Часть 9 (1/1)

Ночь укрыла Юньшень, а Хуайсан укрыл рукавом сверток. Подумал: если меня сейчас поймают, я скажу, что просто иду поесть орешков и полюбоваться видами. Ночью – любоваться видами. Хорошо: я иду поесть орешков в одиночестве, чтобы не делиться. Иду – к домам других учеников. Надо что-то придумать, думал Хуайсан, пригибая голову и оглядываясь, чтобы потом не блеять, надо заготавливать ложь сразу. Правду говоришь сразу и уверенно, не сочиняешь на ходу. Так что и ложь тоже надо сочинять – не на ходу.С другой стороны, блеющего пожалеют скорее, чем ловко врущего.С третьей стороны, Лань Цижень не пожалеет никого.Сердце прыгало, темнота сгущалась, Хуайсан перебегал от фонаря к фонарю, в светлых кругах точно никого не стояло, а там, в темноте – неизвестно. Ответственные за наказания с тяжеленными линейками во главе с Лань Ванцзи.А я ему: а ты и сам купил два кувшина ?Улыбки императора?. А он мне – р-раз линейкой, чтобы не говорил лишнего. Хуайсан остановился. Сердце билось невпопад. Хуайсан вдохнул и выдохнул с аккуратностью, выпрямил спину на несколько секунд. Сердце успокоилось, и Хуайсан сжался и покрался дальше, не поднимая ног от земли слишком высоко. Думал: разве поймаешь Лань Ванцзи за нарушением правил? Он наверняка поднес кувшинчики дяде. Либо сохранил как сувенир. Либо… Вэй Усянь крикнул ему, что Лань Ванцзи ему должен, и он тут же купил вина взамен. Ха. Хуайсан остановился. Улыбнулся. Подумал: да ханьгуан-цзюнь честен и справедлив не только тогда, когда ему это нравится, похоже. Хорошо бы, если бы это было так. Но почему два кувшинчика? Или он вылил по дороге к озеру один, а Вэй Усянь тут же достал второй, который постигла та же участь?У стены что-то шевельнулось, Хуайсан взвизгнул, тут же прикрылся рукавом и припустил быстрее. Мимо кустов, мимо деревьев, по гальке, по деревянному настилу, в обход камня. От фонаря до фонаря. В темноте водились монстры. Водяная пучина поднимала щупальца из ручья, обвивала их вокруг рук и ног и тянула, а суставы скрипели и рассоединялись. По боку из подмышки прокатилась капля и впиталась в нижнюю рубашку на поясе. Хуайсан прижал локти, посеменил, дыша через приоткрытый рот. Озирался. В темноте что-то шевелилось. Кто-то. Лань Ванцзи с книгой правил, которой он сначала нас отхлещет, а потом заставит переписывать. Спросит еще, кто мои сообщники, а я ведь не выдержу пыток и всех сдам. Да и всякий сдаст, зря Вэй Усянь хорохорится, он просто не знает пыток, а я видал беженцев из Цишаня, которые чем-то прогневили Владыку Бессмертного.Нет, не надо об этом, Вэй Усянь про обычное, жизненное стукачество. Так-то я, конечно, не хочу. И про Лань Ванцзи не надо, почему именно он? Он – больше, чем исполнитель наказаний. Больше, чем пугалка для меня. Если цзэу-цзюнь хочет, чтобы я думал о нем лучше, я буду. Может быть, это и есть тот самый минимум, который воспитанные господа должны друг другу.Хуайсан прижался, наконец, к нужной двери. Постучал веером условленным стуком. Дверь подождала и отворилась, из нее пахнуло теплом жаровни и высунулся Вэй Усянь. Огляделся, и Хуайсан огляделся вместе с ним.– Это ты так визжишь? Тебя за целый ли слышно! Принес?Хуайсан показал сверток. Вэй Усянь огляделся еще раз, сцапал Хуайсана за ханьфу и втянул внутрь.Ученический дом с приездом Цзяней как будто и не преобразился. Простая циновка под столом, никаких занавесок на стенах, только сушатся на распялках ханьфу, да в углу на втором столе набросаны книги, свитки, зачарованные ярлыки и какие-то инструменты. Ни статуй, ни резных фонариков, ни вееров на подставках. Как хорошо, что у меня есть Яо, подумал Хуайсан, он все устроил так красиво. Понятно, сестра – в отдельном доме, у нее наверняка все уютно и аккуратно. Вот бы посмотреть. В девичьих покоях, в красивых интерьерах и происходит действо большинства самых сладостных сюжетов.Хотя бы питейный прибор, а точнее, просто чашки, были изысканные. Хуайсан сел, дал Цзянам сверток на растерзание, а сам взял чашку в руки, оглядел, повернувшись к свету.– Что ты там разглядываешь, Нэ-сюн, ты сюда глядеть пришел?– Питие, Вэй-сюн, это не просто поглощение вина, это удовольствие для всех чувств. Для глаз и для сердца. – Ты посмотри! – воскликнул Вэй Усянь, пихнул Цзян Ваньиня. – Он учит меня пить!Цзян Ваньинь пихнул Вэй Усяня в ответ и сказал:– Это то дело, где тебе нет равных, конечно, слышали, слышали.Хуайсан цокнул языком, покачал головой и продолжил разглядывать чашку. Работа грубовата, глина темновата, светлого земляного оттенка с вкраплениями, темнее на дне и по краю, а на боках – синий узор. Хуайсан покрутил чашку. А с другого боку – темное перо. На раскаленную посуду накладывают настоящие перья, они пригорают, и посуду потом глазуруют. Интересно, чье это? Небольшое. Может быть, даже куриное.Вэй Усянь откупорил первый кувшинчик, и все поставили чашки в центр стола.По первой – за победу над чудищем. По второй – за отличную прогулку до Гусу, Цайи и обратно, не все же тухнуть в Юньшене. По третьей – за то, чтоб старик Цижень задержался в Цинхэ подольше, и подольше не было занятий. Хуайсан так вскинул рюмку за это, что вино выплеснулось на него, Вэй Усянь захохотал и сказал: Нэ-сюн, до чего же ты неловкий, ничего удивительного, что ничего у тебя не получается с мечом!Хуайсан засмеялся тоже. И правда что. Здорово, что не получается, за это выпить тоже. Точнее – вслух – за успехи на пути заклинательства. А для себя – в уме – за успехи в искусстве.В остальном, кроме здравиц, молчали. Так не пойдет, подумал Хуайсан, питие – это наполовину беседа. Нужно похвалить хозяев пирушки и главного затейника. Хуайсан поставил чашку, поглядел на нее, подумал: все-таки как прекрасно. Почти как исинская глина, которую так долго искал Яо, и какой он счастливый был, когда вернулся с корзинкой, что оттягивала ему руки до самого полу. Если делать – то делать хорошо. Из лучшего материала. Материал – половина дела, как беседа – половина пития. Да, подумал Хуайсан, я тогда с ним согласился. С дурной бумагой, или просто не подходящей, ничего не получится. Она не впитает, как надо. Как у меня ничего не получалось, когда я пытался писать по готовым веерам, и я уж думал, что никогда мне не суметь, но потом вычитал, что их, особенно из золотой бумаги, так и делают с сопротивленьем воде, и их нужно сначала обработать. Вот Яо меня понимает. И мы с ним ладим. Надо ему написать. Я недавно написал, то, что передал с уважаемым стариканом Циженем, но вот надо еще. Мы с ним ладим. Он меня понимает. Хотя бы в некоторых вопросах.Вэй Усянь отнял у него чашку, налил и вернул полную. Хуайсан поднял голову. Надо похвалить. Хуайсан сказал:– Вэй-сюн, вот вино очень даже неплохое.– Конечно, это же ?Улыбка императора? из Гусу! Нужно обязательно ее попробовать, когда оказываешься в этих краях. – Хуайсан кивал, потому что хозяин и затейник собрания получает право говорить всем известные вещи с видом знатока, и получать от этого радость, а Вэй Усянь продолжал: – Ароматный и приятный на вкус, освежающий, но не резкий, сильный, но не чересчур терпкий. Он испустил любовный вздох, вздрогнул всем телом, словно соприкоснулся рукавами с возлюбленной, и накатил. На лице нарисовалось счастье.– Столько слов, – хмыкнул Цзян Ваньинь. – Пей и пей, а то развел, словно любовные стихи.– А я не согласен, Цзян-сюн! – Хуайсан налег на стол и поднял палец. – Я не согласен. Между прочим, Вэй-сюн верно заметил. Как говорил мудрец, изысканная красота – что отличное вино. Выпьем же за это!Вэй Усянь расцвел, сказал: выпьем, и сдвинул с ним чашки. Цзян Ваньинь налег коленом на стол и сказал:– Раз так, и вино и красота – одно, то своих прекрасных красавиц вы найдете по запаху выпивки.Вэй Усянь посмотрел на пустую чашку, фыркнул и сказал:– Совсем не буду против. Так даже лучше. Буду всем доволен, пока в деле присутствует вино.Вот это цельность характера и помыслов, подумал Хуайсан. Человек знает, что ему нужно, и человек ни на что не отвлекается. Уважаю. Он кивнул, и стол качнулся к нему. Уважаю. Цзян Ваньинь выпил и поморщился.– Как только в Гусу Лань тебя еще терпят!– Эй! Я, между прочим, очарователен. – Хуайсан закивал: очарователен, правда, чистая правда, а Вэй Усянь продолжал: – Это я за тебя волнуюсь. Тебя-то никто не будет терпеть. Да ты никого и не найдешь, пахнет она вином или нет, никто не подойдет под твои требования.Цзян Ваньинь замер на месте. Вэй Усянь не просто болтает. Хуайсан, не отнимая чашки далеко от губ, наклонился к Вэй Усяню и спросил:– Вэй-сюн, что там за стандарты? Что за стандарты?– Вэй Усянь! Только посмей! – Цзян Ваньинь наставил на брата палец.Вэй Усянь улыбнулся в чашку, замер, как кролик перед змеей. Выкрикнул:– Красота! Естественная красота!Цзян Ваньинь вскочил, снова наставил палец.– Вэй Усянь!Вэй Усянь вскочил тоже и отбежал за Хуайсана, выкрикивая:– Добродетельная и сочувственная!Цзян Ваньинь ринулся на него, сметая полами орешки. Вэй Усянь вскрикнул, схватил Хуайсана за плечи, рывком поднял, так что исчез стул и на секунду – самая земля, а сердце ухнуло вниз, и, выставив его перед собой, попятился.– А еще!..– Вэй Усянь!– А еще хорошего рождения!– Вэй! Усянь!Цзян Ваньинь бросился вперед, как неостановимый бык, Хуайсан вскрикнул, Вэй Усянь пихнул его прямо на Цзян Ваньиня, Хуайсан вцепился ему в руки, которыми он начал опасно размахивать, сказал сквозь смех: – Стой, стой, не надо!А Вэй Усянь не останавливался:– А еще она должна быть не слишком разговорчивая!– Прекрати!Цзян Ваньинь стряхнул с себя Хуайсана и побежал вокруг стола. Вэй Усянь – от него, а Хуайсан попадался им под ноги, взвизгивал и хлопал веером, чтобы прекратили и не доводили до смертоубийства. И смеялся. И смеялся Вэй Усянь, восклицая:– И чтобы голос был нежный!– Вэй Усянь! А ну стой! Сейчас я тебя!– Ай! Осторожнее!– И чтоб была сильная, но не превосходила мужа в заклинаниях и в бою!– А ну иди сюда!– Ребята, ребята!..– Еще! Еще есть! Чтобы была рачительная хозяйка! Не транжира!– Вэй Усянь! Попадись ты мне! Трепло!– Ну все, все, спокойно, все хорошо.Но братья Цзян не останавливались, сколько бы Хуайсан ни ловил их, а наоборот, роняли его, чуть не падали сами, Цзян Ваньинь хватал Вэй Усяня за ханьфу, и ханьфу трещало, и они смели со стола одну чашку и бессчетно скорлупок, и скоро начнут кидаться тяжелыми предметами, а то и достанут мечи, кто их знает, Цзян Ваньинь горячий господин, думал Хуайсан, а мне попадет больше всех. У него чуть не вывернули веер вместе с рукой. В Нечистой юдоли редкая попойка – без синяков и поломанной мебели. Вэй Усянь заливисто хохотал, и Хуайсан, бросаясь Цзян Ваньиню нарочно под ноги, чтоб он не кидался, как горный лев, хихикал тоже, и во всем теле было тепло, словно уснул у очага, и Хуайсан в очередной раз промахнулся мимо Цзян Ваньиня, и тот, разогнавшись, сшиб Вэй Усяня, они рухнули на кровать, подмяв и оборвав занавеску, и Цзян Ваньинь вцепился Вэй Усяню то ли в горло, то ли в ханьфу, а Вэй Усянь кашлял и смеялся, но он будет смеяться, пока его не придушат по-настоящему, и Хуайсан вспрыгнул на кровать тоже, навалился на Цзян Ваньиня и стал отдирать его от брата, что-то покрикивая, сам не понимал уже в этом гаме, что, и хватая за что придется: за спину и за крепкие бока, и за руки, и волосы лезли в глаза, и было шумно и смешно и все словно не в себе, и он тоже.– Что это вы тут делаете?Хуайсан обернулся на дверь. Отпустил Цзян Ваньиня, а тот уже извернулся и сел на кровати, и Вэй Усянь тоже, и стали поправлять волосы и ханьфу. Хуайсан ссел тоже, раскрыл веер и принялся обмахиваться. На вошедшего Лань Ванцзи старался на всякий случай не смотреть.Подумал: мы пропали.Вэй Усянь улыбался со всем дружелюбием и потирал руки. Хуайсан покосился на него. Ну же, не у тебя ли на все найдется оправдание? Оправдай тогда нас, если ты с ?Цзи-сюном? на такой короткой ноге, как говоришь.Лань Ванцзи глядел на них распахнутыми глазами, словно сам себе не верил. Хуайсан глупо хихикнул и спрятал лицо в веере. Какой ужас. Какой ужас.Вэй Усянь хлопнул в ладоши и встал. Пошел вперед развязным шагом. Сейчас мой безголовый герой все объяснит, а мы пока с горячо дышащим мне прямо в затылок Цзян Ваньинем по-тихому… стоят у выхода, главное, как их обойти? Через окно? Или не двигаться пока, а если ты долго не подаешь признаков жизни, то твое присутствие забывают, особенно когда заняты разговором. Давай, Вэй-сюн, сочини же что-нибудь, а то Цзян Ваньинь так впился мне в поясницу, думая, видно, что это его собственная часть тела, что у меня останутся синяки.– Какое приятное совпадение! – сказал Вэй Усянь. – Какая радостная встреча! – Вэй Усянь подошел ближе. – Раз уж ты здесь, не хочешь ли присоединиться к нам на рюмашку?Что ты несешь, подумал Хуайсан. Нам конец. Нужно быстренько изобразить нездоровье, а оно сейчас будет, Цзян Ваньинь докопается железными пальцами мне до внутренностей.– Выпивка в Юньшене запрещена, – сказал Лань Ванцзи, глядя мимо Вэй Усяня, и мимо, кажется, всей комнаты. Есть ли шанс, что он нас вообще не видит, подумал Хуайсан. – Лань Чжань, – сказал Вэй Усянь, сцепив руки за спиной, – не будь таким скучным. Мы успешно запечатали водяную пучину. Большой подвиг. – Вэй Усянь протянул руку, взял Лань Ванцзи за рукав.Нам всем конец, подумал Хуайсан, останки мои передадут брату в коробке из-под тигля. Вэй Усянь потянул Лань Ванцзи за рукав и сказал:– Давай отпразднуем?Лань Ванцзи скосил глаза.Вэй Усянь убрал руку.Хуайсану в рот хлынула кислая слюна.– Вы трое, – сказал Лань Ванцзи, – направляйтесь в зал наказаний, чтобы понести свое.– Чего? – спросил Вэй Усянь и повернулся к ним, сощуренный. Спросил одними губами: чего?– Что? – проговорил Хуайсан слабым голосом. – Что, – повернулся к Цзян Ваньиню, – к-какой зал? Глаза закатились без усилия, и он повалился, и Цзян Ваньинь, судя по всему, повалился тоже, и Хуайсан едва не лег ему на живот.Будь что будет, но сам я не пойду, пусть меня несут, раз им так надо, я доставлю им столько проблем, сколько смогу, чтобы не возникало мысли, что наказывать меня легко и приятно. Нет, наказывать меня тяжело и противно, а я еще и буду плакать. Начать сейчас? Нет, сейчас мне так плохо, что я не могу поднять головы.– Лань Чжань, видишь? – сказал Вэй Усянь. – Они слишком пьяные, ног не могут переставлять. – Да, подумал Хуайсан, о да, выжми из ситуации все, что можешь, мой герой. А Вэй Усянь продолжал вкрадчивым тоном: – У меня есть идея. Что, если мы с тобой сядем вот тут и подождем? И выпьем немного, и поговорим?Зачем ты про выпивку, подумал Хуайсан, он же не пьет, в Юньшене – точно, он же наоборот, против, что ты усугубляешь…– Если вы не идете со мной, – сказал Лань Ванцзи, – то я приведу помощь, и вас сопроводят насильно.У Хуайсана подкатило к горлу. Он содрогнулся, зажал рот ладонью. Не отверчусь – так испачкаю здесь все, и себя тоже, а с грязным никто не захочет иметь дело долго. Он скатился с кровати, а за ним, издавая неприличные звуки, сполз и Цзян Ваньинь, и они, согнувшись, метнулись мимо Лань Ванцзи и Вэй Усяня на волю, на воздух, в свободную от сердитого ханьгуан-цзюня ночь. Бежали быстро, но недалеко, прочь от ученических домов, до развесистой сосны. Хуайсан, еле дыша, взялся за ветку, провис на ней, согнулся, упершись рукой с веером в колено. – Это ты хорошо придумал, – сказал Цзян Ваньинь и утер запястьем рот, – с блевотиной.Хуайсан взялся за бок и сказал:– Не совсем придумал.Цзян Ваньинь сказал: только не на меня, только не на сапоги, и отошел от него.Да ладно, подумал Хуайсан, ты пьянее меня, вон, тебя качает. Что за вино в Юньмэне, наверняка не то же самое, что в Цинхэ. Если выпивка не заставляет мужчину рыдать, то это не выпивка, а буйволиная моча. Но пусть будут свидетели, что мне дурно. И правда дурно. Сейчас сердце вывалится. Хуайсан дышал через рот. Подтянул себя к ветке, выпрямился. Похлопал по бедру.– Ну и страх!– И не говори. – Цзян Ваньинь, шатнувшись, обернулся. Потом обратился снова к Хуайсану. Сказал: – Я пошел.– Как ?пошел??– Вот так. – К-куда? – спросил Хуайсан голосом пьянее, чем был. – Там занято.– Значит, к тебе.О, подумал Хуайсан. О да. Со второй попытки раскрыл веер и спрятался до глаз. Сказал:– Только смотри, не хулигань, Цзян-сюн!Захихикал. Подумал: он тоже считает меня дурачком теперь, и как-то это становится обидно. Даже не то что обидно, а мешает в некоторых вопросах.А если он такой, как я его себе надумал, и я сейчас напрашиваюсь на болезненное пронзание чем под руку попадется? Хуайсан сказал серьезным голосом: без хулиганств.Цзян Ваньинь кивнул так, что чуть не повалился вперед, Хуайсан подставил ему плечо и просел, как груженая лодка, чуть не завалился сам, но Цзян Ваньинь нашел ногами землю, и они устояли.Что за вино в Юньмэне, если ты так пьянеешь от ?Улыбки императора?? Из лотосов – что ли не крепкое? Или из чего вы там его делаете, из лягушек и камыша. Цзян Ваньинь отобрал руку у Хуайсана, одернул и пригладил на груди ханьфу. Сделал лицо приличного господина. О да. Лицо для родителей и для капитана стражи, которому брат наказал хватать тебя сразу, если ты явишься поздно и пьяный. А щеки были у Цзян Ваньиня красные, видно даже впотьмах. Ах, подумал Хуайсан. Как мы сейчас пойдем, да как он уснет нетрезвым сном, а я как воспользуюсь положением. Пьяные, когда они уже легли, такие податливые. Если им не приснится какого-нибудь насилия, тогда они станут обиваться… надеюсь, что нет, подумал Хуайсан. Надеюсь, у Цзян Ваньиня мирные сны.Цзян Ваньинь оглянулся мимо сосны, вдоль темных дорожек. Сказал:– Что-то за нами не гонятся.– Ай, не искушай судьбу, Цзян-сюн! – воскликнул Хуайсан и замахал на него веером. – Повезло – значит, повезло.– Убил он его, что ли, там, – проговорил Цзян Ваньинь.Главное, что не нас, подумал Хуайсан. Прислушался. Распелся сыч. Звона мечей не было слышно. Может, и не преувеличивает Вэй Усянь, и они с Лань Ванцзи и правда стали хорошие друзья, и не будет больше смертоубийства, как в первый день, у стены? Сядут, поговорят, Вэй Усянь все объяснит. Нечего там объяснять, но он найдет слова, что за ловкий в этом плане юноша. Хуайсан раскрыл веер и принялся обмахиваться. Цзян Ваньинь все смотрел назад. Взялся за пояс, руки оттянули его вместе с верхом ханьфу, оно обрисовало плечи, и Хуайсан подумал: как сейчас пойдем ко мне, и как не сможем из-за вина отвечать за себя.Но так, чтобы не совсем не отвечать, чтобы не осталось синяков. Чтобы не было больно. И не сильно. И осторожно и не быстро, и лучше бы Цзян Ваньиню не взбрело в голову, что с Хуайсаном можно, как поступают набравшиеся господа в книжках про набравшихся господ. Сюжет ?выпивохи?. Иногда между собою, иногда обрабатывают развратную хозяйку за последний кувшинчик. А та и рада, ноги в стороны, а между ног – словно смертельная рана, через которую вываливаются кишки, словно им тесно в человеке при нормальных обстоятельствах.– Убил и убил! И поделом, – сказал Цзян Ваньинь.– С Вэй-сюном все в порядке, – сказал Хуайсан и потрогал Цзян Ваньиня веером по квадратному плечу. – Если за нами нет погони, значит…– Значит, тогда он что-то сделал с ханьгуан-цзюнем, что он не успел никого позвать, и…– Что с ним можно сделать? В Юньшене? Пьяный с трезвым? – Хуайсан постучал ему веером по лопатке. Сказал, вытянув нарочно мокрые губы: – Пойде-ом, холодно. Цзян Ваньинь, наконец, повернулся. Ханьфу белое, и он – в цвет ханьфу. Какой отсвет, подумал Хуайсан, была бы у меня густо-белая краска и темно-серая бумага… А Цзян Ваньинь, поиграв желваками, вдруг содрогнулся и взметнул руку ко рту. Хуайсан вскрикнул, отвернул его от сосны, потому что он захочет ее еще зарисовать, и лучше бы ей не вонять желудочным содержанием, а во-вторых, заметят, и за оскорбление красот прибавят еще больше ударов. Хуайсан толкнул Цзян Ваньиня с дорожки, под горку и в траву, и там уже раздались некрасивые звуки. Хуайсан прикрылся веером и отошел – недалеко, остался в траве. Хорошая трава, можно присесть – и кто тебя увидит ночью? Покрикивал сыч, звал кого-то. Где-то тут может сидеть сова Вэней и глядеть, как страдает белая спина Цзян Ваньиня, и как Хуайсан… а что я, подумал Хуайсан, я ничего, веду лучшую из возможных жизней на обучении: в обход правил участвовал в пирушке.Цзян Ваньинь нарвал травы, скрутил, помял и стал зачем-то тереть губы и щеки. Чтоб пахло – травой, а не некрасивым, подумал Хуайсан, чтобы, значит, брат… отец и матушка, точнее, не унюхали сразу. Еще пожевать. Цзян Ваньинь бросил пучок, нарвал новый, снова скрутил и сунул в рот. Они выбрались на дорожку и, прижимаясь к стенам и избегая фонарей, совершили крюк и вернулись к ученическим домам. Вокруг было тихо, даже в стороне дома Цзяней – тихо.Цзян Ваньинь, не спросясь, упал на кровать. Хуайсан постоял над ним. Подумал: а я-то где буду?Придется прилечь прямо на широкого господина. Широкие господа – прекрасные кровати сами по себе. Лучше, конечно, на грудь – сердце бьется, уютнее. Но на спине тоже неплохо, а потом, когда он проснется первым, заворочается, поднимется, а ты с него соскользнешь, то можно сделать вид, что все еще не проснулся, и широкий господин возьмет тебя на руки и переложит в собою же измятую постель. Хуайсан улыбнулся. Коснулся Цзян Ваньиню спины. Тот дернул плечом, проволок по полу руку. Пробормотал что-то в перину. – Цзян-сюн! Хотя бы подвинься!Цзян Ваньинь не подвинулся. Хуайсан шлепнул его веером по спине. Цзян Ваньинь принялся отбиваться от него рукой, которую еле-еле поднимал от пола, и снова ронял со стуком костяшек о доски.Надо его перевернуть, подумал Хуайсан, так у нас ничего не выйдет.Не воспользуюсь, так хотя бы посмотрю, чтобы знать, с чем мир совершенствующихся имеет дело.С чем Вэнь Цинь будет иметь дело, если есть в ней ум и расчет, а в Цзян Ваньине есть специфическая смелость признания девушке.Хотя, может, это увлечение мимолетно, и он быстро забудет о ней – так же быстро, как взгляды его в ее сторону стали такими внимательными. Ужели мы не влюблялись, подумал Хуайсан, ужели не знаем, что это за пугливая птица-чувство.Он отошел проверить клетку с канарейкой, нашел, что слуги сменили воду, сунул палец между прутьями. Канарейка вяло пошевелилась. Спи, шепнул Хуайсан, мы не будем слишком шуметь. А вообще-то, мне не стоит беречь твоего сна, ты ведь не бережешь моего по утрам и начинаешь чирикать с первыми лучами!Но нет. Хуайсан погладил прутья клетки. Не стану обижать красоту. Ты и так в моей власти, в клетке, а не на воле, так что я буду к тебе снисходителен и заботлив. Это то, что требуется от сильных, старших и властных по отношению к младшим и слабым. Все бы это проявляли. Нет, подумал Хуайсан, сел у окна, облокотился и ссутулился. Звезды мигали, словно небо часто моргало от ветра. Я несправедлив. Дагэ старается, как может. Просто у него такие представления о должном и обязательном. Я тоже буду к нему снисходителен, потому что младшие над старшими тоже имеют власть. Хуайсан поднял руку, потряс. Рукав сполз к локтю. Хуайсан выложил предплечье на подоконник. Выпятил губы. Дагэ был сам не свой после того случая, а я еще с ним и не разговаривал. А он пытался, пытался заговорить, и у него это так неловко получалось, он не привык обращаться с места виновного, и просителя, и того, кто не может приказать, а может только надеяться на чужую добрую волю. Не прикажешь ведь тебя любить. – Любить – не прикажешь, – сказал Хуайсан.Цзян Ваньинь перевернулся на бок. Хуайсан развернулся на скамеечке к нему, сказал, покачивая веером:– Ты не умылся, и поэтому утром будешь совсем не ароматный, Цзян-сюн! Цзян Ваньинь подвигал ногами в сапогах по постели, сбивая простыню. Хуайсан покачал головой. Подумал: он сейчас уже не ароматный.С другой стороны – не целоваться же с ним.С третьей стороны – пусть уснет покрепче, а то обнаружит мое непристойное поведение – и уж точно не смолчит, как испуганная невинная дева, когда к ней лезет богатый и влиятельный господин. Дева потом, правда, может ему отомстить, удавившись на пороге его дома, но это уже потом, а когда он запускает руки ей под ханьфу, она замирает, словно лань, услышав возню в чаще. Хуайсан поднялся со скамеечки. Подумал: Вэй Усянь прав, что восхваляет ?Улыбку императора?, совершенно не зловредный алкоголь. Хуайсан вытянул вперед руку с веером. Веер чуть-чуть водило. Хорошо. Можно сесть порисовать. Спать не хочется, пирушку разогнали, что еще делать? Темно только. Можно выйти и напитаться ночной красотой, будучи уверенным, что не упадешь в канаву, потому что подведут ноги. И не выворачивает, Цзян Ваньинь просто нежный. Снаружи такой подобранный, а внутри такой нежный. Как лунный пряник с мягкой начинкой.Но выйти не получится – поймают. Хуайсан подошел, встал над Цзян Ваньинем. Концом веера отбросил ему волосы с шеи, замер сам и замер весь мир, даже цикады замолчали, от такого бесстыдства. Хуайсан постоял, ничего не произошло, Цзян Ваньинь не стал дышать по-другому. Тогда Хуайсан наклонился, потом присел рядом, наклонился над шеей и вдохнул. Здесь, под волосами, хранится самое лакомое. Самое развратное. С Цзян Ваньиня пахло телом. Не душится и не умащивается маслами каждый день. Породистый, но не изнеженный господин. И жену себе хочет – не обязательно первую красавицу или богатейшую наследницу, но обязательно добродетельную, сочувственную и с нежным голосом. Жену – чтобы хорошо было жить всю жизнь до самой старости. Вести дом и хотеть – домой.– Хорошие, глубокие достоинства, – сказал Хуайсан, сел рядом на пол, привалился спиной к краю постели, а затылком – к спине Цзян Ваньиня. – Ты зря их стесняешься, Цзян-сюн. Цзян Ваньинь укатился куда-то, и Хуайсан, потеряв опору, отклонился назад, так что край кровати врезался под лопатки, а затылок повис в опасной пустоте. Хуайсан, цепляясь за все подряд, усадил себя прямо. Подобрал ноги, раскрыл веер. Сказал:– Какая живописная ночь. Цзян Ваньинь сопел в стенку. Хуайсан, впившись в край кровати, развернулся, приподнялся и навис над ним. Поцеловать сейчас в веснушки на скуле – останется приятное воспоминание. А наутро можно сказать, что ничего не помню. У меня слабый организм, совсем не переносящий выпивки.А потом раздеть и посмотреть, в чем там, под ханьфу и под штанами, дело. А потом он узнает, и моя голова покатится по ступеням Юньшеня до самых входных ворот, и вылетит за них, словно камень при обвале, и так я никогда не получу грамоты о выпуске. То есть, тело, может, и получит, а голова – точно нет, так как при обучении и последних экзаменах присутствовать не сможет. Может ли уважаемый старикан Цижень обучить тело отдельно от головы? Телу не должно быть скучно, может, оно и усвоит пару юньшеньских истин.Хуайсан опирался на руки, а руки уже дрожали. Хуайсан сказал уху Цзян Ваньиня:– Никакого от тебя проку, Цзян-сюн, ты мой гость, и не стоишь на ногах – а ничего захватывающего не происходит.– Жасмин, – пробормотал Цзян Ваньинь. Хуайсан замер, приоткрыв рот. Дыхание тяжело падало на Цзян Ваньиня под ним, а Цзян Ваньинь завозился, запыхтел, потом проволок по себе руку, задрав полу ханьфу, и отмахнулся от волос Хуайсана, чуть не дав тому по носу. – Жасмин, сиди… иди… к себе туда…– Возлюбленный друг, – пропищал Хуайсан девичьим голосом, – я пришла к тебе в ночи, потому что не могу выносить разлуки.Цзян Ваньинь повернулся на спину, посмотрел на него невидящими глазами и сказал:– А?Хуайсан отпрыгнул, прикрылся веером. Сказал:– Ничего. – А-а…Цзян Ваньинь подтащил к себе валик, лег на него и снова отвернулся к стенке. – Эй! Погоди! Цзян-сюн! Ты занял мою единственную кровать!– Сгони этого, – проговорил Цзян Ваньинь. – Ему все равно, где лежать, когда он набрался. – ?Этого? еще нет, он не вернулся, пропал, и, раз нас с тобою еще не замели, то не вернулся к своим и ханьгуан-цзюнь! Что ты будешь с этим делать? – Его дружок – его проблемы, – сказал Цзян Ваньинь сонным голосом. – Пусть сам разбирается. Нашли друг друга. Родственные души. Вот и пускай… – он продолжал неразборчиво.– Цзян-сюн, погоди! Кто такая Мо Ли?Цзян Ваньинь промолчал. Хуайсан покачал головой. То ли не то вино, то ли не тот человек: некоторые становятся такие разговорчивые от нескольких чашек! Что ни спроси – все расскажут. Эх…Хуайсан снова сел на скамеечку. Значит, Жасмин. Хорошее и нежное имя – Мо Ли. Наверняка подруга сестры, с которой играешь по обязанности, потому что сестра позвала в игру для числа, и играешь нехотя в девичьи эти забавы с лентами и бусинами и чем там еще. А потом ты уже юноша, а она – девушка, как и сестра, и она навещает сестру, и ты вдруг понимаешь, что если бы она позвала – в игру или куда угодно – ты бы пошел, но она не зовет, а только смотрит поверх веера или рукава, и они с сестрою хихикают, наклоняясь друг к другу, и поглядывают при этом на тебя, а ты краснеешь и сердишься…Хуайсан поцокал языком. Сказал:– А может, идеальную свою невесту ты не взял из ниоткуда, а просто описал некую девушку? Цзян Ваньинь по-прежнему отказывался отвечать, и Хуайсан, повернувшись к прохладе окна, подумал: с кем бы и дружила Цзян Яньли, как не с подобной себе. А Цзян Яньли – и сочувственная, и мягкая, и хорошего рождения, и с нежным голосом. Цзян-сюн, Цзян-сюн! Как у тебя все… как надо. Хуайсан вздохнул. Сестра и ее подруга, сколько описано бархатных романов с подобным сюжетом. И зарисовано. Я любил такие картинки, когда был маленький. Потому что так зачинали, наверное, меня, и дагэ, и всех, кого я знал (мне бы хотелось так думать, по крайней мере): после свадьбы, за покровом, который скрывает почти все, и только двое лежат друг на друге и больше смотрят друг на друга, чем что-то предпринимают. Очень мило. Приятно для души.Что это тогда за взгляды на Вэнь Цинь?Может быть, она похожа на эту самую Мо Ли. Может быть, это еще лучше, Мо Ли Цзян Ваньиня отвергла, или, это уже совсем прекрасно, умерла, и он горюет по ней и ищет призрачную похожесть на других лицах. Вот это интересно, вот это трагическая повесть.– Нет, – сказал Хуайсан и погрозил Цзян Ваньиню пальцем, чтобы он чего-нибудь не подумал, – я этого тебе не желаю.Цзян Ваньинь согласился молчанием. Хуайсан принялся обмахиваться, глядя на него. Мо Ли там или не Мо Ли, она не участвовала в нашем хулиганстве. А я участвовал. Ужели я вернусь из Юньшеня… так же, как приехал? Ужели не произойдет ничего, что происходит между молодыми господами, стоит оставить их без присмотра?Как же тут душно. Хуайсан приподнялся, сунулся в самое окно.Подумал: я что, должен теперь все сам устраивать? То, что должно произойти – должно происходить по велению судьбы. Естественно, неотвратимо и без особенного нашего в этом голоса. Как братская любовь. Ты не выбираешь брата, но судьба устраивает так, что вы – идеальная пара. Или как влюбленность Цзян Ваньиня в подругу сестры. Небо решило, что они с Мо Ли повстречаются, и что с этим поделать? И Цзян Ваньинь сейчас должен слегка проспаться, остаться немного пьяным, но уже не таким, чтобы закрывались глаза, и развязанными от пут приличий руками сграбастать меня, и усадить себе на колени, а там уже все готово, и я отлично это почувствую нижней половиной, и обойму его за шею, а он меня – за пояс, а другой рукой начнет мять колено, а потом и выше…Хуайсан перекатил голову, уставился на бугор белого ханьфу у себя ниже пояса. Шепнул:– И что я с этим должен делать?Поглядел на спину Цзян Ваньиня. Спина белела неприступною стеною.Что-то не решило ничего небо на наш счет. Хотя так бы ловко получилось, такая хорошая возможность. Но любить – не прикажешь, и не заставишь, и не вымолишь этого у алтаря шэ. Если Цзян Ваньинь по-прежнему не воспользовался – что же я буду навязываться. Тем более – что же я буду его раздевать и любоваться. Убьет, во-первых. Во-вторых, к чему? Даже если бы я оприходовал пьяного, как приходуют пленных, обездвиженных, опоенных сонным составом. Убьет, когда узнает. И – не случится между нами от этого взаимного желания. Если бы я уснул в дружеской комнате после попойки, а потом обнаружил… Хуайсан выпрямился, словно от боли, поджал ягодицы. Бугор ниже пояса опал. Хуайсан повозился и подумал: если бы меня даже просто трогали во сне там, где я не люблю. Это как упражнения с мечами, когда меня все-таки затаскивали на площадку, и валяли по ней, и гоняли, как хотели, охаживали так и эдак, а я ничего не мог поделать. С моим телом, а значит, со мною самим, делали то, чего я не хотел. Завязывали в узел и потешались, а потом даже потешаться перестали – потому что грустное зрелище. Кто подобрее – старались учить. Кто позлее – быстро теряли терпение и докладывали брату, что это невозможно. Но там я видел и понимал, что происходит, а спящий не понимает. Уж точно я не стал бы любить такого человека, который, если не сам ее нанеся, то воспользовавшись моей недвижностью, начал меня гладить и разводить ноги, и глядеть, и приникать губами… Хуайсан прикрылся веером. Подумал: да. Если бы Цзян Ваньинь перед этим хорошенько вымылся… а податель поцелуев был бы не я, а его брат, непосредственно обязанный… Я бы посмотрел, ух бы как я посмотрел!Хуайсан развел бедра, подергался, чтобы под штанами все легло, куда положено, и подумал: надо пройтись. Как пройтись, если где-то там бродит Лань Ванцзи с отрядом таких же палачей.Нет, цзэу-цзюнь просил, и я сам себе обещал думать о Лань Ванцзи лучше.Но он ведь станет меня наказывать, как я могу думать о нем лучше? О дагэ не думаю плохо, когда наказывает, только коротко и от боли и обиды… Лань Ванцзи мне пока никто, что сравнивать, подумал Хуайсан и встал. Куда я пойду, если там бродит Лань Ванцзи с дисциплинарной линейкой? Хуайсан снова сел. Посмотрел в спину Цзян Ваньиня.Подумал: а вот брат его как раз производит впечатление господина, который мало того, что еще живой после выпитого, так еще и не прочь поучаствовать в каком-нибудь приключении. Вот кому бы оказаться в моей комнате при одной постели. Вот кто бы не постеснялся!.. Это, конечно, совсем не то, что Цзян Ваньинь, но хотя бы что-то произошло.Где он, кстати, почему не пошел искать младшего брата и будущего господина? Вдруг он споткнулся и упал в лужу своей же рвоты, вдруг он ввязался в драку, вдруг он потерялся, в конце концов, это же Юньшень, без привычки здесь и днем не разберешься, а еще лестницы, вдруг он покатился и свернул по пьяни шею? Цзян Ваньинь тоже не встает и не бежит проверять, как там ?этот?, но он разве должен? Он младший. Это старшие обязаны. Хуайсан встал, сложил веер и решительно стиснул его в кулаке. Пойдут сейчас и потеряюсь, пусть дагэ волнуется. Цзэу-цзюнь напишет ему срочное письмо, дагэ ответит в духе ?да найдется, как есть захочет – вылезет?, но сам будет, конечно, переживать.И Лань Ванцзи куда-то делся. Он бы уже пришел с линейкой и с крепкими товарищами, чтобы нас волочь. Что-то не так. Он зарубил Вэй Усяня в приступе гнева, и сам себя запер в заточении за это преступление, вот их обоих и не слышно. Куда он делся? Ладно Вэй Усянь, а вот Лань Ванцзи не должен был никуда подеваться. Что-то не так, и лучше я узнаю, что меня ждет утром, заранее. Может, пора собираться и бежать из Юньшеня. В Гусу… нет, мимо Гусу, в Гусу будут искать в первую очередь. В обход Гусу, по реке и прямиком в Билин, где воцарилось спокойствие, в Цайи. Спрятаться в доме наслаждений. Цзэу-цзюнь не станет первым делом смотреть – в доме наслаждений.Но сначала выяснить, что и как, а то стану паковаться и раздумывать, где взять лодку, а все зря. Зряшный труд, что может быть хуже.Хуайсан поднял плечи и выбрался наружу.