Глава 3 (1/1)

Джон,Прости за фамильярность этого обращения, и, по правде, фамильярность всего письма. Последние пять дней ты лежишь в постели с лихорадкой, и я опасаюсь, что тебе может предстоять более продолжительный вид сна… но нет, нет, я себе запрещаю, я не позволю себе думать об этом.Последние часы я провёл между нашей постелью и письмами Его Превосходительства. Война продолжается, неумолимая, огромная сутулая тварь, утаскивая с собой жизни наших людей и будущее нашей страны; и мои обязательства, как всегда, неизменны.И все же я не мог сосредоточиться на своих письмах или прошениях, на необходимой для войны корреспонденции, зная, что ты здесь, что ты не должен просыпаться, когда рядом нет кого-то, чтобы помочь тебе утолить жажду или вытереть твой лоб. Мне не следует отвлекаться на это, но все же я был настолько рассеян, что Его Превосходительство обнаружил в себе нечто вроде жалости и освободил меня от обязанностей для исполнения других, более нужных, здесь.Ты стал мне дорог, Лоуренс, дорог как одеяло или кусок еды, дорог, может быть, как сама идея революции. Возможно, это признак моих собственных лихорадочных видений: теперь я представляю мир не как успешную сецессию, а куда проще?— мы вместе в квартирах верхнего Манхэттена, юридическая практика. Или ты бы вернулся к своему первоначальному призванию — медицине или биологии. Кровь и рвотные массы, будни военного хирурга, не должны занимать твоё время. Когда война кончится, я хочу видеть тебя свободным от всех этих тягот?— вместо этого ты сможешь посвятить себя изучению фауны этой новой и неизведанной страны.Я нахожу неожиданный покой в этом видении?— странно, учитывая нервное возбуждение, которое ты, кажется, приписываешь моему бодрствующему существу; странно, что я не могу найти в этой картине места ни для домашнего хозяйства, ни для семейственности. Это звучит неправильно, неприлично и предательски по отношению ко всем законам, республиканским и естественным, но сейчас, когда я пишу здесь, в темноте, рядом с тобой, мне попросту не хватает сил на то, чтобы об этом беспокоиться. Вернись ко мне, мой Лоуренс, и мы обретём покой вместе.Твой всегда,АлександрДражайший Дорогой мистер Гамильтон,Сейчас, бодрствуя, пока вы отдыхаете, я прочёл ваши мысли о моей болезни и выздоровлении, а также о наших перспективах после войны, и признателен за вашу братскую заботу о моем благополучии, как члена Семьи, а также за ваше покорное отношение к моему состоянию, которое не было ни таким кратким, ни таким приятным, как нам обоим бы хотелось.Держу пари, что, поскольку мы ведём эти записи не только ради нашего нынешнего дела, но и для наших потомков, какой-нибудь будущий редактор согласится с тем, что ваша привязанность?— лишь следствие той преданности, которая составляет вашу горячую натуру, и ничто больше. Я призываю вас к осмотрительности, чтобы наши сообщения не попали в чужие руки.Ваш покорный слуга,подполковник Джон Лоуренс—?Что все это означает? —?спрашивает Александр вместо приветствия, швыряя фолио на их общий рабочий стол. —?Прекрати обращаться ко мне как к незнакомцу, как к джентльмену. Кто мы друг другу?—?Гамильтон, я…—?Нет, замолчи, заткнись. Я не собираюсь выслушивать от тебя подобные вещи. Я был откровенен в моем восхищении, моих просьбах, моей верности, в моих признаниях в любви, разве нет? —?он мечется взад-вперёд, ерошит волосы беспокойной рукой.—?Кто-то может услышать нас,?— яростно шепчет Лоуренс,?— Если ты не будешь вести себя тихо, нас могут осудить за…—?Пусть попробуют, Джон. Двух сынов революции. Пусть только, мать их, попробуют,?— он берет Лоуренса за плечи, сам не зная, собирается ли обнять его или вколотить в него немного здравого смысла.—?Александр, пожалуйста,?— его голос звучит отчаянно, умоляюще,?— Пожалуйста.И Александр сдаётся, гнев уходит из него:—?Хорошо. Все в порядке. Я больше не буду. Просто… не отстраняйся от меня.—?Не стану. Просто… так устроен мир, Гам.—?Ты не можешь так думать,?— говорит Александр,?— Ты, из всех людей, ты, не можешь верить, что этот мир настолько незыблем, что мы не сумеем изменить такую простую вещь, как любовь.Лоуренс смеётся, и это печальный звук, циничный, Александр никогда не слышал от него ничего подобного:—?Ты невозможный.—?Ты всегда так говоришь. Мы пишем свою собственную историю на этой войне, Джон. Почему бы не написать и эту? —?он прижимается лбом ко лбу Лоуренса, так, чтобы их дыхания смешивались.—?Я… я боролся с этим гораздо дольше чем ты, мой дорогой невозможный Алекс. Есть вещи, которые невозможно переписать. Не так. Не сейчас.—?Но, полагаю, не никогда,?— Александр говорит, и он верит в это, глубоко, как верит во все,?— Впрочем, если такие объяснения не поколеблют тебя, позволь мне быть таким же простым и прямодушным, как ты когда-то был со мной. Пойдём в постель, Джон.Он протягивает руку, и Лоуренс сжимает её.Дорогой,Я пишу это, пока ты спишь, мой Гамильтон, забрав своё перо из щели между стеной и кроватью, где ты весьма неэлегантно спрятал его. Сейчас ночь и в лагере тихо. Падает снег, словно приглушенное хлопанье совиных крыльев. Здесь мир во всей своей необъятности неожиданно кажется крошечным, сузившимся до этого письменного стола, твоего дыхания, твоего лица в свете почти прогоревшей свечи.Я не поэт, Алекс, но…Алекс, вот что я хочу сказать. Я пытаюсь сказать, что ты в моей постели?— не то, что я хочу оставить для домыслов болтливых языков. Мы не можем… я не могу. Ты совершаешь невозможное по два раза на день: некоторые могут сказать, что эта война сама по себе невозможна, но все же есть невозможное и невозможное, и то, что ты предлагаешь, нереально, неосуществимо, особенно учитывая амбиции, выходящие за рамки твоего нынешнего положения.Ты должен хотеть жениться?— должен нуждаться в жене, детях, во всех сопутствующих этому радостях. Я оставил такую жизнь, обвенчавшись вместо этого с революцией, но я знаю, что моя жизнь будет потеряна так же несомненно, как гарантирован твой успех.Ты говоришь мне быть свободным от тягот, но я не вынесу бремени, препятствования твоему счастью. Пойми, твоя привязанность взаимна, но я не позволю этим чувствам стать для тебя преградами.Сейчас я уезжаю, чтобы выступить посредником в делах, которые мне по силам?— моё задание от Конгресса слишком долго откладывалось.Твой ДжонДжон,Любовь не золото, не чеканные монеты в кошельке скряги. Любовь не ограничена, не фиксирована, она не является долгом к выплате или неизменным товаром. Я храню свою любовь к тебе, не ожидая возврата, какого-то счета, который нужно покрыть и забыть. Вместо этого, он ежедневно растёт с процентами, так что, одалживая другим, я вознаграждаюсь с большей отдачей.Касательно моей женитьбы?— когда и если я женюсь,?— помни, этот союз не исключает продолжения нашей дружбы. Наш союз состоит из тринадцати штатов; более частного союза, я уверен, хватит на троих.Переживи войну, Джон, и беспокойный хрупкий мир, который обязательно наступит после. Будущее потребует людей с твоими страстями и талантами, в них будет нуждаться нация и я. Там будет место для тебя, Джон, место, где мы создадим новую и неизведанную страну для наших сердец.Хотел бы я, чтобы мои слова имели власть заставить тебя поверить; чтобы они на самом деле имели силу действия, и я, словно Просперо, взывающий к скалам, мог создавать реальности одним росчерком пера. Увы, я не могу. Как и наша новая страна, я могу лишь выдавать векселя и надеяться, что однажды смогу по ним выплатить.Твой, если ты меня примешь,АлександрАлександр,Ты смелее или, может быть, глупее меня. Я живу надеждой, что наша новая страна, если она возникнет, будет свободной и равноправной. И все же в глубине души я не могу отделаться от мысли, что революция не изменит этих самых основных принципов, которые, кажется, правят людьми?— одни имеют, а другие нет, будь то свобода, любовь или деньги. Если бы твои слова могли изменить это, если бы они могли заставить меня думать иначе.Мне не следовало бы отвечать на твои признания в любви с такой тоской. У нас есть яркий свет революции, направляющий нас. Возможно, пока что этого достаточно.Твой Джон