ЧАСТЬ ВТОРАЯ. "На дорогах судьбы распутица". Глава 11 (1/1)

Когда промёрзнешь до костей, точно зная, что тебя никто не согреет, становится грустно. Когда это не впервые, начинаешь привыкать. А если точно знаешь, что не согреют никогда, уже даже перестаёшь стремиться к теплу. И хуже всего в такой ситуации сознавать, что на мороз тебя никто не выгонял, наоборот: умоляли остаться, а ты нарочно отказался сам. Так Альк и поступил десять дней назад: ушёл в морозную ночь, оставив по уши влюблённую в него девушку, и даже не попрощавшись с ней… Ну что такого в этих словах: я люблю тебя, прости, будь со мной и иже с ними? Что такого, что не мог он их сказать ни одной живой душе в мире, даже когда сам страстно этого желал? И почему с этих несказанных слов всегда начиналось то, после чего остаться на месте уже было невозможно? Он заплатил за это: ночёвками в зимнем лесу у трепетного костра; несколькими днями голодовки, потому что закончились деньги и нечем стало заплатить за еду и ночлег; надрывным кашлем — хорошо хоть до воспаления лёгких не дошло; гибелью коровы — пришлось добить, чтоб не мучилась, и душевной пустотой, — упасть бы тоже в этот снег, и пусть заметает, не жаль… Страхи, испытанные им в то время, когда он был крысой, оказались ничем, по сравнению с тем, что происходило в его душе теперь: тогда он хотел жить, и это помогало бороться. А сейчас… Альк шёл пешком с самого Ринтарского берега, чуть не провалился в полынью где-то на середине реки — Хольга отвела; просто шёл, потому что привык бороться до конца. А вокруг становилось всё холоднее, ибо двигался он на север. Воздух застыл и звенел. Снег сиял и переливался самоцветами как на солнце, так и под луной. Между небом и землёй, искрясь в ослепительных лучах зимнего холодного зимнего светила, плавно кружились мельчайшие ледяные иглы — явление, что можно наблюдать крайне редко, в середине зимы и только в самые сильные морозы, по ночам же небосвод на севере озарялся разноцветными переливами ледяного Хольгиного Сияния. Вокруг было просто невероятно, нереально красиво!.. Но всё это отнюдь не радовало путника, ибо слившиеся друг с другом небо и земля, одетые днём в бело-голубые тона практически без единого тёмного пятнышка, а ночью окутанные в сине-чёрной мглой, казались такими громадными, что поневоле почувствуешь себя песчинкой, и действовало это крайне угнетающе: создавалось впечатление, будто не двигаешься, а на месте стоишь. Единственным, что отвлекало Алька от полного сумасшествия, как ни странно, была его крыса: тварь нужно было кормить, и для неё он оставил ломоть хлеба, экономно расходуя, чтобы хватило до конца пути. Он несколько раз мог погибнуть: и от мороза, и на реке, угодив под лёд, да и просто быть сожранным волками. Но смерть притягивает страх, а Альк не боялся. Ему было всё равно. Такого чёрного отчаяния в жизни его ещё не случалось. И тем чернее оно становилось, чем чётче он осознавал: причина всего надуманная. Он сам устроил себе этот ад, сам свернул в бездорожье. Путник, называется… Сколько раз он останавливался и смотрел назад, думая вернуться. Интересно то, что сделать это было проще простого, а главное: там бы его точно согрели. Он даже представлял, как проснувшаяся Рыска рвёт на себе волосы и просит Хольгу вернуть его в обмен на обещание никогда больше не пить хмельного и попросить у него прощения… Но он с детства привык быть сильным. А возвращение к Рыске означало бы слабость. А сколько бы счастья эта слабость принесла, и не только ему… В какой-то момент Альк действительно упал в снег у дороги, но, полежав немного, нашёл в себе силы подняться и идти дальше. На свете все же ещё оставались те, кому он был небезразличен: мать, сестра, жена, да и отец, коли на то пошло, тоже. Они хотели увидеть его живым, и их нельзя было обмануть. Крыса опять же: она ведь не виновата, что так вышло. На тварь Альк смотрел с сочувствием. Забыть прошлое, как ни верти, у него не получалось, а в прошлом крысой был он сам. Теперь же просто принял правила игры, а вместе с ними — крысу: так полагалось в его нынешнем звании. И все же, хотя тварь и утратила уже и речь, и разум, он чувствовал в ней человека, наверное, как в себе тогда — крысу. Крыса… Та крыса… Она исчезла в тот день, когда ушла Рыска — больше её никто и никогда не видел. А эту Альк берёг: грел за пазухой, кормил, даже засунул в свою перчатку под конец пути. Правая рука сильно мёрзла, но крыса могла совсем погибнуть, — пришлось пожертвовать. А потом настало долгожданное тепло: он добрался-таки до замка. Сидя в гостиной у камина, Альк ещё долго трясся от холода, как лист на ветру, а вокруг суетились домашние. Даже отец достал бутылку из своих запасов. — С отравой? — Альк, хоть и стучал зубами, удержаться от язвы всё же не смог. — А как же? — не остался в долгу отец. Альк выпил всё буквально залпом, и не почувствовал не то что крепости, а даже вкуса. А потом отогрелся в ванне, улегся в тёплую постель… Дамира крепко прижалась к нему, и жизнь стала почти хорошей: как если хочешь клубники со сливками, а есть лишь прошлогоднее сморщенное яблоко, не такое уж плохое, просто на вид неприглядное, но вполне пригодное в пищу и даже по-своему вкусное. Однако совсем не клубника… Впрочем, Дамира вовсе не была прошлогодним яблоком. Она была милой, красивой, голубоглазой, светловолосой, а беременность — уже месяцев восемь, не меньше, лишь украшала её. Просто Альк хотел другую: ту, которая осталась далеко, за вешками ледяного безмолвия; ту, что наговорила ему прилюдно за пару щепок столько гадостей, сколько не сказали все его вместе взятые женщины за много лет (кстати, если разобраться, многое из сказанного ею было горькой правдой!); ту, что родила от него сына и ничего не сказала ему об этом, — свою Рыску… Ну что в ней хорошего? Она же глупая, своенравная, упёртая; она совсем ему не пара!.. Но в то же время, — всегда, неизменно добрая и отзывчивая. Когда-то она не испугалась ничего ради него, и с тех пор он обязан ей жизнью. Альк невесело улыбнулся своим мыслям. Обязан жизнью… А чем заплатил? Проявил нерешительность. Слишком долго копался в себе, а в итоге поступил, как хотел отец, и позволил Рыске уйти, как оказалось, вместе с ребёнком. Путник вздохнул. Ну почему, почему он тогда не окоротил отца? Отец смирился бы со временем и простил. А вот она не простила, припомнила обиду и скрыла сына. Собственно говоря, её вины снова нет. В который раз Вас можно поздравить, господин путник: Вы снова поступили как идиот. Надо было хотя бы поговорить с ней перед уходом. …Обняв жену, которую не видел с самой свадьбы, Альк ещё долго тупо смотрел в потолок, слушая её сонное дыхание. Как хорошо, что она беременна: не нужно придумывать причину для отказа от любви. А ему теперь, похоже, долго ничего не захочется. Не от усталости, нет… От душевной пустоты. От холода в сердце.