Every night I lie awake: I can feel you walk inside my head (1/1)
Он?— мой ночной кошмар. Он — пожиратель детей моего сознания?— нежных чувств, рождённых моей искалеченной душой. Его тёмная, до мерзости чёрная сущность оскверняет всё чистое, непорочное, светлое, превращая в гниль и грязь.Я ненавижу его всем моим сознанием. Ненавижу эти чёрные, спутанные волосы, что будто мокрые змеи свисают по бокам его острого, с выступающими скулами, бледного лица. Ненавижу эти иссиня чёрные подобия глаз. Ненавижу этот пропахший пылью и кровью старомодный костюм с въевшимся в него запахом ванили и корицы. Ненавижу эти белые костлявые пальцы, что с силой берут меня за воротник моей чёрной рубашки и притягивают к груди Пожирателя Детей, заставляя моё лицо ощущать его обжигающее дыхание. Я отворачиваюсь, жмурюсь и молюсь всем Богам, лишь бы не встречаться взглядами с этой пропастью глазниц и не реветь, как девчонка, в очередной раз. Но ничего у меня не выходит. Я начинаю презирать собственные слёзы, собственное осознание бессилия и ненужности. И во всём этом виноват он. Тварь, которая рушит жизни маленьким подобиям ангелов?— детишкам.—?Ты мой самый лучший друг! —?эти слова лишь усиливают поток солёных капель из-под моих сжатых до предела век, — и попробуй расскажи кому-нибудь об этом! Слышишь, скотина?! Попробуй только выставить меня пидором!.. Попробуй!Он перебрал со спиртным. Он закинулся Молли. Он не может связать двух слов.Я стал неинтересен ему. Он отталкивает меня от своего тела, как наскучившую игрушку. Мой позвоночник соприкоснулся с холодным углом. От мучений во всём теле я сползаю на пол. Мои бёдра все в синяках, а правую руку в области локтя, будто голодный червь, поедает ноющая боль. Слёзы мои никак не могут успокоиться. Я не думаю абсолютно ни о чём в этот миг. Я лишь молюсь, чтобы он ушёл и больше не приходил. Я из раза в раз надеюсь, что мы оба забудем это, как сон. Для него?— влажный и пошлый, для меня?— мучительный и ужасный, и это больше не повторится никогда. И мы снова будем лучшими друзьями, какими были до этого. Лишь пара царапин на моей шее и гематомы на рёбрах будут напоминать мне…Он стоить чуть поодаль. Его не волнуют мои страдания и боль. Его вообще ничего не волнует. Раскурив сигару, он застегнул ширинку, зазвенела стальная пряжка ремня. Он смотрит на меня, ехидно ухмыляясь всей своей мерзостной пародией лица. Я всхлипываю, пересиливаю себя, поднимая на него взгляд. Я ведь точно такой же ?Ночной кошмар?… Какой позор! Какой стыд!—?Ты никому не скажешь!Обернувшись на меня в последний раз, он растворился в ночной мгле, гремя по полу тяжёлыми берцовыми сапогами.Я и не ожидал ничего другого. Меня снова растоптали в грязи, осквернив моё бледное тело отвратительными мотыльками гематом.Я рассматриваю своё лицо в круглом зеркале над раковиной в ванной комнате. Моя шея вся в кровоподтёках, из носа течёт алая дорожка крови. Просто Пожиратель Детей в порыве страсти ударил меня по щеке, он просто не рассчитал, с кем не бывает… Медленно расстегнув пуговицы, я стянул с себя рубашку. Даже её шёлковая ткань помнит его запах. Этот запах смерти и агонии, врезающийся в память и навсегда остающийся в её недрах. На моей угловатой ключице следы острых зубов, под ними всё тот же кровоподтёк. После двухчасового издевательства надо мной я выгляжу просто ужасно. Я опущен и унижен не только снаружи. Внутри меня ледяной водой плещется непонимание и полное бессилие.—?Господи, за что? —?шепчу я и, уже не в силах стоять, опускаюсь на краешек ванной.
Как же мне хочется разбить это чёртово зеркало на мелкие кусочки, чтобы больше не видеть своего отражения. Не видеть своих впалых глаз, белых, будто первый снег, клыков. И никогда больше не лицезреть этих отвратительных слёз. Я закрываю лицо ладонями, погружаясь в свои тяжёлые мысли. Я продолжаю плакать. Мне больно…Почему он снова надругался надо мною?Я же страдаю! Почему он не может понять, что у меня ноют все кости после его развлечений?! Он же ни за что не поступит так с Эшли, ведь ей станет больно, она расплачется и никогда больше не доверится Багулу. И ему самому будет от этого плохо на душе, если он вообще имеет её в своём теле.Чем же я отличаюсь от девчонки, которой он отдаёт всего себя?—?Я тебя понимаю… —?его тяжёлая ладонь опускается на моё дрожащее плечо.
И я успокаиваюсь, каждый раз надеясь, что Багул больше не станет… Но все мои надежды и мечты растворяются в такт с кокаиновым порошком, что разбегается на тонкие тропинки под худенькой дискетой.Часы остановились между двенадцатью и единичкой.В моей жизни вместе с тем появился экстази. Молли, как назовут его на улицах. Таблетки разных форм и размеров пламенем жгли моё сознание и сознание Пожирателя Детей. Экстази заставил нас обоих делать эти противные действия. Его?— насиловать, меня?— страдать. Затем Багул как-то раз высыпал на стол голубые овальные капсулы. Перкосеты, которые я сейчас прямо целой горстью закидываю в рот. Горько. Едко.Таблетки валяются в белоснежной раковине. Моё сознание, будто пыльный видеомагнитофон, прокручивает этот самый ?первый раз?.—Говоришь, есть покруче спирта? —?развалившись в старом кресле, я беззаботно курил.—?Я же сказал, что всегда выполняю своё слово! —?он вынул из внутреннего кармана маленький пакетик, в которых обычно отдают покупателям рыбок. В темноте невозможно было разглядеть содержимое. —?Тебе понравится! —?подбадривает меня он.
Киноплёнка с жалобным скрипом разошлась пополам, порезав ему пальцы. Мне почему-то стало жалко Багула в тот момент. Ему больно. Мне захотелось заклеить пластырем малышки-ранки. Он даёт кусок когда-то бывшей кассеты с записью жестокого убийства мне, сам же неторопливо скручивает его. А я пассивно наблюдаю, как дискета бегает по столу туда-сюда, смешивая кокаин с залежавшейся пылью.Глубокий вдох. Ах, Багул такой красивый!—?Сучка! — усмехаясь с нежностью и любовью, тянусь к его рубашке. Моё лицо расплывается в похотливой улыбке в предвкушении чего-то нового, запретного. Пуговица за пуговицей.—?Нет… Моя Эшли… —?одними губами произносит Пожиратель Детей, пытаясь оттолкнуть меня обмякшими руками,?— как же я объясню всё это Эшли?В ответ на его речи я притягиваю его к себе, взяв за ворот помятого пиджака. В миллиметре от моего лица серо-бледная кожа… Поцелуй. Страстный, похабный поцелуй двух детских кошмаров.Мгновение, и я уже, захлёбываясь слезами, молю его о пощаде, сидя без рубашки на деревянном полу веранды, где мы безудержно распивали спиртное чуть ли не каждый день. А ему весело. Смеясь над тем, как меня трясёт от страха, он опускается на колени передо мной. Его холодные пальцы касаются моего подбородка. Я отворачиваю голову, уже успев миллиард раз пожалеть о том, что желал секса с Багулом…—?Сучка! —?визгливо выкрикивает он, поворачивая меня задом к своему паху.—?Прекрати! Нет! —?я пытаюсь вырваться из оков его рук, оставляя синяки на его теле в попытке пнуть маньяка. Я уже ничего не хочу.—?Ну чем ты опять недоволен? —?его веселят мои жалкие попытки освободиться.
Ему априори смешно смотреть на то, как его очередная жертва хочет покинуть его ненасытную хватку, сбежать и вспоминать встречу с Пожирателем Детей, как страшный сон. И я?— одна из его бесчисленных игрушек, что он бросит в ту же секунду, как перестанет видеть в ней развлечение.Звенит пряжка.—?Блядь!Он грубо проникает в меня. Я чувствую, как что-то твёрдое, горячее, такое огромное рвёт меня сзади. Мои ладони беспомощно скребут по полу, ломая ногти до кожи, до крови. Моё горло исходится криком, а бёдра чувствуют тепло от его тела. Униженный, опущенный, я почти не сопротивляюсь, когда он заканчивает внутрь.—?Ты такой мягкий!Я не думал, что Багул настроен так серьёзно. Я не верю, что это может происходить между нами. Бред! Мы же лучшие друзья! Какого дьявола?Кинопленка закончилась. В моей голове белые полосы. Они так похожи на кокаин. Кокаин, с которого всё началось.Я потихоньку из маньяка, что терроризирует детские комнаты, превращаюсь в сентиментальную шлюху. Я не могу назвать себя по-другому.Лезвие своим острым краем целует мою тыльную сторону ладони. Оно блестит ярким белым бликом, как блестели на солнце белые таблетки. Чёрт. Почему же мне всё напоминает о нём? Словно психбольной, загнанный в ловушку собственной шизофрении, я меланхолично, в такт тихих шагов стрелок на моих часах, сжимаю клыки на своей нижней губе. Я не чувствую боли. Кроме моего личного бессилия, жалости и маниакальной, безграничной любви к моему цветочку я в последнее время ничего не ощущаю.Порезы, что будто Красная Шапочка гуляют по моему запястью, прячась под манжетами, что будто изящные леди глядят на меня с тоской с шедевральной картины… Сколько вас, порезы? Пять. Девять. Одиннадцать. Двадцать пять. Вас сорок два, мои хорошие. Сорок два раза Багул заставлял меня рыдать в голос, сидя на ледяном краю ванной, глотая бесчисленное множество перкосетов. Сорок два раза я хотел. И сорок два раза не смог.Закрыв глаза, я давлю на лезвие, что коснулось моей голубой вены. Ручеёк, похожий на гранатовый сок, весело бежит по руке вниз. Капли падают на пол. Они любят холодную керамическую плитку, даже в пробелах между белыми льдинками керамики задержались они красными разводами.Я даже не успел написать предсмертную записку. Да и, кому она нужна? Бессмысленная растрата чернил.Ах. Боже!Стойте, капли! Стойте, не сбегайте больше из голубизны вен!Я бросил лезвие на пол. Кровь понемногу успокоилась.Ядерным взрывом, вспышкой умирающей планеты в моем сознании прозвенело имя. Простое имя, до смеху простое. Нет, не могу. Эгоистично, легкомысленно бросить вот так, на произвол, из-за личных проблем, в этом мире. Оставить без любви, поддержки, без элементарного ?я рядом?…Прости, я был не прав…