфу Лань Ванцзи на пороге. – Сюнчжан… – Лань Ванцзи отпустил двери, сложил руки как положено: за спину и к животу. Сказал: – Хуайсан.Развернулся уйти.– Ванцзи! Мы тут так уютно пьем чай, иди к нам? – Лань Сичень глянул на Хуайсана. Хуайсан кивнул. Лань Сичень тут же встал и отошел от столика. Лань Ванцзи повернулся опять, сказал: ?сюнчжан?, но уже другим тоном. Заступил Лань Сиченю дорогу и сам принес чашку, подвинул скамеечку и набрал новой воды.Какие манеры, подумал Хуайсан, глядя поверх веера, какое безукоризненное почтение к брату. Неужели они так же себя ведут наедине? Как это было бы изысканно.Я тоже ношу дагэ чай и то вкусное, какое первый вытребовал на кухне. Может быть, он понимает хотя бы по этому, что я о нем тоже думаю?..Лань Ванцзи глядел вперед себя, не на брата и не на Хуайсана. На ширму с сомами. Как я сижу на собрании каких-то нужных дагэ людей. Дагэ надо, чтобы я послушал, запомнил и знал, какие дела Цинхэ Нэ как идут, а я гляжу на литые бычьи головы и мучаю веер. Тут, конечно, другое, тут интимно – даже про стихи цзэу-цзюню рассказал – близкие братья. Но тут также и я, а при мне не поговоришь о своих делах, какие у них там есть. А со мной при цзэу-цзюне не поговоришь о нашем… есть ли у нас уже такое наше, о чем – только между нами?..Хуайсан раскрыл веер, принялся обмахиваться. Сложил, показал на ширму, сказал Лань Сиченю:– Она двусторонняя? Ах, я видал один веер, где с одной стороны был вышит лесной пейзаж, а с другой – красные маки. Такая темная одна сторона, и такая яркая вторая. Исключительная работа! У кого вы заказывали?– Это подарок, – сказал Лань Сичень, поглядывая на Ванцзи. Не надо на него смотреть, подумал Хуайсан, смотрите на меня. Что вы за беспокойный брат. Вступит, когда захочет, а нет, так просто послушает, ужели Лань Ванцзи не привычно просто слушать. А Лань Сичень отвлекся-таки от брата и поглядел на ширму. – За избавление от одной проблемы подарили вышивку, и я немного не знал, куда ее деть.– Себе на ханьфу! Важные господа с сюйхуа так и поступают. Глаз было бы от вас не оторвать. Лань Сичень коротко засмеялся. Хуайсан улыбнулся и отпил чаю. Лань Ванцзи тоже пил. Прикрывался. От Хуайсана не отсаживался и не бросал на него гневных взглядов. Не обиделся за сегодняшнее? Не помнит вчерашнего? Воспитание не позволяет нарушать течение чаепития?Хуайсан опять поглядел на ширму, опять спросил, двусторонняя ли. Лань Сичень ответил: с обеих сторон один и тот же рисунок. – Мастерица постаралась, – сказал Хуайсан, – вышить рыбу, насколько я понимаю – не то, что вышить птицу или какого-нибудь тигра. Мокрое и гладкое – не то, что пушистое. Сделать перья стежками – это я понимаю, но как уложить стежки в рыбью кожу? Или видал я еще яблоко под дождем с каплями… не то же самое, что тут у вас, не такая красота. Махровое получилось яблоко, совсем не восковое.– В этом и сияние мастерства и величие мастера – преодолеть упрямство материала.– Правильно говорите! – Хуайсан махнул веером в сторону Лань Сиченя. – Отличные слова! На что мне… мастерам-живописцам проще: есть и блестящая бумага, и бумага матовая, и краска прозрачная и густая. А шелк – и есть шелк, нитка одинаково блестит и одинаково тонка и непрозрачна, что ты ни делай с нею. Я не слыхал, чтобы шелк нарочно лишали блеска, а как-то так выходит, что одни предметы получаются рыхлые, а другие – гладкие.– Ты никогда не желал ли заняться? Живопись иглой – тоже живопись. И веера получаются роскошные.– Что вы, цзэу-цзюнь! Это работа для пальцев ловчее моих. И окрашивать нити отдельно для каждой картины, и, наверное, держать своих шелкопрядов и вытягивать шелк самому… ну нет! Тут нужно целое хозяйство. А краски – собрал в сундук да пошел. – Хуайсан снова вздохнул в сторону сомов. Покачал головой. – Хотя получается роскошно. Нужно уметь отлично писать. А, знаете, я всегда думал и про вышивальщиц, и про мастеров, что делают светильники, и про разных других уважаемых господ, у которых везде рисунки: что же вы просто не пишете картины? Раз умеете. – Каллиграф, который бы увидел подписи на твоих веерах, тоже подумал бы: что же он просто не пишет свитков?– Вы льстите моей каллиграфии, но мне приятно, – сказал Хуайсан. Они с веером поклонились над столом. Хуайсан сказал Ванцзи легким тоном: – Что за приятный господин цзэу-цзюнь, всегда у него найдется похвала. Так бы и не уходил от вас никогда.Лань Ванцзи повернулся к Хуайсану, потом к брату, и кивнул. Хуайсан тут же подхватил оброненную нить речи и сказал: а вот между прочим, хотел у вас спросить и не спросил, как в Юньшене обстоят дела со списком коллекции?Лань Сичень ответил: разве в Юньшене есть коллекция? Лань Ань в свое время настаивал на скромности и отвергал роскошь. Хуайсан на это сказал: роскошь – дело, знаете, такое, зависит от говорящего и того, что он хочет превознести или обличить. Лань Ань явно не запрещал красоты, а как по мне, пейзаж с горами, что в библиотеке… ну знаете, там посередине… ханьгуан-цзюнь знает, он под ним сидит… Лань Ванцзи снова кивнул, и Хуайсан продолжал: я бы назвал его роскошным, но он все же соответствует скромной манере украшения Юньшеня, поскольку не на золотой бумаге и не на золотом шелке, и вообще у вас тут я почти не вижу золота. Только в подарках, ах, семейство Цзинь расстаралось с гадательным томом! Лань Сичень спросил: не будет ли нескромно создавать список, будто переписывать сокровища в казне? Хуайсан ответил, что это просто облегчит жизнь таким, как он, любителям, которые будут заранее знать, что искать в Юньшене, когда окажутся там, а кто-то, может быть, и специально отправится в путешествие. Лань Сичень сказал: Юньшень славится школой и библиотекой. Хуайсан ответил: одно другому не мешает!Поговорили еще про подарки, какие приносят богатые дома за избавление от проклятий, и какие сокровища бывают в подношении домов бедных, с каких Гусу Лань не берет денег, но отказываться от подарков означало бы показать презрительное отношение, а это запрещено. О вышивке, кстати – шерстяная вышивка на наволочке, деревенская, очень милая работа. Поговорили еще о вышивке. Потом о том, что считается дурным вкусом, а что – нет, и какой дом по-прежнему скромен, хотя и украшен, потому что немыслим дом без украшения, а какой уже – вычурен и говорит о хозяйском тщеславии.Лань Ванцзи уже поглядывал не только на ширму и в чашку, но и на них. Двигалась голова, а не застыла на жадеитовой шее, и один раз он убрал волосы за спину. Растопил его чай, подумал Хуайсан. Даже если ему скучно – то он хотя бы не насторожен.Лань Сичень вспомнил вышивку Цинхэ: серебряной нитью по темному шелку. Вот такие были у тебя вышитые сапожки! Такой серьезный маленький господин в них топотал. Хуайсан прикрывался веером и стонал оттуда: цзэу-цзюнь…Лань Ванцзи поглядел на Хуайсана, будто тот должен был немедленно превратиться в себя-маленького. Хуайсан спрятался за веером совсем. Так и знал, что так и будет: старшим дай только вспомнить про былые времена! И это цзэу-цзюнь еще не вынул из шкатулки памяти ничего умилительного для старших и стыдного для тебя.Хуайсан, наконец, хлопнул себя по поясу и сказал: – Как бы ни было прелестно сидеть с вами, но я понимаю, что у вас много дел, да и в меня не влезает больше чаю. Не стану же больше отвлекать цзэу-цзюня, – он склонил голову, – и ханьгуан-цзюня, – и еще раз, – и исчезну, прежде чем стану тем самым навязчивым гостем, о чьем уходе только и мечтают.Лань Сичень вежливо сказал, что никогда такого не будет. Лань Ванцзи промолчал.Поднялись. Раскланялись в дверях. Лань Ванцзи, видно, решил убедиться, что Хуайсан сдержит слово и уйдет, потому что вышел с ним. Хуайсан ничего не сказал, и они пошли мимо сада, между домов и к лестнице. Лань Ванцзи провожал. Хуайсан подумал: не было ли у него дела к цзэу-цзюню? Он так уверенно к нему явился.Лань Ванцзи подал Хуайсану забытые учебные принадлежности. Хуайсан поблагодарил и затолкал их под мышку.На языке осталось свежее, без горечи, послевкусие. Хуайсан облизнулся и сказал тоном легче, чем от себя ждал:– Я заметил тебя, когда ты ко мне подошел раньше. И услышал. Я спешил передать цзэу-цзюню письмо домой, и мысли мои были заняты только этим. Я прошу извинения. – Хуайсан остановился на широкой верхней ступеньке, повернулся к Лань Ванцзи, выставил вперед веер и поклонился, сложив на нем руки. – Я не хотел обидеть тебя невниманием.Рукава прижались к коже. Хуайсан замер. Лань Ванцзи подержал его за локоть, легко подпихнул его вверх. Хуайсан выпрямился. Лань Ванцзи кивнул. Хуайсан улыбнулся и взял веер к груди.Они принялись спускаться.– Ты и сюнчжан, – сказал Лань Ванцзи.– Да, я иногда напрашиваюсь к нему на чай, потому что, никто не может этого отрицать, чай у него самый вкусный. И что бы не побеседовать в удовольствие с умным и приятным господином? Цзэу-цзюнь всегда хорошо ко мне относился, надеюсь, это не только по обязанности водить приятельство еще и с братьями своего друга. И я хотел передать письмо, чтобы цзэу-цзюнь лично… – Хуайсан вздохнул. Обернулся через плечо. Бежать и забрать? Глупость же, ужас, что я там понаписал, и самому не понятно, как же поймет дагэ… Или написал – так написал? Надо же с чего-то начать этот разговор, сам собою он не зародится. Хуайсан промахнулся мимо ступеньки, сердце остановилось, Лань Ванцзи подхватил его под руку и тут же, как Хуайсан стал твердо, отпустил. Хуайсан постоял, обмахиваясь, сказал: – Уф, спасибо. Такой страх – полететь с лестницы! – Он передернул плечами и глядел теперь под ноги. Проговорил: – Ты вчера сказал мне одну вещь, и я над нею размышлял всю ночь. – Покосился. Лань Ванцзи глядел на него. Вот кто никогда не оступится, даже если будет занят совсем не собственными шагами, подумал Хуайсан и сказал: – Про то, что, когда брат – глава семьи и школы, нужно поддерживать его и быть опорой. Это совершенно справедливо. На это нечего возразить. Я не знаю, как оправдаться на этот счет.– Не надо.Хуайсан развел руками.– Вот и не буду, потому что, если честно, не знаю, что тут сказать. Ты совершенно прав. Иногда так бывает, что твое призвание – это не то, что от тебя требует моральный долг. Это, случается, две совсем разные вещи. Я не могу сказать, что разрешать эту задачу так, как это делаю я – это лучше всего. Я не назывался совершенным, и не пытался учить никого жизни. Пожалуйста, учитывай это.– Мгм.– И ничего дурного нет, чтобы выбрать то, чему тебя настойчиво учат, если это означает быть опорой брату. Это выбор любви, значит. Он не дурной. Все равно ты – свой собственный человек, и в этом выборе… или в решимости следовать ему, даже если когда-то за тебя выбрали другие – видно, какой ты человек. Ханьгуан-цзюнь со всею очевидностью – отличный человек. – Хуайсан выдохнул. – Вот и все, что я хотел сказать.– Не говори, если не думаешь так.– Друзей, которые правее и лучше тебя, хвалят через усилие, скрипя зубами от своей небезупречности, – сказал Хуайсан. – Но зато со всей честностью.Лань Ванцзи промолчал. Мало ли ему говорили, что он лучше остальных, подумал Хуайсан. Блистающий талантами господин. Надо ли это тогда говорить? Но а что я могу, если это правда: как бы там ни было и чего бы ему самому ни хотелось, Лань Ванцзи совершил выбор любви. В поучительных историях рассказывают не о свободных духом, а о добродетельных.Загордится еще. Откуда я знаю, что он не гордится? Не задирать носа учат правила Гусу Лань, но что там внутри происходит – правилам неведомо.Ну и ладно, подумал Хуайсан, обмахивая потеплевшее лицо. И сколько угодно. Если бы я так трудился в учебе и вообще во всем, и держал бы такую осанку в любой момент, и не бывал замечен ни в каком порочном поведении – уж лучше бы окружающим постараться и хорошенько меня превознести! Лестница кончилась быстрее, чем можно было бы от нее ждать.– В библиотеку? Но только мне надо положить вот это вот, – Хуайсан повернулся у нему боком с зажатыми книжкой и тетрадкой.Лань Ванцзи кивнул, и на том они разошлись. Лань Ванцзи принялся подниматься, а Хуайсан, обмахиваясь, принялся смотреть на него снизу.