День X 5 Ноября (1/1)

Вчера Фрэнк пробыл у меня до самого приезда родителей, пока мы продумывали наш план побега. Я умолял Айеро остаться на ночь, но он только усмехнулся и заверил, что до утра его никто не съест, потом ловко перемахнул через подоконник, спрыгнул на гараж, а затем исчез за поворотом, послав мне воздушный поцелуй из кустов. Я весь дрожал от предвкушения. Черт возьми, мы правда собираемся сбежать! Наш план был, в общем-то, почти идеален, исключая пары мелочей, но всегда стоит учитывать вероятность форс-мажорных обстоятельств. Первый пункт состоял в том, что утром мы все уходим якобы ?на учебу?. На самом же деле недалеко от колледжа в слепой для камер зоне нас будет ждать Боб на своем минивэне. Саманта, кстати, совершенно не возражала против того, чтобы ее сын поехал с нами. Не знаю, признак ли это плохой или охуенной матери. В мобильном разговоре с Фрэнком она, во всяком случае, мотивировала это тем, что контролировать совершеннолетнего мужика с водительскими правами и постоянной подработкой будет совершенно глупо и закашлялась сигаретным дымом в трубку. Потом добавила, что как бы она ни планировала свою жизнь в молодости, и какой бы железобетонной ни была ее уверенность, мистер Брайар-старший, который был частью ее плана, все равно умудрился все испортить, так что к черту! Судьба непредсказуема. Колледж Боб и без того не планировал заканчивать – последний год был ему как пятое колесо в телеге, а обучение Саманта не оплачивала в силу соцобеспечения малоимущих семей. Далее шла семья Торо: Рэй поговорил с Луи о том, чтобы тот помог его уверить родителей в необходимости закончить колледж удаленно, и уговорить его жить недалеко от Трентона у своей одинокой бабушки. Естественно, при этом никто не упоминал, что это по вине Фрэнка, и выставлялось полностью как спонтанное и якобы давно мучившее Рэя желание попробовать жить более самостоятельной жизнью. Разговор состоялся, и, по рассказам Принцессы, был не из приятных. В итоге после истерик и ссор семья согласилась отпустить Рэя, но на своих условиях: он уезжает через две недели (вдруг передумает), и далее будет приезжать каждое воскресенье в Бельвиль, а также табель успеваемости будет основным критерием, по которому родители будут принимать решения. Так же они будут высылать ему средства лишь до конца декабря, и за это время он должен найти подработку. Семья Уэй: Майки, естественно, сбегать не будет. Он просто продолжит репетировать в составе группы через видеокамеру и клясться родителям, что он ни о чем не в курсе. Далее будет действовать по ситуации. Разумеется, бросать нашего басиста-вундеркинда никто не собирался. А я… Я просто сбегаю, оставляя убедительное прощальное письмо, что приеду домой в середине ноября, чтобы обсудить свой поступок, что за меня не стоит беспокоиться, что нет, наркотики я не принимаю, и что не стоит меня искать, а то доверие между нами навсегда будет уничтожено. Я все равно скоро объявлюсь. А пока нигде не свечусь, паспорт не показываю, и, чтобы полиция меня хотя бы не сразу заметила, крашу волосы в красный. Так же я наскреб по всем углам комнаты чуть более трехсот долларов. Вернее, триста сорок шесть, что вместе с шестьюстами скопленными баксами Фрэнка и нашей общей долей с разогрева в двести девяносто долларов было более тысячи двухсот, чего должно было хватить на первый месяц или даже полтора, при чем Айеро с Брайаром уже связались с арендодателем, и переслали ему залог за ноябрь. За это время я должен буду найти работу. Место Фрэнка в Giovine Music Store пока остается за ним, но это ненадолго, потому что каждый второй день тратить полтора часа на путь туда-обратно довольно выматывающе. Да, этот план не был идеален, но мир знал и менее продуманные, но все равно удачные побеги. Взять хотя бы Берта. В нашем успехе я не сомневался по одной чертовски простой и великолепной причине – мы все вместе. Финальными аккордами были следующие пункты: оставалось лишь утром отключить GPS на телефоне и заменить симку на ту, которую мне благодушно передаст через Рэя Луи. По дороге до Трентона я заменю ее и создам новую страницу на Фэйсбуке, через которую далее и буду списываться с братом. Мы все распланировали буквально поминутно. Потом мы все по сигналу удалили историю переписки и наш чат My Chemical Faggots, уничтожив улики. Знал ли я, чем это может кончиться? Абсолютно нет. Был ли я счастлив? Определенно! Так должна была начаться новая страница нашей истории.*** Вторник. Утром я вскочил по первому же сигналу будильника. Спал я сегодня беспокойно, если эту преходящую нервную дрему можно было назвать сном. Тут же огромная улыбка расползлась по моему лицу. Я с непрекращающейся восторженной дрожью побежал принимать душ. Я хорошенько вымылся, потому что нельзя начинать жизнь с чистого листа с грязной головой. Вторым пунктом было незаметно спустить на веревке в кусты мой рюкзак с вещами – его мы заберем по дороге до Трентона, потому что родители должны видеть, что я ухожу в колледж как обычно, а не с гигантским таинственным чемоданом, и при том забрать его надо будет быстро, чтобы в случае чего, соседи бы не успели заметить или записать номер минивэна. Потом я позавтракал хлопьями с Майки, выпил свои нейролептики и кофе, каждый раз при появлении Донны или Дональда делая самое угрюмое лицо на планете. Брат все время на меня поглядывал, очевидно, уже думая о том, как страшно он будет по мне скучать, когда я уеду. Я тоже, Майки, я тоже. Я просто поверить не мог, что я действительно готов вот так вот абсолютно спонтанно поменять всю свою жизнь от корки до корки всего за одну ночь. Тщательно спланировать побег, собрать шмотки, бросить колледж. А все ради Фрэнка и нашей мечты создавать музыку. Сейчас я и правда верил на все сто процентов, что, если уж мы и правда способны на такое, то нас ждет чертовски великое будущее. Попутно я вспоминал Билли Джо Армстронга, который бросил школу ради музыки, Меркьюри, который отказался от пути дизайнера ради вокала, Шер, которая бросила обучение, будучи на год младше меня, Элтона Джона, который забил на консерваторию, знаменитого Ринго Старра, который знал лишь минимум необходимой школьной программы. И я мог бы еще продолжать и продолжать этот список, и это еще не говоря о звездах кино и бизнесменах, половина из которых отметали колледжи и университеты, и чьи имена были такими громкими, что сейчас люди воспринимают их уже символами, а не людьми: Тарантино, Ума Турман, Джонни Депп, Рианна, Киану Ривз. Это предыдущее поколение, а есть же еще такие, как Билли Айлиш или Доминик Харрисон, черт возьми! Мысли обо всех этих блистательных судьбах меня невероятно ободряли, и я вспоминал слова Фрэнка из нашего разговора в автобусе. Значит, пришел наш черед открыть весь свой потенциал и взобраться на вершину мира. Я закончил свой завтрак, поправил галстук перед коридорным зеркалом и в последний раз оглянулся на Майки, который с деревянной спиной сидел за столом и смотрел на меня, не моргая. Я понимал – мы прощаемся. Здесь и сейчас. И увидимся по-настоящему еще не скоро. Я закусил губу и резко вышел, хлопнув дверью. За спиной я услышал только вздох Донны. Можно ли описать, что ты чувствуешь перед побегом? Это нетерпение, волнение, дрожь, жажда. Страх. Страх перед неизвестностью, перед преследованием, перед последствиями. Но еще счастье. Глубокое невероятное счастье. Потому что ты берешь судьбу в свои руки. Ты будешь с друзьями, со своей музыкой, с мечтой. Ты окажешься лицом к лицу с настоящим собой. И ты будешь теперь идти рука об руку с правдой о себе. Это будет борьба, будет тяжелый, скалистый путь к цели. Но оно, черт возьми, того стоит. Свобода того стоит! Небо сегодня было чистым. Впервые с октября не было почти ни облачка. На горизонте светилась обжигающая глаза ярко-оранжевая полоска встающего солнца, и выше над ним лучи были розоватыми, затем лиловыми и, наконец, выше только кристально голубой прохладный простор рождающегося дня. Я полной грудью вдохнул морозный влажный воздух Нью-Джерси. Было странно идти привычной уже наизусть заученной дорогой к колледжу и понимать, что, вероятно, это происходит в самый последний раз. Больше никакого обучения, никакого Бельвиля. Теперь все будет по-новому. Мне даже не хотелось курить. Мне было нервно, но не как обычно. Это была приятная нервозность, которую я не стремился заглушить или как-то от нее отвлечься. Мне только хотелось, чтобы время шло быстрее, вот бы уже просто телепортироваться к точке отсчета, встретить на месте Фрэнка и обнять его в благодарность за то, что он подарил мне такую невероятную новую жизнь, пропитанную музыкой и вдохновением. Я правда был счастлив от одного только предвкушения. По обе стороны дороги переговаривались птицы, которые словно подбадривали меня своими криками. А вот и здание колледжа, пока только крохотное, в самом конце квартала. Я ускорял шаг, быстрее, быстрее, буквально до бега. Я посмотрел на время. Восемь часов, семнадцать минут. Идеально. В двадцать пять минут минивэн отъедет от школы, и прежде, чем мое имя назовут в списке присутствующих учеников, нас уже не будет в Бельвиле. У самых ворот я развернулся и пошел вдоль забора, к южному фасаду, где за территорией возвышались два клена, и между которыми уже ждал грязный автомобиль. Из-за лобового стекла мне махнул розовой ладонью широко улыбающийся Боб. Я ответил тем же. Я побежал скорее к нему. Как только я залез в салон, нагруженный его барабанной установкой и парой кубриков с кабелями, мы крепко обнялись. Мы совсем ничего не говорили, только радостно нетерпеливо переглядывались. Осталось дождаться Фрэнка. Вообще-то я думал, что он придет раньше нас всех, еще даже до того, как старшекурсник подгонит авто к забору. 8:25 Айеро все еще нет на месте. Боб уже стал недовольно барабанить пальцами по рулю, поглядывая на наручные электронные часы.8:28 ?Нет, да он издевается!? – вот что сказал Брайар.8:29 Я предложил позвонить, и рыжий одобрил идею, приглашающе махнув рукой, и передал мне свой телефон, чтобы с моей симки не было этого звонка. Родители вполне в случае моей пропажи могли на законных основаниях попросить фирму предоставить полную отчетность по моим звонкам.8:32 Ни на один из звонков Айеро не ответил.8:35 Уставший ждать Боб вышел из машины, чтобы покурить и позвонить Рэю. Я же решил зайти в Фэйсбук. Вообще-то я был зол. Потому что, черт возьми, Фрэнк! Куда ты подевался, уебок, и почему не отвечаешь?! Это самый важный день в нашей жизни!8:36 Я зашел на страничку Айеро. Его не было в онлайне. Он заходил четыре часа назад. Но было сообщение. Я открыл диалог. Это была аудиозапись. Я нажал на треугольник проигрывания, поднося телефон динамиком к уху. Голос Фрэнка звучал совсем слабо, он едва мог говорить, слова прерывались сиплым, булькающим, тяжелым дыханием, словно легкие были наполнены водой, а каждый звук давался с невыносимой болью.– Джерард, я ошибся. Я проиграл... – шепчет он, и я едва могу разобрать его речь, хмурясь. Что это все должно значить? – Но ты будь сильным. Наступит твое время, ты это поймешь, – он останавливается, чтобы вдохнуть, и это звучит так болезненно, что у меня внутренности сжимаются. – А сегодня мы прощаемся… Мне очень жаль, что все кончается именно так, я представлял это совсем по-другому, – он издает смешок и заходится в приступе мучительного кашля, а я в этот момент зажимаю рот рукой, сдавливая рыдание, сотрясающее мою спину. – Но если ты обещаешь не плакать, то я скажу то, что хотел сказать… Обещаешь, правда?.. Знаешь, если бы я смог быть рядом этой ночью, я бы спел тебе колыбельную. Никогда не позволяй им забрать свет из твоих глаз. Мы все исчезнем в темноте, просто помни – ты всегда будешь сиять так же ярко… Не позволяй никому погасить свет в твоих глазах… Стань гребаной легендой. А потом приходи ко мне, и мы увидимся на черном параде… – говорит он, и я слышу там его последнюю изможденную улыбку.Запись кончается.Отрицание Мои губы дрожат. В глазах скапливаются слезы, которые я даже не могу сморгнуть. Я не могу дышать, не могу шевелиться, не могу думать. Я не могу даже сформулировать мысль. Я цепенею. Я замираю. Мой мозг покрывается льдом. Я каменный. То есть… Нет. В смысле. Нет… Почему? Этого не могло произойти, не так ли? Это было бы глупо. Невозможно… Конечно, невозможно! В смысле… В смысле, не надо ли мне сейчас просто поехать в госпиталь? Или к нему домой? Разумеется, ничего такого не могло произойти. Что за глупости?! Я приеду и просто окажется, что этот идиот жив! Что, вероятно, он просто проспал. Может, вчера долго не мог уснуть от волнения. Или, мало ли, забыл что-то дома и понесся назад. Ну, максимум он по пути сюда попал под машину. В каком бы он состоянии ни был. Покалеченный. Безногий. Безрукий. В коме. Сломанный. Инвалид. Но живой.Он не мог...Он не мог быть мертвым.8:38 Так и не докурив, раздраженный Боб возвращается в машину, громко хлопнув дверью и что-то бурча под нос. В зеркале заднего вида он встречается со мной глазами.8:39 Боб оборачивается. Его брови немного удивленно и нервно нахмурены. Он спрашивает: ?Джи, что с тобой?? Я вижу, что он напуган моим выражением лица.Я отвечаю: ?На Смоллвуд Авеню… Прямо сейчас?. Моя челюсть трясется, поэтому Боб не сразу понимает, что я говорю. Мне приходится повторить, но громче. Тогда Брайар поворачивает ключ в зажигании. Он не спрашивает зачем, но у него тоже плохое предчувствие. Минивэн резко трогается с места. Я вцепляюсь в ручку двери. Весь путь в голове у меня только одно слово: ?Быстрее?. Я его не произношу в слух. Но я напуган. Все, чего я хочу, чтобы мои подозрения не подтвердились. Фрэнк, во что ты вляпался, мать твою?! Фрэнк, почему? Почему, Фрэнк?! Почему ты не убежал? Не ушел?! Ты клялся! Ты клялся мне, что ты спасешь себя в случае опасности! Идиот! Фрэнк Айеро, ты беспросветный идиот! Самый большой болван из всех, кого я знал! Включая меня! А я огромная тупая задница! Я так сжимаю зубы, что непроизвольно чувствую кровь во рту. Я сглатываю тошнотворный железистый привкус. Почему Боб едет так медленно?! Черт! Черт-черт-черт!!! Рев мотора не может заглушить мои панические мысли. Я постоянно механически жму на вызов, набирая номер Фрэнка, но ответа нет. Только гудки. 8:48 ?Стоп!? – кричу я, и Брайар резко жмет по тормозам. Меня чуть не выкидывает в лобовое стекло. Я не отстегиваю ремень безопасности, потому что не пристегивал его. ?Оставайся здесь!? – это было последнее, что я сказал, прежде чем запутаться в ногах и выскочить. Я едва удерживаю равновесие. Я даже не закрываю за собой дверь. Я сразу же несусь со всех ног к потертому дому номер 106 за косым белым заборчиком. Рядом с ним жмется дешевый продуктовый магазин, который выглядит просто ужасно. Весь этот район выглядит ужасно. Я не успеваю оценить, насколько, потому что меня заботит совсем другая мысль, но, если бы у меня было время, я бы понял, что это определенно самый дешевый и самый неблагополучный район Бельвиля. Что газон здесь порос сорняками, что весь двор дома 106 засыпан мусором.Я не знаю, что делаю.Я слышу нарастающий шум, похожий на музыку.Кажется, что легкие сейчас превращаются в месиво.Не только потому, что я быстро бегу и задыхаюсь. А потому что меня убивает незнание.Я сейчас чувствую себя просто болящим телом с болящим сознанием.Фрэнк, что с тобой?!Я преодолеваю калитку, я оказываюсь прямо напротив зеленой расшатанной двери с облупившейся краской. ?Сколько лет я уже не видел крашеные двери?? – в легком замешательстве думаю я. Случайная мысль, которая не вписывается в ситуацию.8:49 Я истерично барабаню. Никто не открывает. Я начинаю кричать и звать Фрэнка по имени. А потом я резко останавливаюсь и думаю о том, что с той стороны совершенно тихо. Я замираю. Я набираю номер Фрэнка и припадаю ухом к облупленной зеленой краске. Я отчетливо слышу сигнал его телефона. Я поворачиваю ручку двери и обнаруживаю, что она не заперта.8:50 Я… Я перестаю дышать. Из глубины моего горла поднимается ужас. Я не знаю, что это значит. Я прохожу внутрь, задевая бутылку носком кеды, и она с пустым гулким звоном врезается в стену.Боль. Недоверие. Этого не может быть. Это было похоже на удар по голове. По спинному мозгу. По самой сути твоего сознания. Все становится слишком белым. Слишком ярким. Таким бесконечно далеким. Совершенно недосягаемым. Я смотрю на Фрэнка. Он не моргает. Он не дышит. Он просто лежит на полу. Кровь просто растекается под ним. А нож просто торчит чуть ниже его шеи. Я бессмысленно открываю и закрываю искривившийся от беззвучных рыданий рот. Я не понимаю, как дышать. Я не могу это вспомнить. Из моих глаз текут целые ручьи неудержимых слез, которые спускаются по подбородку и капают на ворот рубашки. Я ничего не вижу сквозь застланные водой глаза. Я сипло пытаюсь вдохнуть. Меня шатает, я не чувствую почвы под ногами. Я проваливаюсь сквозь пол. Я падаю. Время замедляется, почти останавливается, я застреваю в мгновении осознания. Я вдруг ударяюсь спиной о стену и сползаю на пол, заходясь в рыданиях. Мой отчаянный вой сотрясает стены дома. Я торопливо подползаю к Фрэнку. Я совершенно не верю. Я не верю! Я вляпываюсь ладонью в уже потемневшую и ужасно холодную лужу крови. Я прикасаюсь к его совершенно холодному лицу. Я дрожащей, но теплой рукой касаюсь его неподвижной, но совершенно холодной руки. Я зову. Я истошно зову его. Я кричу его имя. Я пытаюсь как-то понять, что он жив. Я пытаюсь услышать его дыхание. Его лицо мертвенно неподвижно. Мертвенно серо. Я истерически рыдаю. Спазмы сжимают легкие. Я достаю телефон, окровавленными пальцами пытаясь разблокировать его и набрать 911. Мой сенсор не распознает прикосновения. Кровяные отпечатки пальцев просвечивают на экране. Я начинаю рыдать еще больше, а от паники я роняю телефон на пол. Мои руки продолжают трястись. Я не могу это контролировать. Мое лицо в пяти дюймах от лица Фрэнка. Мои слезы капают на его синеватую кожу. В его руке все еще зажат телефон. Я не могу отделаться от мысли, как он с ножом в горле записывает мне сообщение. Я не могу перестать думать, что нас с ним разделяет всего четыре часа. Я слышу за спиной вздох ужаса. Я оборачиваюсь. Там стоит Боб и набирает 911. Я не слышу, что он говорит, но понимаю какой-то частью сознания, что он вызывает службу спасения и пытается описать ситуацию. У него это плохо выходит, потому что он в панике. Я отворачиваюсь и смотрю на широко распахнутые ореховые глаза. Я прижимаюсь щекой к абсолютно неподвижной груди. Мне очень хочется вытащить проклятый кухонный нож из его трахеи. Потому что ему там не место! Я поджимаю колени, ложась рядом. Моя голова все еще на его груди. Огромные капли слез застилают глаза. Я мну в пальцах его толстовку. Я чувствую под ней его тело. Все его мышцы расслаблены. Они еще не успели закоченеть. Его тело мягкое, податливое. Почти пластилиновое. Я судорожно глажу его по щеке. Его серые губы слегка приоткрыты. Я не верю. Я почему-то думаю, что его еще можно спасти. Что какое-то чудо возможно. Мне кажется, что где-то глубоко еще должна, обязана быть жизнь. Только его глаза. Они совсем пустые. Возвращается Боб. Он шумно сглатывает. Он говорит: ?Джерард, тебе нельзя здесь оставаться. Пойдем?. Я понимаю, что Бобу больно. Я слышу слезы в его глазах. Я смотрю на Брайара. Я вижу, как он дрожит. Он не смотрит ни на меня, ни на Фрэнка. Он нарочно смотрит в стену. Я не слушаю его. Я начинаю еще громче кричать. ?Пойдем, Джи?, – очень-очень тихо говорит Боб и пытается меня мягко подхватить за плечи, но я дергаюсь. Даже слишком сильно.?Отойди! Оставь меня в покое!? – сквозь убивающие меня слезы кричу я, – ?Оставь!? Новые всхлипы сжимают мою грудь, я еще плотнее вцепляюсь во Фрэнка. То, что меня с ним связывает – вот оно. Его тело. Я не могу оставить его здесь! Мне кажется, что вот то, что сейчас здесь, его тело, его холодная кровь, что это последняя ниточка, которая связывает меня с ним. Что это моя последняя надежда, мой шанс. Если я выпущу его всего на миг, то оно пропадет. Фрэнк покинет меня навсегда. Я отказываюсь это принимать. Это неправда! Ложь! Ложь! Ложь! Последняя попытка Боба поднять меня не заканчивается ничем – я грубо его отталкиваю и ору на весь дом. У Брайара уже не остается сил здесь находиться и смотреть ни на меня, ни тем более на Фрэнка. Ему страшно. Он в ужасе. Он будет все это видеть в ночных кошмарах, когда снова научится спать. Он знал Фрэнка на протяжении пяти лет. Боб выходит на улицу и достает сигареты. Я слышу его нервные щелчки зажигалкой – он не может попасть по колесику. Его руки дрожат. Я стискиваю челюсти, чтобы не стучать зубами. Я зажмуриваю глаза. Может, если в это не верить, этого не произойдет. Я не верю, не верю. Внутри меня не остается ничего живого.9:06 Я слышу за окном приближающиеся сирены. Я все еще не открываю глаза. В дом входят сразу трое человек. Я могу различать их тяжелые шаги. Я не выпускаю Фрэнка. Вначале со мной пытаются говорить мягко. Я не отвечаю. Я их почти не слышу. Как через воду. Спустя несколько попыток меня грубо подхватывают за руки, я вырываюсь и кричу, задавленный слезами. Я пытаюсь их побить, пинаю по коленям, но всей моей ярости не хватает, чтобы высвободиться из цепких лап, сжимавших меня, как в тисках. Эти люди наверняка имели дело и с более буйными и крупными парнями, чем я. Я кричу. Я зову Фрэнка. Я умоляю. Я сжимаю его безжизненную руку. Она холодная. Она очень мягкая и непривычно тяжелая. Ни одной напряженной мышцы, способной удержать вес.?Успокоительного?? – робко предлагает женский голос за моей спиной.?Не надо, справимся?, – ответил мужчина. Я все еще пытаюсь держаться. Я пытаюсь остаться на полу рядом с ним. Тон голосов вокруг становится угрожающим. Я на людей даже не смотрю. ?Если я отвернусь, случится что-то плохое? – с холодной ясностью вспоминаю я свой сон. Я кричу. Громче. Громче. Меня силой отрывают. Я безвольно обвисаю в чужой хватке, как тряпка. Как рука Фрэнка в моей руке. Я проваливаюсь в отчаяние. Я тону. Все глухо и далеко, этот мир стал картонкой. Я вижу, как все дальше и дальше от меня оказывается Айеро. Он уменьшается. Я все еще вижу его темным расплывчатым пятном в дверном проеме. Он словно исчезает в темноте дома. Фрэнк, почему? Почему? Я даже не перебираю ногами, меня просто везут по земле к машине службы спасения. Я вижу полицейских, которые вешают желто-черные ленты. Всюду мигалки. Сирены. Меня заталкивают в кабину и вешают на плечи оранжевый плед. Рядом сидит Боб в точно таком же пледе и еще двое людей. Один медик, другой следователь. Захлопывается дверь, отсекая от меня мигалки. И вместе с тем от меня отсекают реальность. Я не понимаю и не принимаю. В голове панически пусто, как в вакууме. Я не могу воспринимать это по-настоящему. Как будто смотрю пиратскую копию фильма. Я чувствую себя оглушенным, словно рядом разорвался снаряд. 9:10 Я пусто смотрю перед собой в металлический пол. Медик предлагает мне чай. Я ничего не отвечаю. Двери снова открываются. Появляется второй следователь. Он пытается со мной заговорить и выяснить мое имя, но вместо слов из меня вырывается истерический вой. Все опасливо оглядываются на меня. Боб пугается. Потом он говорит, что сам ответит на все вопросы. Он исчезает снова на улице вместе с полицейским. Я понимаю, что он так делает, потому что ему легче будет это пережить, если он будет отвлекаться. Еще я понимаю, что я целиком обращен в свое горе. Моя истерика не прекращается. Мой голос уже сорван от нечеловеческого воя. Я хриплю и все равно нахожу в себе силы орать и плакать. Кажется, слезы никогда не кончатся. Мне все же вкалывают успокоительное, как бы я не сопротивлялся. Я проваливаюсь в черноту.*** Когда я открыл глаза я узнал место по виду из окна. Я в больнице Клары Маас, правда палата мне не знакома. Уже вечер. Я лежал в пахнущей отбеливателем и хлопком постели. Подо мной хрустела подушка в свежевыглаженной наволочке. Я пару секунд тупо пялился в потолок. Затем я услышал чье-то настойчивое ?э-кхм? и сразу узнал в нем голос Брэндона Блэра. Немного побаливала голова, как от похмелья. Я развернулся на звук. Доктор выглядел обеспокоенным, и он уже очевидно не первый час сидел здесь, судя по тому, как он ерзал.– Эм-м, привет… – неловко сказал я. – Можно попить? Что-то сухо во рту. Я не мог вспомнить, почему я здесь, и потому просто удивленно рассматривал стены и пол палаты. Снизу почти у самой кровати было пятнышко, похожее на йод.– Разумеется, – мужчина встал и подошел к тумбочке, взял графин и налил воды в пластиковый стаканчик. – Держи. Я благодарно принял напиток и сразу выпил до дна. А потом перед глазами пронеслись кадры моего кошмара. Я о них не думал. Это случилось как будто само по себе. Как кем-то включенный телевизор, так резко и громко, просто оглушительно громко, что ты подскакиваешь и пугаешься. Сердце остановилось, из горла вырвался выдох, словно меня ударили по спине. Я уронил стаканчик на пол и что-то похожее на хрип вышло из моего рта.– Фрэнк! Где Фрэнк?! – резко крикнул я, вскакивая на кровати. Блэр печально покачал головой.– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить, – он вздохнул, снял очки, протер стеклышки и надел обратно. – Мне очень жаль, Джерард…– Не-е-ет… – замотал я головой. – Нет-нет-нет-нет! Нет. Нет! Этого быть не может! – повторял я, как будто от этого что-то могло поменяться. – Нет! Не может… – мой голос сошел на шепот. Глаза опять наполнились слезами. Я вцепился в волосы, тяжело дыша. Я был растерян. Я был напуган.– Джерард, – очень осторожно начал мужчина, присаживаясь на край моей койки. – Боб мне все рассказал. Отличный, кстати, парень… Я не буду допытываться, почему ты мне не рассказывал о Фрэнке раньше… Ты упоминал, я это отлично помню… – кивнул он, и я понял, что он о нашем разговоре про домашнее насилие. – Что ж… – Брэндон ненадолго замолчал, собираясь с мыслями. – Принимать чью-то смерть всегда тяжелый труд… Вот так началась моя новая жизнь. Со смертью Фрэнка. У меня не было права на выбор, не было голоса, не было никакого предупреждения или надежды. Еще одна плохая вещь в моей жизни ?просто случилась?. Как это всегда происходило до и будет происходить после. Как это будет происходить на протяжении всей истории Вселенной. Мой мир разрушился. Его накрыло ядерной волной уничтожающей скорби. Я видел его крах собственными глазами. И я был бессилен против него. Я был бессилен против смерти и ее необратимости. У меня не было времени. Брэндон просидел со мной чуть больше часа. Он рассказывал, как пережить все это, но больше молчал. Почти сразу после того, как со мной закончил Блэр – я плакал все это время, и минута от минуты отличалась лишь степенью моих рыданий – ко мне начали напрашиваться родители. Они вместе с Майки приехали еще утром, сразу, как только им позвонили из больницы. Донна просто рвала и метала. Она кричала за дверями, ругалась, даже била кого-то, но я настоятельно попросил Брэндона не пускать ко мне в палату никого из семьи. Даже брата. И тем более никого другого. Я в полном оцепенении сидел на кровати, вслушиваясь в вопли матери за дверями, которая требовала увидеть сына. В итоге с разрешения родителей и психотерапевта ко мне пустили следователей. Я дважды рассказал им всем, что видел, начиная с самого утра, с того момента, как мы планировали сбежать. Судя по их лицам, наши с Бобом истории абсолютно совпадали, и этим они были удовлетворены. Я неизменно затыкался и не мог выговорить ни слова сразу после того, как доходил в своем рассказе до открытой двери дома номер 106 на Смоллвуд Авеню. Когда я закончил, едва сдерживая вновь подступающую истерику, я спросил, какова рабочая версия, и поднял глаза на сидящих передо мной людей, закусывая губу, чтобы снова не разрыдаться. Сердце замирало. Всякий раз, когда я закрывал глаза или даже просто моргал, я видел одну и ту же картину. Фрэнк. Холодный блеск лезвия. Уличный свет из открытой двери. Моя тень падает на тело. Его вялая рука. Кровь.– Ну-у-у… – следователь поджала губы. – Вы уверены, что хотите это слышать? Я кивнул. Она вздохнула.– Предположительно в состоянии наркотического опьянения от четыре-метилметкатинона мистер Фрэнк Лукас Айеро-старший… – Я болезненно сжал край одеяла в руках. Его отца звали так же, как и его? Фрэнком?.. Боже… А тем временем женщина продолжала: – заколол мистера Фрэнка Энтони Томаса Айеро-младшего двумя ударами кухонным ножом. Предположительно причиной его действия мог послужить звонок из Бельвильской Старшей Школы Искусств, – полицейская пристально посмотрела на меня, чтобы оценить, может ли она продолжать. Я не двигался. Даже не дышал. – Днем ранее мистер Айеро-младший, по словам директора, изъявил желание отчислиться. Так что декан музыкального факультета вчерашним вечером звонила на этот счет в дом Айеро. Трубку никто не взял, так что она оставила сообщение. Далее, следуя версии, около четырех часов утра Айеро-старший проснулся и прослушал сообщение, а затем напал на своего сына, находясь в состоянии аффекта. Соседи слышали шум, об этом заявила семья Никсон, которые так же выступили свидетелями по этому делу. Они сказали, что в том доме часто поднимается шум, так что полицию не вызвали… Далее, приблизительно через десять минут после нападения – это нам еще скажет медэкспертиза – Айеро-старший принял смертельную дозу дезоморфина. На тот момент мистер Айеро-младший еще был жив, – она настороженно посмотрела на меня. – Однако, быстро скончался. У вас есть, что добавить по этому поводу?– Ублюдок… – Что, простите? – не расслышала она.– Ублюдок… – проскрежетал я, заливаясь гневными слезами. – Гребаный ублюдок!!! Сволочь! Подонок! Как он мог?!! Как он мог?! – орал я, бессмысленно ударяя кулаками по койке, а затем поджал колени к голове и закрыл лицо руками, моя спина содрогалась. – Господи… Господи… – прошептал я, и мой голос сходил на нет, превращаясь в поскуливание. – Он же был еще жив… Он был еще жив… Нас отделяли четыре часа… Я поднял красные опухшие глаза на полицейских. Блэр, который все это время присутствовал, отвел от меня взгляд.– Я думаю, вы уже узнали от мистера Уэя все, что хотели, – поджал губы Брэнден. – Дайте ему отдохнуть. Если остались вопросы, вы можете узнать и у мистера Брайара. Как по команде, следователи вышли из палаты, поблагодарив меня за содействие. Я упал лицом в подушку и продолжил плакать. Вообще-то, у меня даже не было слез. Я просто вздрагивал, издавая тот странный звук, похожий на что-то среднее между икотой и болезненным резким вдохом. Спазмы.– Джерард, я могу тебе еще чем-то помочь? – сочувственно спросил мужчина, оправляя свой синий пиджак.– Дайте мне снотворного. Я не хочу осознавать происходящее, – заикаясь от рыданий, сказал я и отвернулся. Я чувствовал себя пустым. Или, может, я хотел быть пустым. Я хотел стереть себе память. Я не хотел помнить ничего из того, что видел или чувствовал.– Извини, без необходимости это невозможно, – покачал он головой. – Но я могу выписать тебе успокоительное. Я кивнул. Мне было все равно.– Со временем тебе станет легче, – как можно мягче сказал доктор. – Конечно, это произойдет не сегодня, и не завтра. Может, через месяц. Может даже через год. Он присел на стул напротив моей койки. Я ничего не говорил.– Если тебе станет легче, ты можешь выговориться мне. В смысле, рассказать не то, что ты говорил полиции… Рассказать о самом Фрэнке. Я развернулся к нему и еще где-то с минуту молчал. В груди скапливалось ужасное чувство, похожее на нарастающий гулкий шар. Несправедливость, боль, пустота. Я просто не понимал.– Фрэнк был лучшим человеком на свете. Никто и никогда не будет таким, каким был он. Он был воплощением самой жизни. Он… – я опять оборвался, – он… так сильно… хотел жить… – я уткнул взгляд в пол, запуская руки в волосы и стискивая зубы до боли. – Я люблю его... Я проторчал в психотерапевтическом отделении до позднего вечера. Блэр предлагал мне остаться, и даже в каком-то роде требовал, потому видел, что со мной творится. Он думал, я покончу с собой. Я даже не мог его заверить, что это не так. Вообще-то я уже был мертв. Я себя так чувствовал. В жизни теперь нет смысла. В машине родителей по дороге домой я прослушивал последнее сообщение Фрэнка раз за разом. Раз за разом. ?…будь сильным. Наступит твое время, ты это поймешь… А сегодня мы прощаемся… Мне очень жаль, что все кончается именно так, я представлял это совсем по-другому…?. Я не плакал. Я ничего не делал. Я ждал. ?Стань гребаной легендой. А потом приходи ко мне, и мы увидимся на черном параде?. Мои губы тронула мучительная улыбка. Он даже это запомнил. Я видел перед глазами его, еще живого, как он записывает это сообщение. Как ему больно, но он пытается звучать весело. Умирая, он думал лишь о том, как предотвратить мою смерть. Он знал, что без этого сообщения я бы покончил с собой. Фрэнк… Господи… Я плакал. Почти совсем беззвучно, только короткие выдохи вырывались из носа. Майки испуганно оглядывался на меня.*** Мимо моей двери дома постоянно кто-то ходил. Всю ночь. Они вслушивались в звуки за створкой, думая, что я их не слышу. Они все боялись, что я с собой что-то сделаю. Я лежал в комнате в одежде на кровати, которая хранила запах Фрэнка. Так всегда происходит. Фрэнк уходит – запах остается. Я жадно втягивал этот аромат. Я понимал, что через пару дней он выветрится, и у меня ничего не останется. Только мои воспоминания. Я закрывал глаза и передо мной мешались его живая улыбка и стеклянный взгляд. Я слышал, как его голос звал меня ?Tatty Vampire?.Мои мысли куда-то стали смещаться. Туда, куда я не хотел:?…Но ты учти, Вампиреныш, Фрэнк ненавидит, когда к нему приходят домой…??Синяки?, – Фрэнк опускает взгляд в жухлый газон, и его голос поникший и отстраненный, – ?Эта та причина, по которой я не пришел…?На его шее темнеют пятна. Его пытались задушить.?Джерард! Не лезь, пожалуйста, куда не просят!??Через парадную опасно. Он может заметить?.?Друг моего друга не хочет, чтобы полиция знала о его проблеме…??Но домой сейчас нельзя?, – хмурится парень.?А, это ты, Джи…? – на его скуле, как трещина, расползается багровый подтек.?Я как отец…? – в его шепоте проскальзывает ужас осознания. Перед глазами раз за разом вставали все те моменты, когда он приходил побитый: у заправки, в доме у Брайаров перед Хэллоуином, как он держал руку чуть приподнятой, чтобы не задеть гематомы, как его спина была деревянной, как он поверхностно дышал из-за болящей грудной клетки, как сидел на сцене, отворачиваясь от меня разбитой скулой. Я видел его тело. Оно все было покрыто жуткими пятнами.?Ты чего голубей пугаешь?? – вдруг услышал я так отчетливо, что даже вздрогнул и оглянулся. Господи.?Ты странный?, – я вижу его глаза на темной улице, освещенные лишь огоньком сигареты. Я чувствую запах Хайнекена.?Как ты думаешь, я смогу стать твоим другом?? – над Большой Заброшкой табачный дым поднимается в звездное небо.?А теперь, Джи, я собираюсь тебя похитить!? – хитро щурятся чайные глаза. Я в отчаянии утыкаюсь носом в подушку. Крупная дрожащая тень летающей у лампы моли падает на мое лицо. Я слышу, как в крохотном номере в отеле теплый тихий голос поет мне: ?Прежде, чем этот день закончится, помни, мой милый принц, ты единственный…? – а потом пара секунд молчания и шепот: ?Можно, я скажу глупость еще большую???Все, что угодно? – отвечаю я.?Мне кажется, я люблю тебя…? На моем лице появилась робкая болезненная улыбка.?Это теперь видео, Джи!? – смеется он. – ?Давай, пожалуйста! Я очень хочу видео с тобой!??Я хочу, чтобы ты пел в моей группе?, – доверительно говорит он.?Чувствуешь?.. Это из-за тебя??Чудес не бывает. Их создают люди?.?Это лучшая ночь Дня Рождения в моей жизни?, – шепчет он в темноте уютного подвала.?И… И всегда так?? – сглатываю я.?Только когда ты рядом? – отвечает он.?Сегодня – последний день остатка твоей жизни… Ты даже не представляешь, какое ты мощное оружие!??Я обещаю, что не брошу тебя. Мы вместе выберемся…? Нет, Фрэнк. Ты не сможешь. Не смог.?Потому что если я не уйду сейчас, то застряну здесь навсегда?, – сказал он меньше двадцати часов назад.Я вздрогнул. Да. Если бы я позволил тебе уйти, ты был бы сейчас жив. А ты теперь застрял здесь. Навсегда. Я глажу рукой простынь, на которой он лежал. Я как будто еще чувствую тепло его тела, но понимаю, что мне это только кажется. Это обман восприятия.?Куда бы ты ни пошел, клянусь, я пойду за тобой… Я не смогу жить без тебя. Слышишь, Фрэнк?? – это говорит уже мой голос. Фрэнк, если бы ты знал, как сильно я хочу покончить с собой. Последовать туда, где сейчас ты. Потому что я правда теперь не вижу смысла в жизни. Я виноват, что не сказал полиции, виноват, что позволил тебе оставить все это на самотек, виноват, что позволил тем вечером тебе отправится домой, виноват, что не отпустил тебя, когда ты совсем хотел уйти. Я кругом виноват, Фрэнк.*** Смотреть на тебя в гробу было ужасно, Фрэнк. Ты выглядел восковым. Ты был белым. Твои губы были блеклыми, а волосы казались неестественно черными и тусклыми. И мне все еще казалось, что тебя можно спасти. Что если что-то такое сделать, то ты снова откроешь глаза и вопросительно изогнешь брови. ?Вы что? Вы… Вы думали что я умер?! Tatty Vampire, почему ты им не сказал?? – ты был бы искренне возмущен. Но нет. Ты просто лежишь. Я смотрю на тебя с расстояния шести шагов. Этого достаточно, чтобы я мог поддерживать свою иллюзию. Я знал, что если подойду ближе, то впаду в истерику, замечая все те мелкие вещи, которые делают труп трупом. А пока мне кажется, что это еще ты. Так немного легче. И пусть я знаю, что теперь здесь лежит только твое тело, но я хочу попрощаться. Безжизненное тело, в котором больше никогда не побежит кровь и не заработает ни один мускул. Я больше никогда не услышу твой голос. Никогда. Я буду так сильно по нему скучать. Все, что делало тебя тобой, исчезло. Никогда я больше не услышу ни одного сыгранного тобой аккорда, ни одной пропетой тобой ноты. Когда гроб закрывали, мне хотелось остановить все это. Потому что это было точкой невозврата. Мой последний шанс увидеть твое лицо. Потом у меня останутся только воспоминания. Я отчетливо запомнил тот миг, когда тень крышки ложилась на тебя. Последний раз. Последний раз, когда я вижу тебя не на фотографии. Пусть даже таким. Пусть мертвым. Но ты еще здесь. Я хотел замедлить этот миг. Но не мог. А мог ли я подумать, что видел тебя в тот вечер последний раз живым? Я видел на похоронах Линду экс-Айеро. Я узнавал в ней низкий рост Фрэнка, его нос и его овал лица. Такие же темные ресницы и морщинки в уголках глаз. Пожалуй да, он пошел в мать. Было что-то общее даже в гладко-припухлой нижней губе. И видеть их сходство было невыносимо. У Линды было отрешенное лицо. Она молча стояла в стороне все похороны. Я не знал, что она чувствовала. Винила ли она себя за смерть сына, которого бросила с этим подонком? Да, я понимаю, ты сама хотела спастись из того дома, ты не была готова стать матерью и не хотела, чтобы даже собственный сын напоминал тебе о первом муже, который оказался настоящим тираном. Потом ты познакомилась с прекрасным Джеймсом Уивером. У тебя родились две великолепные дочери, и потом ты просто выбросила из памяти ореховые глаза, такие же, как твои собственные. До тех пор, пока тебе не позвонили. ?Извините, Линда Уивер?? – спросили тебя. ?Мы звоним по поводу вашего сына, Фрэнка?… И твое сердце на секунду остановилось, а в голове пронесся целый вихрь воспоминаний. Я тебя понимаю, и я тебя ненавижу, Линда Айеро-Уивер. Я виню тебя. Я виню себя. Кто из нас больше виноват? Кто из нас повинен в смерти семнадцатилетнего подростка, который должен был покорить мир? Но ты, конечно, ничего не знаешь о Фрэнке. Ты его бросила, когда ему едва исполнилось пять. Ты не слышала, как он играет, ты не видела его улыбки и не была ни на одной его репетиции. Ты не видела, в какого великого человека он превращался. Ты не видела, как сильно он хотел жить. А теперь он мертв, Линда. Теперь никто из нас никогда не увидит, кем он мог бы стать.*** Суда не было, потому что судить и защищать было некого.*** Со дня твоей смерти для меня все дни после слились в бесконечное пятое ноября. В колледже у входа стоял твой портрет. Портрет с черной лентой. Возле фото высились горы букетов. Даже те, кто не знал тебя лично, посчитали своим долгом принести хотя бы по цветку. Траур – ужасное слово. Оно веет мрачной торжественностью. Это праздник наоборот. Я всюду ловил сочувственные взгляды. Весь колледж знал, что ты был мне другом. Хорошо, что они не знали полной истории. Я стоял у стены и смотрел на портрет. Я был в гневе, потому что никто из тех, кто качали головой, проходя мимо и оставляя цветы, не знали тебя по-настоящему. Для них ты был сорви-головой, панком без тормозов, гитаристом с классными рифами и дикой музыкой и просто ?тем парнем, который вылил галлоны искусственной крови на репетиции?. Но они не знали тебя. Я сидел на лекции, но не думал о том, что слышал. Я просто сидел с закрытыми глазами. Я не спал последние три ночи к ряду. Ни на минуту не смог сомкнуть глаз с твоей смерти. Голова горела от бессонницы. Я иногда все еще слышал тебя в своей голове. Твои слова, твои мысли. Как будто какая-то часть моего сознания обрела твой голос. Я думал о том, что бы ты мне сказал, если бы был рядом. ?Не позволяй никому погасить свет в твоих глазах. Стань легендой. Будь живым. Живи?, – вот что ты бы сказал мне. Я уснул. Я уснул впервые за четверо суток.*** Иногда мы с Майки переглядывались, когда встречались на кухне. Нам не нужно было разговаривать, чтобы понимать друг друга. Виделись мы редко, потому что я почти все время был в комнате. Иногда я видел уведомления, но не читал сообщения. Это писали Боб и Рэй. И даже Луи с Тито. Им всем сейчас больно. Мне принесли Пэнси. Я узнал шаги Торо, который просто оставил ее на пороге перед комнатой. Когда я открыл дверь и понял, что это она, я так и оставил ее лежать там, пока Майки не отнес ее к себе. Я не мог взять то, что принадлежало тебе. Жаль, что для меня даже гитара умерла вместе с тобой. Спасибо, что ты сделал хотя бы пару наших фотографий. Я их распечатал и вклеил в особенный альбом. Я туда записывал все, что мог вспомнить. Любую твою фразу и воспоминание о тебе. Я как будто пытался так тебя воскресить. Как будто если я вспомню все, то ты вернешься. Я отыскал на сайтах Dingbatz'а и QXT's Night Club все фотографии, где был ты, даже если там был всего-лишь твой локоть. Я обшарил все соцсети на предмет фотографий и видео с тобой. Через неделю искать осталось нечего, а в альбоме закончилось место. На обложке я написал твое имя красными чернилами. Твой портрет, который я так и не закончил, я закинул за шкаф. Еще не скоро я снова смогу взять кисть. А еще знаешь, я так много раз прокручивал в голове наши последние сутки. Я придумал сотни и тысячи вариантов развития событий, в которых ты остался жив. Иногда я засыпал, и мне снилось, что все сложилось именно так, по-хорошему. А затем я просыпался и словно проваливался в кошмар. Потому что здесь не было тебя. Я редко выходил на улицу, но когда выходил, то шел туда, где бывал с тобой. Только поэтому я иногда ходил в колледж. Я провел пятнадцать часов на Большой Заброшке. Жаль, что так и не услышал вновь твоего голоса, который напевал Zombie под акустику. Во мне все время теплилась надежда, что однажды я увижу тебя среди студентов, на крыше или еще где-нибудь. Но этого никогда не происходило.*** Я каждый день приходил на твою могилу. Я молчал и смотрел на плиту.Фрэнк Энтони Томас Айеро-мл.Октябрь 31, 2002 г. – Ноябрь 5, 2019Надпись никогда не менялась. Не сообщала ничего нового. Она просто была. Ты прожил всего лишь 6214 дней. Из которых мы были знакомы всего лишь последние четырнадцать. Я сидел напротив плиты на земле и думал. Я ничего другого не мог делать. Прошло уже сорок шесть дней. Уже зима, и все вокруг покрыто изморозью. Я с мрачной иронией вспоминал, как в день нашего знакомства на обеденном перерыве я сидел на ступеньках колледжа, пялясь на церковь, и как раз думал о том, как это ужасно – потерять любимого человека. Тогда я считал, что это невыносимо. Что я бы покончил с собой. Но знаешь что, Фрэнк? Я не передумал. Я до сих пор так считаю. Но вся разница между тем Джерардом, который тогда ел октябрьским утром сэндвич, и этим Джерардом, который сидит здесь в шести футах над твоим гробом, в том, что тот Джерард еще не познакомился с тобой. Поэтому, я клянусь тебе, я это переживу. Я переживу твою смерть ради тебя, Фрэнк. И я сделаю кое-что. Для Майки, для Боба, для Рэя, для My Chemical Romance. Для всех нас. Я клянусь. Мы начали этот путь. С тобой или без тебя, но я должен это закончить.Я встал, отряхивая брюки.– Однажды в автобусе ты взял с меня обещание не проебать жизнь, Фрэнк Айеро. Может, ты просто отдал свою жизнь судьбе в обмен на мою, я не знаю... Но раз я дал тебе это обещание, то я ее должен его сдержать, – я медленно развернулся и пошел к выходу мимо могильных плит.