хенджун, минхи; соулмейт!ау (2/2) (1/1)

хенджун не знал точно, сколько ему оставалось, но мог предположить – по тому, как начинало медленно увядать его подростково-влюбленное сердце. он приходил к минхи нарочно, приходил на кофе, расстраивался, извинялся и убегал, когда его не было; не кофе – минхи. хенджун выучил расписание его смен, выбегал из дома, сделав все домашнее задание, ближе к вечеру, игнорировал вопрос мачехи о том, останется ли он на ужин, ведь было очевидно – не останется. его тянуло к минхи, как к солнцу, даже если это было самое холодное солнце на свете.хенджун просто не мог им насытиться. – ах, расписание, – минхи, привычно курящий во время перерыва, небрежно сбил пепел с кончика сигареты на землю. – можно выходить на смены по графику, работать по графику, отдыхать по графику, но самое странное – по нему умирать.это был минхи – то, что он говорил. он был тем, что имел в виду, и у него внутри трепетала жизнь, такая, как залитый солнцем апрельский сад, сверкающий до той степени, что ты не в силах поднять взгляда выше древесных крон. а хенджун – как будто бы – мнимо погибал, и он уже знал, что внутри него происходил необратимый процесс, даже в моменты, когда минхи смотрел на него, словно на непутевого школьника. даже когда минхи насмехался над ним, пускай и не говорил этого вслух, хенджун продолжал отмирать, отслаиваться от светлого, живого, человеческого мира клеточка за клеточкой.так проходили недели и целые месяцы. кофе весь стал приторный, одинаковый. а минхи становился красивее с каждым днем, с каждой прошедшей грозой и выпавшим снегом, и хенджун думал, что, наверное, он выглядел настолько превосходно лишь потому, что ничего не чувствовал.чувства истощали людей. забирали их воздух. минхи свободно дышал полной грудью, а хенджун был запертым в клетке зверем, неспособным поймать ни единой секунды собственной жизни.теперь он понимал, что все люди и книжки имели в виду, говоря, что любовь умертвляла. она действительно будто сушила тебя изнутри, сушила до трещин, и даже вся вода мира была не способна это остановить.хенджун сильно похудел,лишился прежнего аппетита, его кожа стала хуже,его губы побледнели и потрескались,его руки начали неистово дрожать от каждого глотка кофе, но онвсе равнопродолжалего пить. просто чтобы почаще видеть минхи.– ты в порядке? – это был первый раз на хенджуновой памяти, когда мачеха серьезно и вслух интересовалась его состоянием. должно быть, он и правда выглядел из рук вон плохо. но он не знал, как сказать, ведь это звучало абсурдно даже в его собственной, не блещущей особым интеллектом голове:миссис, я влюбился.миссис, это – единственное, что мама не успела рассказать мне перед смертью. как от нее сбежать.\минхи стер тональник с лица столовой салфеткой, обнажая веснушки на щеках, носу и лбу, и взглянул на себя в зеркало туалета для персонала. внутри пахло сигаретным дымом (неужели кому-то было настолько тяжело пройти десять метров до курилки на заднем дворе?), смешанным с резким химическим запахом мыла, автоматического освежителя воздуха и моющих средств. поправив черную бархатную бабочку на форме, минхи опустил плечи и выдохнул.что-то появилось в нем, что-то, чего не было прежде, но он никак не мог это идентифицировать. он вышел обратно в зал, полный шума голосов, стука каблуков и классической музыки бэкграундом. он распознал вдалеке, почти у выхода, знакомые каштановые кудри, и немедля направился в ту сторону, проходя все свои столики, даже не глядя на них.хенджун посмотрел на него снизу вверх со смущенной улыбкой. он снова написал ему что-то на салфетке и вложил в маленький кармашек передника. минхи улыбнулся тоже – ненавязчиво, потому что эта ситуация умиляла его, оставляла приятный трепет, и, приняв заказ, удалился к бару. запрыгнув на высокий стул, он достал сложенную конвертиком салфетку из кармана и развернул. ?возможно, скоро я перестану приходить?.минхи закусил губу и перечитал еще раз. не ясно, по какой причине, но эти слова на мгновение больно кольнули ему куда-то в самое сердце. – почему? – он поставил на столик привычное блюдечко с кружкой. хенджун снова поднял взгляд – на этот раз беспокойный. – почему перестанешь? хенджун поник, вздохнул и молча сделал глоток своего кофе. минхи взял подмышку опустевший поднос и, простояв на месте еще несколько секунд, поджал губы и ушел прочь, потому что его позвали. хенджун с тоской взглянул ему вслед, а после оставил на столике помятые купюры, прижал их блюдцем и, подорвавшись с места, сбежал – прямо под вечерний поздне-ноябрьский снегопад. \они просто расходились в смыслах, в целях, в планах. им было не по пути, и если минхи еще мог с этим смириться и жить (на самом деле, ему даже не приходилось стараться), то хенджун. хенджуну пришлось экстренно просить помощи. и первый – строжайший – запрет врача, выведенный кривоватым почерком на бумаге: ограничить любые возможности встречи с объектом симпатии.хенджун искренне смеялся с этого пункта по двум очевидным причинам:1. формулировка ?объект симпатии? никак не желала укладываться в его голове хотя бы потому, что минхи был не симпатией, а любовью. болезнь, от которой ты умирал, нельзя было не воспринимать всерьез. 2. раньше он искал встречи с минхи нарочно, а теперь ему требовалось всячески этого избегать.это было забавно ровно в той же мере, в которой и грустно. поэтому хенджун, прежде чем начать свою (крайне неэффективную, как он полагал) терапию, решил устроить себе последнее в жизни свидание. последнее – и первое. ему хотелось – как бы иронично ни звучало – надышаться перед смертью. по сути, именно этим и было все, что он творил.он всучил минхи прямо в руки скетчбук – не шибко толстый, но потрепанный временем и другим содержимым хенджунова бесконечного рюкзака, – минхи от неожиданности выронил на асфальт сигарету. – это… что? – осторожно спросил он, мельком перелистывая страницы с собственными портретами. – подарок, – шмыгнул хенджун. и мысленно добавил: ?прощальный?. – и вот еще что, – не произнося больше ни слова, он рванулся вперед и мимолетно, но крепко прижался к горячим губам минхи, сухим от нервов и сигарет. хенджун даже не успел почувствовать их вкуса, но ему было достаточно, чтобы утолить голод своего внутреннего демона, подкормить раковую опухоль, что в их мире звалась просто – любовью.от минхи он ничего не хотел и не ждал. минхи и не способен был ничего ему дать. просто минхи слишком сильно любил свободу, а хенджун слишком сильно любил минхи.на этом они и разошлись – минхи обнимал скетчбук, его передник съехал на одну сторону и смялся под массивным черным пуховиком, наброшенным поверх. хенджун – в тривиальной горчичной парке, алом шарфе и заметенных снегом ботинках, – громко шмыгнул покрасневшим от холода носом и долго, сквозь влажные кудри посмотрел на минхи по-детски большими глазами. напоследок он сказал только одно:– я вернусь здоровым. минхи еще долго ощущал привкус его губ на своих.