День 1.1. Старый друг (подправлено) (1/2)

Это… было, точно, чувство дежавю. Пыльные полки, на которых стоят такие же пыльные, стоящие вплотную, книги. Правда, одна из полок, было видно, пользовалась успехом среди постояльцев дома. А дома ли?Это место похоже на огромную библиотеку, не видно ни конца ни края полкам и книжным шкафам. Указательный палец левой руки поддевает одну из книг на непыльной полке. Старая, на ощупь, кажется, вот-вот рассыпется. Подушечки левой руки чувствуют шершавую поверхность, безымянный чувствует чуть более поврежденную часть. Почему же она запятнана чернилами? Пятна покрывают страницы, снизу и немного сбоку. Осталась небольшая лужа прямо в том месте, где стояла книга. Правая рука нащупывает немного жесткий в нескольких местах платок. Свет из витража падает на серую, с черными пятнами, ткань. Хорошо впитывает влагу, от синевы остались разве что небольшие разводы. Отвести взгляд от цветного стекла сложно. Чернила из книги стекают по немного бледной руке, парочка-тройка падают на пол, остальное течет дальше, впитывается в тёмную рубашку. Ладонь крепко держит испорченную книгу. Зачем он вообще взял её? Открыть совсем не тяжело, будто жидкости и не было. Страницы с аккуратно выведенными кандзи в грязи, но, что совершенно не странно, правая ладонь чувствует лишь сухую бумагу, хотя по виду её хоть отжимай. Это не то, почему ее еще не выкинули? Как раз никто не видит, удобный момент. Но почему тогда на щеке такая приятная прохлада? И вот, с другой стороны. Прозрачные капли падают на нижние части страниц. Щиплет рана на щеке отчего-то. На страницу падает капля, а взор мутнеет. Всхлип. Еще один. Книга в руке медленно начинает возгораться фиолетовым пламенем.

Ему не жаль книгу. И всю полку можно сжечь, недостойна быть прочитанной кем-то. Не собирается спасать её. Не видит смысла оставлять её как память. Он знал, что всё обратится в пыль. Всё напрасно. Защищать это подобие книг – нет, даже с таким великим словом оно не стоит. Их никто не смог оценить, значит, оно и не нужно этому миру. Тёмный фиолетовый огонь касается пальцев. Это не больно, доставляет правда небольшой дискомфорт и слабость. Точно, это его книги, написанные его рукой. С которых капают чернила, которые пожирает проклятый огонь. Это не больно, совсем не больно, но почему в душе такая дыра? Почему реальность плывёт и так хочется спать от усталости? Все эти книги должны сгореть с ним, недостойные существования и спасения. Словно как и он недостоин быть живым. Он устал быть здесь, от неведения и от бесконечных битв. Книги, бесконечное количество книг запятнали его душу, теперь особо-то и не больно от осознания бесполезности, после его смерти все продолжат его винить за глупость, и никто не будет оплакивать. Он сам выбрал этот путь. Раз уж нельзя умереть… то он просто исчезнет. Последней мыслей было то, что книга, которая поразила его, выскользнула из ослабленных рук и упала с глухим звуком на пол, открывшаяся на середине. ?Закатное солнце?, да? Он исчезает, теперь ему больно. Словно в агонии сгорает душа, проклятый огонь за эти минуты продвинулся по рукам прямо на одежду, быстро её сжирая, перекидываясь на волосы. Кожа посинела и почернела. Не как у живого человека. Это верно, ведь он давно мёртв.***Слишком ярко. До боли ярко, что пришлось жмуриться. Под одеялом было жарко и удобно, потому выбирать не пришлось. Слабая рука, которую он отлежал во время сна, лениво накрывает его голову, правда не сильно помогает, всё ещё чувствуется некое раздражение от света, не такого яркого, но всё ещё неприятного. Пришлось повернуться на живот, чтобы укрыться уж наверняка. Удобно, мягко. Хочется спать. Левая рука у его лица пошкрябала мягкий футон. Слабость по всему телу окунала его обратно в сон. Так приятно в самом деле. Правда не хватает воздуха, но небольшая асфиксия не омрачала грядущий сон. Как мерзкий звук с полки над ним.

Кажется, сегодня он хотел проспать первый урок. Только не подумал, что будильник не выключил. Слабо противясь желанию остаться в той же позе, поднялся на правом локте. Щурясь, правый глаз оставался в закрытом положении, ладонью левой руки накрыл светящийся телефон, указательным и средним пальцами отсоединяя его от зарядки. На черном телефоне прямо на левом углу висел маленький кулончик в виде косы. Мило, ему подарили его родители. Лениво переносит взгляд на яркий экран телефона. 7 утра значит, проснулся за пару минут до будильника. Не в первый раз, но сегодня он так не хотел идти на первый урок из-за того, что это литература. Он любил читать, только обсуждения его не достигали учителя. Но раз уж проснулся, то надо собираться. Судьба та ещё сука, раз заставляет его раз за разом чувствовать холод в собственной семье. Приходится постараться, чтобы встать с кровати. Рука онемела, а ноги не держали. В глазах потемнело от резкой смены положения. Потому он сидит на кровати, а ступни ощущают холод. Неприятно. Красная чёлка падает на нос, на глаза тоже часть падает. Как и каждое утро. И небольшой клочок будет выбиваться из общей кучи. Непослушные волосы! Выдох. Часть из них взлетела. Видимо, сегодня вечером придется их вымыть.

Слишком громкий зевок разрывает тишину комнаты. Ему не хотелось вставать – правда, только вот пришлось напрячь ноги. Сегодня он спал пять часов от силы, как всегда. Раньше лечь не может, как бы не старался, да и больше этих пяти часов он не может спать. Пытался, только вот если не школа, так что-то заставляет его не засыпать более. Даже когда валится от усталости его предел это 6 часов максимум. Видимо, этот недосып когда-нибудь его доконает. А пока он застрял между реальностью и иллюзиями о светлом завтра. Заколка, лежащая на шкафу с книгами, который расположился у изголовья кровати, была поднята им, после чего пришлось встать окончательно и прогуляться к зеркалу, где лежала расчёска и весела школьная форма. На самом деле он носит её с некими изменениями, отличиями от основной части, но всё ещё незначительными. К примеру, у них форма белая, то есть штаны и рубашка, чёрный жилет с золотыми вкраплениями и красный галстук. Просто не нравился светлый стиль их школы, потому и пришлось поменять рубашку на тёмно-серую с чёрную полоску. Никто не жаловался, ну, кроме учителя японского и литературы. У них вечные тёрки друг с другом. ?До смешного?, – выдыхает, выходя из своей комнаты с одеждой и предметами обихода. Если в его комнате было холодно, но тут стоял дубак. В простой юкате домашнего вида было холодней вдвойне, а вот в ванной до приятного тепло: его братья видимо уже посетили эту часть дома, оставив приятное тепло. Холодная вода будет окончательно умершее изнутри тело. В зеркале отражается его бледное лицо, достаточно бледное для мертвеца, яркие янтарные глаза, в которых читался разве что холод, даже вглядываться не стоит. И рыжие волосы, которые при солнечном свете казались красными, а при тьме синели. Непослушные, а прядь слева вьётся, она часто лезет в лицо, потому пришлось убирать её в косичку. Расчёсанные волосы всё ещё напоминали воронье гнездо, но уже лучше. И прядь, вечно стоящая бесила его. Ахог. Ничего не поделаешь. Придётся улыбнуться отражению, напялить одну из своих масок и сказать:– Охаё, Цусима Сюдзи, – а после снять юкату, хорошо в ванной комнате тепло.

Его худое тело было до ужаса уродливым, кожа висела на костях. Так казалось юноше. Так он видел себя. Ему следует есть больше, но, к сожалению, сын семейства политика не чувствовал голода, чтобы есть достаточно. Зато чувствовал вечный холод, который пытался глушить, да только оставалось всё больше пятен на его и без того пустой душе. Одежда покрывает неполноценное тело, тёмная рубашка скрывает его душу, светлые штаны покрывают ноги, которые с трудом держат юношу. Жакет, а поверх незаправленный галстук красного цвета, как удавка. Он почти готов, забыл маску разве что. Больно улыбается, уголки рта еле-еле дрожат, а из глаз брызнули слёзы. Очередной день, даже не знает, переживёт ли его. Пусть и привык к боли, предательствам и опустошенной душе. Лживую улыбку успеет надеть в комнате, после того как кинет в сумку учебник по литературе и ?Закатное Солнце? – произведение, которое они проходили. В самом деле ужасное чтиво, начав тут же закрыл и кинул на дальнюю полку. Зато русская литература была тем, что стала словно бальзам на душу после этого. Но, Сюдзи казалось, что сегодня они будут проходить биографию писателя. ?Ладно уж?, – вдохнул юноша, выплюнув зубную пасту и прополоскав рот. – ?Скажу, что читал Евгения Онегина, плевать, что она скажет?. Поставил щётку на место и улыбнулся себе в зеркале. Уже получше, но чувство неполноценности не ушло, как ни старался. В комнате он взял только две книги, как и задумывал ранее, кинул в рюкзак, а после, стащив ?Преступление и Наказание? Достоевского, направился вниз. Лестница вела наверх, на крышу, кончалась люком. Там спальня двух его старших братьев, которые недавно поступили в институт. На его, втором этаже, находились спальни родителей – прямо за стеной Сюдзи, – и ещё две комнаты, в одной жило ещё два брата и рядом была пустующая комната самого старшего брата, который недавно съехал со своей женой в новые апартаменты. В любом случае именно он унаследует всё, все другие в семье будут просто мешать процветанию роду Цусима. Сюдзи всё равно, он самый младший, самый ненужный и поздний ребёнок. Казалось даже, что нежеланный. Это странное чувство отторжения от холодной семьи, которая сейчас сидит на кухне. Точнее, только мать и двое братьев, которые переговаривались о чём-то. И вроде даже понял о чём.– Охаё-оо, – протянул Сюдзи, чтобы отвлечь от неприятной для него темы братьев. – Ока-сан*, Рэйдзи-ниичан, Кэйдзи-ниисан, – улыбаясь поставил сумку у выхода, прежде чем зайти на кухню.

– Охаё, – в один голос сказали Цусима-сан и Рэйдзи, первая сразу же отвлеклась на прогноз погоды по телевизору, а второй в телефоне переписывался с кем-то, даже не соизволив посмотреть на спустившегося брата.

– Соизволил спуститься, – улыбнулся Кейдзи в ответ, попивая кофе из своей кружки. – Охаё, Сю-ниичан! Решил прийти вовремя на урок всё-таки?

– Всё равно не читал ничего для литературы, – драматично выдохнул Сюдзи, немного сгорбившись. – И не называй меня так, я же просил.– Прости-прости, – в извинительном жесте сложил руки Кэйдзи и поклонился. – Больше никогда, Сю-ниичан.Очередной вздох со стороны младшего Цусимы. Он достал свою чашку, побитую – не было части ручки – и заварил туда крепкий чай. Руки дрожали, но незаметно для взгляда родни. Это успокаивало юношу. Хотя, с другой стороны, по телевизору закончили говорить о погоде на сегодня, а значит программа передач сейчас перейдёт на новости, от которых так хотел избегать парень. А именно – о реинкарнации. Сюдзи ненавидел это, но приходится с этим смириться. Положив на стол порцию омурайсу и онигири и чашку с чаем рядом, он сел за стол и, прошептав ?Итадакимасу? принялся за еду. Даже абстрагировался на время новости, пока братья не продолжили эту тему, что выводило из себя.

– Знаешь, Кэй-ниисан, – медленно начал свою речь Рэйдзи. – Ведь этот Эдогава Рампо был найдет по воле случая, не думаешь?– Думаю, его повезло найти, – кивнул Кейджи, отвлекаясь от телевизора. – Насколько я знаю, найти писателей трудно, особенно, когда часть имени – прозвище. Особенно – когда имя полностью забыто, а есть только прозвище. Странно, что настоящие имена некоторых писателей потеряны. Имя того же Озаки Коё узнали только недавно, как и его ученика, Изуми Кёки.

– У Изуми-сана хотя бы фамилия совпадает. – Сюдзи пытается не скрипеть зубами. Эта тема стала такой взрывной, каждый стремится обсуждать её. Что не так? Почему люди так помешаны на этом? Подумаешь, возродившиеся писатели.

– Омурайсу* был превосходен, Ока-сан, – пытается прервать беседу Сюдзи после последнего кусочка омлета. К онигири он так и не притронулся. – Готисосама. Я пойду, а то опоздаю, – Цусима-кун вскочил, как ошпаренный и, оставив тарелку у посудомойки, улыбнулся братьям и, махнув, убежал, не дав возможности что-нибудь сказать родственникам.

Он слышал шепотки, когда переобувался, а потом выскочил из дома, в котором ему было тошно. По правде говоря, от этих разговоров было ещё более тошно. Ну переродились, что с того? Продолжать писать? Сюдзи рад разве что Акутагаве-сенсею, единственные книги которого он уважал так как русскую литературу.

На улице прохладно для начала июня, а вчера прошёл дождь, из-за чего было полно луж. Школа находилась далековато, приходилось раньше вставать и иногда бежать на первый урок, но сегодня литература… можно и не бежать. Можно зато подметить красоту сакуры посреди рисового поля владения Цусимы. В окно автобуса, конечно. Скоро он доедет до Токио из пригорода. Высотки были частью жизни, как и эти вечные поля, окружающие дом. Приходилось ехать около двадцати минут мимо, после чего идти с десять минут до станции электричек, там проехать три станции и оставалось только пять минут дойти до школы. Но сейчас Сюдзи думает только о том, как люди мельтешат, словно в муравейнике, выходя из автобуса вместе с ним – ну и толкучка! Книга в правой руке чуть ли не упала. Вот тут-то он бы по-настоящему бы расстроился. Закладка с веткой сакуры и её цветами, такими красивыми в период Ханами. Пластиковая и прозрачная в местах без цветов. Сюдзи она нравилась. В отличие от тех огрызков, которыми пользуются его одноклассники.Его толкнули в плечо, когда поднимался на станцию. Тут была та ещё толкучка, не такая как в центре, но тоже не продохнуть. Все спешили, бежали, кто-то смотрел в телефоны, кто-то на отчёты, которые должны закончить сегодня-завтра. Заняты, только вот от этого кажутся неживыми. Цусиме кажется он одинок в этом песке города. И правда, взгляды такие стеклянные. Поэтому-то он не важен. В любом случае его существование не изменит кардинально историю. Серые тучи готовы вымести свой гнев, когда юноша садится на – удача! – свободное место в электричке. По правде говоря, у него было ещё время подготовиться к опросу по биографии писателя, точнее сказать, к уроку, на котором должны рассказать о писателе, которого они уже проходили два раза точно. Сюдзи лень тратить своё время на такое. Читать Достоевского в сто крат полезнее. И познавательнее. И потому три страницы и жёсткий анализ их занял как раз три станции до школы. А потом очередная толкучка – недалеко от школы находился офис какой-то компании, многие устремились туда, но часть направилась к торговому центру, который открывается аккурат в 9. У них есть полчаса. Незначительная часть его возраста и поменьше бежала в направлении школы.

Время на часах показывало без трёх минут полдевятого. Аккурат вписывается в время, вот о чём думал Сюдзи, переобуваясь. Поставил свою обувь в шкафчик с зонтом и красной кофтой, которую взял с собой в школу на всякий случай. Не забыл нацепить свою улыбку, которой обманывал всех вокруг. Он готов, правда спать хотелось всё сильнее. Накопительное? Вероятно. Юноша медленно идёт в сторону класса. Учителя там ещё нет, пунктуальный человек, приходит со звонком. Зато все одноклассники на местах, даже прогульщица Року Нана, которая тупо спала на последней парте. Зато другие поднимали взгляд и дальше занимались своими делами. Кроме некоторых людей, который со словами ?Йоу, Цусима-кун, сегодня явно снег пойдет, тебя точно зовут не Юки*?? пожали руку Сюдзи и в ответ услышали веселый отклик местного хорошиста (только японский и литература пострадала): ?Да вроде не обещали, но если что, можете звать меня Ами*?. Как раз вовремя дождь забарабанил по крыше. Лица-лица-лица. Фальшивая улыбка. Никто не видит глаз, они не нужны. Как и имена, половину своих одноклассников он просто не помнит. Сюдзи сел на своё законное место, достал учебник по литературе и под заходившего вывалил ?Закатное Солнце? с ручкой, карандашом и ластиком. И точилкой, грифель был безжалостно сломан. Ну и ладно, ему всё равно на учителя, который отметил его присутствие с явным удивлением в голосе, ведь сегодня не контрольная и не проверочная, а обычный урок. Бывают же чудеса.

– На сегодня надо было ознакомиться с биографией Дазая Осаму, хотя бы немного вспомнить. Я знаю, многое было потеряно, но пожалуйста, это не отговорка. Отвечать будет... – его взгляд тёмных глаз озарил класс и зацепился за одного единственного ученика, который целенаправленно прогуливает её уроки. – Сюдзи Цусима! – ну коне-е-ечно, кто же ещё. Пришлось отвлечься от созерцания точилки и взглянуть скучающим взглядом на учителя – что за профессиональная актёрская игра! – и встать с кряхтением. – Слушаю.– Я не готовился, – прикрыл один глаз Сюдзи, внутренне смеясь. На эти выходки учитель уже не реагировал, наверное, больше года, зная характер паршивца. – Это для начала. И не вспоминал, кинул книгу на дальнюю полку и забыл её название.

– Готов отвечать? – старая ёкай! А он что делал сейчас?– Отвечаю же, – О, у Гинзо-сенсей задергался глаз. – Ненавижу этого писателя, знаете ли, но раз вы просите меня, то скажу, что родился он в конец эпохи Мэйдзи, это был 1909 год по григорианскому летоисчислению. Был тёплый июль, только вот ни числа, ни настоящего имени писателя не сохранилось.– Именно поэтому ищут его перерождение, чтобы устранить пробелы в истории данного писателя, – выскочка Мори-кун.

– Мори-кун, знаешь, больно в сердце, – театрально ухватился за грудь. – Но я не против, чтобы ты продолжила, правда. Уступлю место, только для тебя! Девушкам уступать надо, – дождавшись сухого взгляда от неё в том числе, продолжил: – Известно, что поступил на французский курс без экзаменов, чтобы хорошо писать по настоянию Ибусэ Масудзи-сана начал читать русские произведения. Пытался покончить собой… – О, Сюдзи сейчас допрыгается, раз делает такие замечания, держа в руках Достоевского.

***Допрыгался до нуля, задания в виде эссе на собственную тему на неделю для исправления её и того, что учитель взял и начал по-нормальному читать лекцию без самовставок. Его хорошие одноклассники, с которыми он имел счастье общаться и которые считали его другом, подхихикали над Сюдзи в личке, а тому хоть бы хны, обернулся с улыбкой, прошептав настолько тихо, что даже ёкай не услышала: ?Мне. Пле. Вать.?

Нет. Не плевать. Странное чувство, разрывающее внутренности.

– Как и сказал Цусима-кун, родился Дазай Осаму в 1909 году в семье отца-политика, из-за того что многое из бумаг было забыло и подпорчено Эпидемией Начала Двадцать Первого Века, без понятия, ни его имя, ни то, кто из политиков был его отцом. Буквально на днях всплыла информация о его демократических взглядах благодаря его знакомым, – это сопровождалось взглядом, полным скептицизма от Сюдзи, после чего юноша вернулся к Достоевскому. Перевернул страницу и, взяв карандаш в руку начал своим небрежным почерком делать записи между строк. Кандзи расплывались и превращались в мешанину, понятную только Сюдзи. Слушать учителя было тратой времени, но как задний фон она работала на славу. – Из-за чего, как правильно подметил Цусима-кун, – это было сказано через зубы с явной ненавистью. Хорошо, Сюдзи умел читать атмосферу, одноклассники даже не услышали это усилие в сторону Цусимы-куна, который, как ни в чем не бывало, читал русскую классику, – это привело к первой попытке суицида. Правда это была не единственная причина. Так же его явные прогулы в институте и давление со стороны семьи так же послужили его отравлению.

– Вопрос, Гинзо-сенсей! – с поднятой рукой привлекла внимание Ояма Хацуё-чан, она не была красавицей класса, но петь и играть умела. Чёрные длинные локоны собраны в пучок, воистину гейша! Сюдзи часто засматривался на неё. Незаметно, совсем на мгновение, держа её образ в голове. Не сказать, что ему одноклассница нравилась, но всё-таки юноша отличал её от других. Проблема не во внешности, а в том, как она двигается, как говорит, о чём она говорит. Не глупая, скажем так. Потому Сюдзи и думал, что им нужно поговорить как-нибудь, пока ещё есть время для этого, прогуляться. Но было большое ?но? в виде его происхождения. Родители никогда бы не дали Сюдзи жениться на будущей гейше, – Значит, он выжил? Я слышала, у него было несколько попыток к самоубийству.

– Было, – кивнула ёкай, снимая очки. Сюдзи цокнул, когда она протирала линзы тряпочкой, продолжая говорить. – Как видно по автобиографической книге ?Повесть неполноценного человека?, он был очень скрытным человеком первые годы жизни и не чувствовал тепла от своей семьи, вероятно он претворялся самому себе. И с каждым годом погружался всё в большую депрессию с долгами за спиной. Что и сподвигло его на совершения самоубийств раз за разом. Его тело нашли в точности в его день рождения. Странно, но даже такая мелочь, как день рождения великого писателя была забыта.

– А правда, что у Дазая Осаму было тёрки с Накахарой Чуей? – Сюдзи читал об этом, вспоминает, лежа на парте. Накахара в итоге назвал Дазая персиковоцветочным мальчиком из-за его любви к этим цветам или как-то так. Но ему не интересны такие подробности, ему вообще не нравится этот писатель. Просто вгрызлось в память. Ещё надо сравнить, к кому он испытывает большое отвращение – к себе или к этому человеку. Правда, Сюдзи не отрицает одну вещь – они оба Неполноценные. За исключением любви к цветам персика, конечно.

Перед глазами – пелена. В зоне видимости есть только рукопись, покрытая каплями слёз, окропил прямо. С каждым морганием видно лучше, но ненадолго, больше капель падает на чёрные иероглифы. Ничего не выходит. Опять и снова попытки остаются попытками. Безрезультатно. В водовороте дней, полных страдания не видно выхода. Отчаяние. Руки в чернилах. Чернила везде, а кандзи расплываются от воды. Ещё одна капля падает на иероглиф ?бежать?, а руки дрожат. ?Ксо,? – едва слышное слово среди всхлипов. В горле застрял ком, который, при попытке проглотить, возвращался. Тыльная сторона левой ладони проводит по левому глазу, сразу после этого – правая ладонь, зажимая край юкаты, вытирает слёзы с правой стороны лица. Мягкая шершавая ткань становится влажной и холодной, такой неприятной. Слёзы правда даже и не думали останавливаться, снова собираясь в уголках глаз, но их было слишком много, чтобы удерживать. Ком в горле стал отвратительным, аж сошёл на кашель. Стало только ужаснее. Кисть в правой руке успела запачкать правый край юкаты, наверное, под глазом будет теперь черное пятно. Впрочем, надо купить новую кисть в любом случае – какая уже эта потрёпанная, оставляет капли. Ме… дальше одной буквы катаканы рука не двигается. Трясёт от бессильных стараний. Правая рука падает прямо на часть с невысохшим текстом. Рукопись ближе. Глаза сами собой закрываются. Темно. Крик, раздирающий изнутри лёгкие, хриплый, полный страдания и боли срывается с губ. Разрывается горло в кашле от крика. Поплохело сильнее, в глазах сухость, а из носа не прекращает течь. Рукава насквозь, а рукопись можно хоть отжимать. Неважно. Этим можно разве что протирать пыль. Хрип слетает с губ и вновь горло раздирают будто кошки от кашля. Хочется выблевать внутренности. Паршиво. Очередная капля падает на рукав. Пальцы зарываются в волосы, сальные и жесткие. Отчаяние. Один глаз открывается и следит за тем, как тени от персикового дерева падают на освещенную стену слева от него. Ещё один приступ накатывает слёз, что медленно скатываются по носу, по виску. Нижняя губа прикусывается – боли не чувствуется, только немного саднит. И что-то стекает, привкус железа, солоноватый и гадкий. Почему-то в груди больно, будто пустота зовёт плоть. Левая рука, что закрывала обзор, сползает с поверхности стола и сминает юкату на груди, сдирая кожу до покраснения. Дышит прерывисто, неглубоко, задыхаясь от рыданий. И снова кашель разрывает лёгкие, это не больно, не больно, не…А-та-та-а, больно! И в самом деле свалится со стула посреди урока было больно. Даже сначала не понял, где он, зажмурил глаза от боли, когда его оглушил, как раскат грома, грохот одноклассников. Точнее, двух из них, другие тихо подхихикивали, а кто-то просто повернул голову, удостоверится, что кто-то упал, и продолжил заниматься своими делами. Сюдзи открыл глаз, взглянув на того, что решил подшутить над местным отличником (давайте говорить на чистоту: литература и японский не в счет, он валился из-за того, что они с ёкаем друг друга не любили, но тесты он писал на твёрдую ?А?, от соточки до девяносто – его интервал).Как и знал, его столкнули, потревожив сон, которым он так дорожил. Если не врать, то ему было даже в радость спать на уроке этого ёкая – ох, как Сюдзи нравилось её так называть! – этим можно было показать своё неуважение к ней.

– Ямагиси-кун, Дан-кун, – медленно, будто смаковал имена одноклассников, молвил Сюдзи. – Уже перемена, полагаю?– Так точно, Цусима-кун, – ответил тёмноволосый Ямагиси Гайси, в то время как темный(с красивым фиолетово-синим отливом) долговязый, Дан Кадзуо, улыбался немного сдержанно, поддерживая книгу, которую он, Сюдзи, читал на уроке. Ямагиси-кун взял её из рук другого и протянул юноше. – Как всегда приветливый после сна. Наконец-таки утомился от классики и уснул?

– Никак нет! – вскрикнул юноша, подскакивая и тут же забирая свою книгу. Надо было показать наигранность, но сейчас он показал наигранность на наигранности: одна идёт от сердца, а другая от вечного притворства и выглядело это достаточно… театрально. Будто в роль вжился. Ещё одна маска в его арсенал. – Решил побесить сенсея. Как отреагировала?– Ну, знаешь, – в отличие от Ямагиси, голос Дана был более глубокий и громче, более тёплый, словно закатное солнце. Но Сюдзи нравилось это. – Она сначала даже не заметила, как всегда, а потом одарила жгучим взглядом. Я подумал, что тебе конец. Будь аккуратней в следующий раз, а? То, что она ушла...– А жа-а-аль, – протянул Сюдзи, уже сидя на стуле и покачиваясь. Дан не выглядел возмущённым оттого, что его перебили, а спокойно ждал, пока Сюдзи продолжит. – Кстать, результаты по матану сегодня огласят? Запутался уже в днях недели, каюсь.– Ага, староста пошла сейчас за работами, – пожимает плечами Ямагиси, опираясь на парту Сюдзи. – У тебя всё равно под сотку будет, политический сыночек, – ну что за сюсюкания! Таким голосом это просто противопоказано.– Стрёмно, – ответил за юношу Дан, одаряя янтарным взглядом одноклассников. – А вообще да, тебе-то что бояться, ты же хорошо пишешь все тесты. Не соточка, но никто ж не идеален.– Действительно! – согласился Ямагиси. – А я вот списывал, хотя бы на 60 баллов наскрести…

– Мечтай, – в душе ответил Дан, а Ямагиси просто сел на парту под громкое ?Эй!? от Сюдзи, которому пришлось ловить все принадлежности для писанины.

– Подумаешь, – толкал Ямагиси Сюдзи, но тот как ни в чем не бывало говорил свою явно важную речь, – я и правда тупой, но не настолько, чтобы быть пробкой от...Звонок, под который в класс скользнула староста, а за ней и сенсей.– …вина.