последняя станция трамвая (2/2)

Только в прошлой кипе этих тупых открыток пришло приглашение на свадьбу от дочери лучшей подруги моей матери. Я даже преисполнился. Посмеялся. Даже не так – мы с Артемом на пару посмеялись, а потом еще и с Никитой. Только вот Никита шутку не понял. Как я отсюда-то на свадьбу полечу? Только если, блять свою здесь устрою…

Я в последнее время вообще думаю о том, что будет дальше. Через месяц заканчивается виза, мне придется снова валить домой, пускай уже не самым бедным человеком. А как же Никита? Что он здесь? Хотя… судя по нему, ему не так уж и приятная моя компания. Задом своим костлявым подыгрывает, а глаза отводит. Красивый до невозможности, но бесит порой хуже любой Одесской блондинки. И ведь не тупой, но эта его подростковая упертость меня вымораживает настолько, что хочется его лично привязать к батарее, вручить поварешку и научить уму-разуму.

Костя ненавидел июль. Отовсюду повылезали насекомые, которых он не переносил еще больше, чем жару. Дома, кроме вентилятора с вьетнамского рынка, не было ничего, а окна открыть нельзя – налетят мошки, комары, моль и другие бесячие крылатые. Артема они не бесили. В последнее время он предпочитал брать ночные смены, говорит, мол днем гуляет по Праге и фотографии на память делает. Может, правильно делает… но каждый раз, когда Костя засыпает, соседний матрац пустует. От этого сразу непривычно становится, особенно грустно. Обычно альфа бурчал, что сосед похрапывает по ночам или сопит в подушку слишком громко, а тут и придраться не к чему – только вентилятор жужжит в углу комнаты.Когда Костя просыпается, сосед уже спит, крепко сжимая подушку. Артем ненавидел спать днем, но приходилось. Когда совсем рано утром он возвращался, проходил в комнату тихо, на самых носочках, закрывал все шторы настолько плотно, что в комнате оставалась только темень. И ложился. И то, когда какой редкий луч начнет приставать, отвернется к стене и залезет под одеяло, чтобы наверняка.

— На мое любимое пиво перестали вешать акции, — в редкие дни их смены совпадали. Как и раньше, под ночь, когда спадает жара, вместе выходили, садились на трамвайную станцию. Костя пил пиво – сжимал банку в руке, смотрел куда-то вдаль. Артем с недавнего времени увлекся сидром, говорит, мол слаще и на язык лучше ложится. — Я вот новое решил попробовать, а оно кислое.

— Конечно, кислое, — омеге остается только кивать. Он пиво не любил – только темное. Светлое ему казалось горьким, настойчиво ассоциировалось с двором в Харькове, где он вырос. — В нем же уровень брожения выше, чем в Пилснере.

— Я и не посмотрел, взял, что первое под руку попалось, —откидывается на спинку. В такое время дня на остановке встречались только подростки. Нередко пьяные до неприличия, они спрашивали время или сигарету, и никогда Костя не знал, что им отвечать. Артем иногда пытался что-то промямлить, но все его попытки всегда оборачивались прахом. Всегда, кроме тех случаев, когда попадались русскоговорящие, чей пьяный чешский тоже состоял в большей степени из плохого русского и еще более плохого немецкого.

— По наклейке выбирал?— Честно? Да.

— Это у тебя получается лучше всего, — вздох.

— Провертим легкие?— Я не курю, — Артем накидывает капюшон. Один запах табака вызывал у него рвотный рефлекс, но ему нравилось смотреть, как курит Костя. Лицо у него в этот момент становилось особенно расслабленным, будто больше ничего не обременяло. Все остальное время он будто себе под ноги смотрел и хмурился, Костю вообще было сложно назвать человеком улыбчивым – и только когда курит глаза его наконец излучают не позитив, но нейтралитет.

— Никита курит, — он давит бычок ногой. По привычке шлепает по карману, чтобы проверить наличие ключей в нем, оборачивается и головой кивает в сторону дома. — Иногда мне кажется, что это я его научил.

На что омеге остается только смеяться. Трамвайные пути он ненавидел. Они всегда стремились увезти подальше, как назло – освещались особенно ярко. Невзначай выглядываешь в окно, пока моешь посуду, а там самые яркие фонари – это трамвайные. Артема они раздражали. Ему нравился уют, неопределенность. Трамваи неслись, сменяли локации, а он предпочитал идти и наслаждаться.

— Брось, нет, — закатывает глаза. — Ты научил его ненавидеть этот мир еще больше, чем он ненавидел его до этого.

— Думаешь, этого было недостаточно?— Ему? Достаточно, — они переходят проезжую часть. Знакомый панельный дом уже мелькает перед глазами, под ногами пролетает уличная кошка. — Более, чем достаточно.

— Прекрати бурчать, — Костя выкидывает банку из-под пива в мусорный бак. — Только и делаешь, что под нос бурчишь. Оглянись, блять!

— Куда же оглядываться? У меня обзор достаточный, — шутливо бьет соседа по плечу. — В отличии от некоторых.

Фонарь у подъезда мигает. Еще шаг - и лампочка лопается.

Мне начинает надъедать молчание, в котором я постоянно живу – я не вижу продолжения. ?Пожалуйста, свали из моей жизни? - именно это сказал мне какой-то идиот из моей школы, когда я хотел признаться ему в любви. Я ненавижу запах доширака в нашей столовой, потому что д о л б а н н ы й Никита перестал его жрать.

Когда я начал вести этот дневник на корке тетради, мне казалось, что так я смогу как-то разнообразить собственные будни, но вместо разнообразия я получил бесконечное нытье от самого себя. Я получил письмо от матери. Там не было ничего, что могло бы понравиться – вообще ничего, только просьба привезти сыр из этой моей Чехословакии.

Я бы хотел привезти Никиту, но с каждым днем я сомневаюсь в том, что он может мне подойти по. Блять. Интересам.Внутри агентуры, в которой работал Никита, было тепло и сухо. Окно выходило на параллельную улицу Вацлавской площади – там редко ходили туристы, только клерки. Когда Никита приходил за зарплатой, он садился на подоконник и долго смотрел на соседнее здание – все такое серьезное, увитое бесконечным количеством жалюзи внутри стеклянных стен. Нет воздуха.

Ему нравилось пить воду из кулера, который стоял в коридоре, прямо перед дверью в кабинет начальства – вода там была особенно чистой. Такую воду можно купить в магазине крон за 70, но это дорого. Когда приходишь в место в последний раз, начинаешь замечать детали, который не замечал ранее – до омерзения белые стены, соломенные стулья, даже панно на стене подобраны без особого вкуса. Три с половиной недели назад хороший друг Никиты, Марк, предложил ему работу. Обещал, дескать с зарплатой не обидят. Не обижали. Каждую пятницу в 12 часов по чешскому времени Никита здоровался с пожилой вьетнамкой в дверях и нажимал кнопку лифта, чтобы подняться в офис. Каждую пятницу Никита встречал Марка у кулера с водой, чтобы улыбнуться, ответить ?Все окей, уже расписал себе следующую смену?, пожать руку немому одесситу и снова спуститься вниз на лифте.

Пятница этого дня была последней пятницей, когда Никита здоровался с пожилой вьетнамкой и нажимал эту самую кнопку вызова лифта. Двери были открыты настежь, у кулера не стоял Марк, а немой одессит уснул на диване. Небольшая очередь из индусов – и запертая изнутри дверь директора. Вместе с заявлением об увольнении Никита закрыл для себя двери ненавистного склада раз и навсегда.

— Ты уже купил себе приставку, поздравляю! — Арсений дает ?пять? младшему брату, тот кивает. Действительно, купил. Цели сами себя оправдали. — Что теперь думаешь делать?— Уйду оттуда, — куртка, насквозь пропахшая табаком, скомкана и выброшена в ?благотворительный? пакет. Туда же летит каска, рабочие башмаки и ярко-оранжевый жилет склада. — Я… почти все каникулы там провел, теперь я хочу просто профессионально полениться.

Выдавливает из себя улыбку – искренне грустную, но все же улыбку.

— Сегодня я должен был идти на смену, — он пожимает плечами. — Я не пойду.

— Знаешь, я Марка вроде как сегодня встретил, — Арсений указывает на небольшую площадь под окном. Там нередко ошиваются местные скейтеры. Пускай Никита и обладал навыком любителя скейтбордов, но чехи выбирали более детское время для своих маневров. Никита предпочитал тренироваться ночью под светом фар и желтых городских фонарей. — Они здесь вроде как, но он уже обратно улетать на каникулы собирался.

— Я знаю, я тоже его встречал, — пакет с вещами крепко связывается на два узла. — Я не поеду, хочу тут побыть. Полжизни будто на этом складе потерял…

— Эй, что нос повесил?

Никита пожимает плечами.

— Погода плохая, голова болит.

— Пиздишь?

— Нет, — показывает язык. — Просто у меня есть приставка, а у тебя нет. Включай телевизор, капуша, сейчас разбираться будем, что куда втыкать…

Пакет с двумя узлами летит в ящик благотворительной одежды. В Праге таких много. Если тебе кажется, что твои старые и поношенные вещи могли бы подойти нищим, ты можешь просто скинуть свое шмотье в этот вечно-оранжевый ящик. Никита еще ни разу не видел, чтобы его выгружали – но раз он не заполнился, значит кто-то и выгружает. Ему было особенно интересно узнать, кто эти люди – неужели им и правда интересно на протяжении дня ездить по городу и собирать чужую и нередко до дыр поношенную одежду?Вместе со складом из жизни Никиты ушел Костя. Он там не значил ровным счетом ничего, был буквами в социальных сетях и руками в грузовом отсеке. В полночь имя Кости летит в ?черный список?, утром Никита просыпается в девять, чтобы сесть на метро и донести последнюю книгу в библиотеку. Домой он поедет на метро.

В трамвай, чья конечная станция лежит у Макдоналдса, он больше не сядет.