Часть 6. (2/2)

Нобуюки не может оторвать взгляд от этой татуировки, матово-черная вязь на загорелой и мускулистой руке. Каким-то далеким краем сознания он понимает, что словно не решается поднять голову, сосредоточившись на татуировке, потому что знает - одно небольшое движение, и он встретится глазами с братом. С братом, с которым жизнь развела его так далеко, будто на разные концы вселенной, и вот он сейчас здесь, на расстоянии взгляда, на расстоянии дыхания, открыт, как никогда, со всей своей болезненной страстью вознается с человека, которого Нобуюки все еще не готов выпустить из рук даже сейчас, получив сполна свою долю наслаждения.Нобуюки продолжает смотреть вниз - на опасно ожившую татуировку, на жадные сильные пальцы Юкимуры, на Рокуро и его маленькие ладони на бедрах хозяина, и держит его еще крепче, оглаживает каменную от сведенных мышц спину, чувствуя, как заходится хрупкое тело от толчков Юкимуры, и осознает, что от прикосновения к Рокуро ладони начинают гореть, совсем как тогда. Юкимура неистовствует, двигается в быстром ритме, громко хрипло стонет, и Нобуюки кажется, что он сам начинает вибрировать от этого звука, который проходит через тело Рокуро и заходит в него самого.Рокуро прижимает ладонь к губам, заглушая себя и загораживая лицо, Нобуюки не позволяет себе долго думать и отводит в сторону руку юноши, чтобы увидеть, что Рокуро улыбается. Поверить в это практически невозможно, Нобуюки не понимает, как серьезный и раздражающе невозмутимый Рокуро может улыбаться во время того, что с ним сейчас происходит. Но зрение не обманывает его - Рокуро улыбается как человек, познавший радость бытия, пьяняще острую, восхитительно переполняющую и кристально чистую. Его лицо преображается, со сверкающими глазами, разметавшимися по блестящему от пота лицу волосами, он задыхается и выгибается в руках у Нобуюки, отчаянно подается на каждое движение своего хозяина внутри него, и сейчас вне всяких сомнений испытывает счастье на грани безумия.

Нобуюки чувствует прикосновение к скуле и сразу же узнает его - нежное и уверенное одновременно, горячие настойчивые пальцы слепо гладят его лицо, змейками зарываются в волосы, массируют кожу головы, зная, что ему это нравится. Рокуро прижимает ладонь к его затылку и мягко нажимает, очевидно желая, чтобы он наклонился ближе. Нобуюки не сопротивляется - и через мгновение глубоко и жарко целует Рокуро, до боли шалея от вкуса его губ, будто уже успев забыть его и соскучиться, от жара, поднимающегося от его тела вместе с пряным мускусным запахом. Этот аромат совершенно особенный и впоследствии будет всегда ассоциироваться у него с запахом животного возбуждения, за которым можно только слепо следовать и не пытаться унять, ибо каждая попытка будет тщетной.Как только он касается этих губ, во внутреннем зрении снова все переменилось, крутанулось вокруг своей оси. Он ощущает не свое наслаждение, не его кровь шумит в ушах морским прибоем, не свое дыхание он разделяет сейчас с тем, кого он чувствовал так, как никогда раньше. Это походило на сумасшествие, горячечный бред его воображения, и в то же время было пронзительно реальным, острым, как сотни клинков, проходящих сквозь его разум. Не отрываясь от нежных податливых губ, он продолжает блаженно касаться, гладить и осязать тело Рокуро, слыша его запах кончиками пальцев, смакуя каждый изгиб, каждую впадинку, чувствуя руками токи крови, сокращение мышц, вибрацию его голоса.

Отрывается лишь когда Рокуро впивается коготками в его затылок, а Юкимура припадает вперед, следом завладевая губами Рокуро в жадном поцелуе, забирая его дыхание, ведь своего ему уже не хватает. Нобуюки чувствует, как волны ощущений неумолимо накатывают, намертво спутываются внутри него, он не понимает, где его собственное тело и разум, границы между ним, Юкимурой и Рокуро окончательно размываются, сливаются в единое целое. Он смутно ощущает, как Рокуро все также крепко обнимает его рукой за шею, видел, как он лихорадочно впивается ногтями в спину Юкимуры. Нобуюки сам приник лбом к твердому плечу Юкимуры, цепляясь за него и за Рокуро, задыхается вместе с ними. Слышит утробное рычание Юкимуры, достигающего своего пика, и звонкий крик Рокуро, которого с таким нетерпением добивался Юкимура и Нобуюки вместе с ним.

Он чувствует их голоса всем телом, они звучат в его голове, резонируют в его горле, как собственные, проходят сквозь пальцы.

Он чувствует истовую силу рук Юкимуры, тяжесть его напряженного тела - его сметающий на своем пути все живое огонь, ненасытную ярость и глухое отчаяние, о которых он мог говорить разве что на языке тела, на языке сладострастия и глубинного мужского пыла, ибо только они не лгут и не лукавят.

Он чувствует особую мягкость кожи Рокуро, притягательную и обманчивую, что скрывает собой твердость мышц воина, звенящие нервы человека, ответственного за чужую жизнь и готовность в любой миг отдать свою - и его опасную скромность, его дерзкую чувственность, доступные только тому, кто подчинил себе это горделивое человеческое воплощение великолепия самой природы.И частью разума, той, что была только его собственной, Нобуюки все еще чувствует свое тело, переживающее очередную невыносимую волну наслаждения и упивающееся потрясающим единением, где даже понятие проникновения обрело для него новый смысл. Он добился своей цели, довел игру до конца, но сейчас, теряясь в чувствах, путаясь в сознании, дыша одним на троих наслаждением, он осознавал, что в этот раз он проиграл. Слишком увлекся погоней за победой, упустил из виду что-то важное, недоглядел, что его игра не была единственной в своем роде, и пока он шел к своей цели, юноша, которого он добивался, с тем же упорством преследовал свою. Ему оставалось лишь восхититься. Преклониться перед этим юношей, воздать ему хвалу и почести за его целеустремленность и бесстрашие. Что ж, сегодня он готов быть невероятно щедрым, и похоже, что его брат полностью разделял его мнение.Остаток ночи был настолько переполнен ощущениями, запахами и вкусами, что он потерял им счет. Его память сложила, как платок, этот немыслимый объем чувств, что познало его тело, и впоследствии он вспоминал его урывками, особенно сильными точками, за которые цеплялся его разум, не поспевая за телом. Он помнил, как возбуждение не иссякало и не давало им полностью насытиться друг другом, перетекая из одной стадии в другую, зажигая их троих, как ярчайшие, гудящие от огненного напора факелы.

Они не могли остановиться, соприкасаясь, переплетаясь, теряясь друг в друге, и каждый раз все пронзительнее и насыщеннее, но силы не иссякали и снова все начиналось заново. Они полыхали особенно ярко, когда он и Юкимура овладевали Рокуро вместе, и он помнил изящные руки юноши, мертвой хваткой вцепившиеся в его плечи, до боли, до синяков и откинутую на плечо Юкимуры черноволосую голову в сладкой судороге, его срывающийся на крик голос и искаженное от наслаждения личико.

Этой ночью они втроем сияли, как звезды. Они и были звездами, слепящими в безудержном свете, горящие убийственным жаром, взрывающиеся и рожденные заново. Силой своего огня они, казалось, могли осветить каждое окно или выжечь всю сухую землю, и только стихия воды не позволила им разгореться подобно пожару, что обратил бы их в пепел.Нобуюки чувствовал слишком много. Ему бы хватило и на прошлую жизнь, и на следующую, и только чудо поможет ему не потонуть в шальных потоках чувственных ощущений в нынешней. Он запомнил только то, что на краткий миг, когда он перестал быть собой, последовал в мир фантазий куда более смелых, нежели те, на которые было способно его воображение, он был чудовищно, неправильно, постыдно счастлив.***Нобуюки смахнул с лица прилипшую прядь, попутно отмечая про себя, что собственные движения по-прежнему кажутся замедленными и размытыми, подождал немного и запустил всю пятерню в волосы, прочесав их от лба до затылка, натыкаясь на узлы, в которые легко спутались его непослушные волнистые волосы. Его разум постепенно успокаивался - разноцветные осколки, на которые он разлетелся, его мозаика из стекла, снова собирались в нечто единое, и он тогда уже пребывал в уверенности, что не все части этой мозаики встали на положенное им место. Тело остывало, словно выдыхающийся вулкан, разве что не исторгало из себя столбы пепла и не исходило волнами удушающего жара.Несмотря на то, что после того, как они наконец смогли оторваться друг от друга, прошло уже какое-то время, удивительное состояние разреженности и растворенности не отпускало его. Его восприимчивость была по-прежнему обострена до предела, нутром он все также чувствовал присутствие Юкимуры и Рокуро, и не сомневался, что они тоже подобным образом ощущали и его. Они все еще были одним целым. И если присутствие Юкимуры оставалось таким же насыщенным и полновесным, то Рокуро мягко ускользал из его сознания, окатывая его теплой успокаивающей волной - он уснул практически сразу после изнурительного экзерсиса, не выдержав силы чувственного огня, которым совсем недавно пылал его разум и заходилось тело.Рокуро спал, тихо и размеренно дыша, свернувшись под боком Юкимуры и пристроившись головой на руке хозяина - слабо сияющая кожа цвета слоновой кости, разметавшиеся пряди волос, черных и блестящих, как вороново крыло, смотрелись одновременно контрастно и гармонично на фоне загорелой кожи Юкимуры и крупной татуировки на ней, а сияние халцедона, пробивающееся сквозь ресницы, придавало расслабленному личику очарование неземного существа. Юноша закутался в яркую пеструю юкату Юкимуры, и Нобуюки не мог вспомнить, когда он это сделал, но точно знал, зачем - сберечь тепло, восстановить силы, забыться целительным сном рядом со своим хозяином, под его защитой, спрятав свое ослабевшее тело под юкатой, хранившей его запах.

Жест был естественным и говорил о многом. Нобуюки бы удивился, поступи Рокуро иначе.

Теперь Нобуюки не просто осознавал присутствие Юкимуры в своем сознании, но и почувствовал его взгляд, внимательный и изучающий.- Не говори ничего, - пробормотал он, все еще не желая собираться с мыслями и начинать осознавать. Он протянул руку и погладил Рокуро по обнаженному плечу, отметив, что его кожа стала прозрачнее. Плечо было теплым. Хрупким. Он тяжело вздохнул и повторил. - Просто ничего не говори.Юкимура пожал плечами и еле слышно хмыкнул, но возражать не стал. Нобуюки с трудом собрал свои разрозненные мысли, направляя мышцам сигналы, чтоб напомнить им, как они должны работать. Нащупал взглядом трубку, которую он случайно унес из замка даймё, пребывая в смятенной задумчивости. Нехорошо получилось, надо бы вернуть. Но пока он безумно хотел выкурить эту трубку, а то и не раз, словно это могло быть неким ритуалом, красной нитью для его сознания, указывающей ему путь домой. Взял трубку, какое-то время разглядывал ее, очерчивая пальцами витиеватый узор, выбитый на мундштуке. Не спеша приготовил ее, раскурил и глубоко затянулся.

Дым мягко зашел в него, и он почти мог видеть, как он клубится сизыми завитками все глубже в легкие, не вызывая ни спазмов, ни желания вытолкнуть его обратно. Ничего не изменилось. Сложно было определить, хотел он этого или нет на самом деле. Знал только, что пока он еще ощущал себя таким вот полупрозрачным, наполовину видящим, воспринимающим мир лишь осязанием, он был спокоен. И, наверное, пока еще счастлив.

Счастье это было тонким, синеватым и ароматным, совсем как дым, который он вдыхал, отрешенно прикладываясь к трубке. В нем была и пережитая спонтанная близость, и познанная цельность от этой близости, и удовлетворенность обладания тем, кого он желал. То, что эта близость опасно уводила его от реальности, изменяя его изнутри - безвозвратно ли, или у него еще был шанс вернуться назад - делала его восприимчивым, позволила проникнуть в его разум другому человеку, не испугало его, но глубоко поразило. Не было в нем этих способностей, неоткуда им было пробудиться, чтобы вознести его наслаждение на недосягаемый ранее уровень, постигнуть непознанные грани упоительного безрассудства. Эта способность была в ком-то другом, кого он скоро снова будет считать виновником случившегося.- Проводник, - прошептал он, выдыхая дым и глядя на него так, будто тот должен был ему дать ему подтверждение.

Дым, равнодушный и молчаливый, разумеется, ничего не сказал ему. Лишь свернулся, испугавшись его дыхания, устремился к потолку, чтобы рассеяться там без следа.- Дошло, наконец, - с ленивой насмешкой отозвался Юкимура. Его голос был мягким и глубоким, чуть хриплым. Непривычным.

- Но как? - Нобуюки снова медленно затянулся трубкой. - И зачем?- Спросишь у него, когда проснется, - с улыбкой протянул Юкимура.

- Это вряд ли, - скупо ответил на это Нобуюки. Он живо представил себе свое же суровое лицо, когда он в привычной манере потребует от Рокуро ответа на подобный вопрос, и как выдержка Рокуро непременно изменит ему и он не удержится от смеха. Нобуюки бы и сам рассмеялся в лицо спрашивающему, окажись он на месте Рокуро. - А ты знаешь?- Знаю. Только если расскажу - не поверишь.- Настолько неправдоподобно?- Ты даже не представляешь, насколько.- Тогда не рассказывай.- Как знаешь. Мое дело - предложить.С языка чуть не сорвалось "в другой раз". Выражение лица Юкимуры было бы просто бесценным. Наверное, в любой другой ситуации он бы не стал сдерживать себя, тем более с братом, с которым было пройдено бесчисленное количество словесных баталий. Но они были не одни. И пусть Рокуро спал, Нобуюки не хотелось говорить при нем что-либо, что могло прозвучать цинично или грубо.

Как только он выйдет из этой комнаты, он оставит за ее пределами и свою похоть, и состояние затягивающей пустоты, и очарование момента их единения. Он всеми силами оттягивал момент, когда ему придется стать самим собой. А пока он еще здесь - растрепанный, в небрежно накинутой юкате, с трубкой в руке, в таком виде он даже сам перед собой в зеркале не решался предстать - он может быть каким угодно. И может смотреть на спящего Рокуро. Когда ему еще представится возможность насладиться такой красотой в медитативной безмятежности?Нобуюки подумал, что именно так выглядела бы тишина, имей она способность визуализироваться, возможность приобретать человеческий облик и желание показаться всем тем, кто ищет ее - как Рокуро, чей сон они оба не решались нарушить.- Хочешь знать, почему все изменилось? - неожиданно сказал Юкимура, непонятно откуда выудив небольшую токкури с сакэ. Или может, он пришел с ней, и никто не заметил. Странно было то, что он не потянулся за своей трубкой, а вместо этого решил выпить.- Не хочу, - честно ответил Нобуюки.- И это правильно. Зачем тебе лишняя информация? - легко согласился Юкимура. Но Нобуюки хорошо знал брата - и понял, что отповеди уже не избежать.Он и в самом деле не хотел ее слушать. Уже по той простой причине, что понятия не имел, что ему с ней делать, в какой дальний уголок разума забросить, за какие замки ее посадить и как надежно спрятать ключи от них. И одновременно с этим в нем жило болезненное желание закрыть пробелы в истории не доставшегося ему слуги, докопаться до самой ее глубины. Хотя, ее могло и не быть, этой глубины, возможно, он выдумал ее, нарисовал своими красками и на своем холсте, не заботясь о том, что все это время его глаза были завязаны, и ответы лежали на поверхности, а он был слишком горд, чтобы принять их за истину, слишком уж доступными они были. Для Юкимуры подобных границ не существовало, для него самая несусветная глупость могла стать козырем, а самая откровенная ложь оказывалась ключом к разгадке.

И Юкимура заговорил - тем негромким глубоким голосом с легкой хрипотцой, с доверительными нотками и без привычной шутливости, который Нобуюки уже много лет не слышал, голосом из далекого прошлого, словно им обоим было не меньше, чем по сотне лет, и они никогда не были братьями, которые каждый день планомерно наступали на горло своему родству.

- Знаешь, он меня тогда раздражал. Ну, как раздражают люди, у которых все получается. Пришел в Уэда такой маленький, хорошенький, серьезный, а через год уже все поместье на нем было. Как у него это получалось, ума не приложу. А ему все мало было, он хотел получить еще и меня. Он очень старался, а я все ждал, когда ему надоест. Посмеивался над ним, забавно было смотреть, как он об меня бьется. Мне как-то женщины больше интересны были, хотя с мальчиками, что и говорить, душой отдыхал. Особенно, если красивые были и молчать умели. Как он. А потом я как-то выпил очень много сакэ, и дал ему то, чего он добивался. Причем так, чтобы ему гарантированно не понравилось, во избежание недопониманий, так сказать. Потом еще и еще. А он молчал и не жаловался. Еще и благодарил. Представляешь? Я его даже не поцеловал ни разу, грубым был, а он меня благодарил.Юкимура сделал паузу, покрутил в руке токкури и сделал большой глоток сакэ. Поерзал на месте, осторожно, чтобы не разбудить Рокуро, долго смотрел на него.Нобуюки молчал, и так и не решив, хочет он слушать дальше или лучше остановить откровения брата, поправил на плече Рокуро край юкаты.- Я у него как-то задержался после, как-то ни шевелиться, ни говорить не хотелось, тебе знакомо, наверное. В голове пусто, хотелось вот так просто лежать. И он рядом, уютный такой, теплый прижимается. Вдруг говорит мне, мол, хозяин, мне хорошо с Вами. С чувством так, искренне. Жаль, говорит, что Вы никогда на меня не смотрите. Я натурально таким мерзавцем себя почувствовал. Поцеловал его в первый раз в жизни, сказал, что он очень хороший слуга, и да, красивый до неприличия, и есть в нем что-то такое, что притягивает, но большим ответить я не могу, ну натура у меня такая, могу только брать.Снова пауза, глоток сакэ, полухмельная улыбка. Нобуюки не смотрел на него, но этот характерный грудной звук он знал слишком хорошо. Он даже живо представил ностальгический блеск в глазах Юкимуры и его слишком ясный взгляд - он всегда становился таким, когда выпивал слишком много. Плотным, сконцентрированным. Мыслил целенаправленно и конкретно в зависимости от направления, и чем больше пил, тем проницательнее становился. Слова были как рубленые, фразы - лаконичными. Об этом феномене в семье знали все, хранили в секрете, а Юкимура пользовался при каждом удобном случае, как и своей способностью не хмелеть.- И тут он выдал - я понимаю, хозяин, только Вы меня приласкайте, один раз всего, я больше не прошу. И смотрит на меня своим невероятным глазом, волосы эти длиннющие, и фигурка ведь у него такая ладная... Представляешь? Ну да, чего это я спрашиваю. Ты-то представляешь. А я что? Я же не железный. Вот совсем не железный. Да и как иначе с ним, если руки к нему сами потянулись? И как-то все иначе совсем получилось в тот раз, хорошо так было, даже душевно. Я подозревал, что это он специально так сделал. Свои шаманские штучки на мне практиковал, охмурял меня. Ну я постепенно и сдался, сам не заметил. Приворожил меня, что ли? Сколько лет уже прошло, а он все также дьявольски прекрасен, а я если не прикоснусь хотя бы раз, то все, день зря прошел.- Зачем ты мне все это рассказываешь?- Не знаю. Как-то само так получилось. Считай, что я зверски пьян и в связи с этим не дружу с языком.- Ты не бываешь зверски пьяным.- Зато бываю болтливым.Нобуюки усмехнулся и раскурил погасшую трубку, глубоко вдохнул дым. Свою норму табака он явно перевыполнял, возможно, за всю жизнь он столько не курил, сколько за последние сутки. Внутри стало тепло. Запах табака приятно щекотал ноздри. Он поднял глаза на брата и поймал его выразительный взгляд с легким язвительным прищуром.- Слышал, как этот кабан лысый его называл? - неожиданно зло бросил Юкимура. - "Душа моя". Как будто знает что-то о душе, чума на все его владения. Я его убить был готов прямо там, веришь?- Верю, - бесстрастно отозвался Нобуюки. - И именно поэтому ты так омерзительно вел себя и оставил меня все это расхлебывать.- Да ладно, ты ведь отлично справился, - криво усмехнулся Юкимура. - И Рокуро тоже. Танцевал-то как, помнишь? Как божество. Вся эта толпа похотливых уродов слюной на него исходила.В целом, Нобуюки разделял и мнение Юкимуры, да и, что греха таить, мнение даймё по поводу танца Рокуро. О том, что творилось у него внутри в тот момент, он предпочел умолчать даже в свете того, что случилось недавно. Как и о том, что он был уверен, что Рокуро в тот момент танцевал именно для него.

Нет, он не придумал. Так и было. Теперь он знал наверняка.- А этот все "душа моя, душа моя", - Юкимура двумя хрусткими движениями размял шею, фыркнул и продолжил бормотать куда-то в пространство. - Руки ему целовал, сожрать живьем хотел. Думаешь, не знаю я, что он переманить его пытался, слова всякие приятные пел, завлекал лучшей жизнью? Знаю я все. "Душа моя"... Каков наглец, а? Моя она... Моя.- Если уж ты такой собственник, что ж допустил все это? - не удержался Нобуюки.

- Ты же сам просил не говорить об этом, - Юкимура пожал плечами и пару раз бесхитростно моргнул.- Точно, - Нобуюки тряхнул головой, кивнул и снова затянулся. - Точно. Не нужно.Он попытался прочесать пальцами свои волосы, но похоже, что спутались они основательно, и он просто застыл, собрав их в кулак и склонив голову. Прогнать состояние заторможенности никак не выходило. Он хотел что-то спросить у брата или напомнить ему о чем-то, но мысли все еще путались, слова не шли. Ему казалось, что он весь уже пропах табачным дымом, пропитался им насквозь. Дым въедался в горло, застревал в волосах, оседал на его коже. Слишком много его, этого дыма.- Юкимура, - позвал он, не поднимая головы. - А ведь ты же его сейчас ни разу по имени не назвал.- Имя... - выдохнул Юкимура и, по всей видимости, осушил свою токкури до дна, потому что следом раздался тихий характерный звук приземления глиняного сосуда на деревянные доски. Воцарилась тишина, долгая, вязкая, почти осязаемая. Нобуюки поднял голову, думая, что Юкимура улетел мыслями куда-то прочь от него и на вопрос отвечать не собирается. Но тот еще раз вздохнул и не своим голосом продолжил. - Я плююсь его именем, как расплавленным свинцом, Нобуюки. Оно теперь мне глотку рвет, понимаешь?

Юкимура склонился над Рокуро, прижимая к себе крепче и касаясь его волос. Со стороны казалось, будто он что-то нашептывает ему или целует в висок, но Юкимура просто прижался к нему лбом и закрыл глаза. Когда он открыл их, он был уже самим собой - привычным, уверенным, раздражающим. Он долго примерялся, прежде чем смог вывернуться и аккуратно высвободить руку из-под головы Рокуро, бережно устраивая его на краешке юкаты. Убрал с его лица волосы, прикрыл оголившееся плечо, погладил большим пальцем родинку.

Нобуюки мог только смотреть, старательно отгоняя просыпающиеся в нем осознанные эмоции. Он слышал в своей жизни много громких слов, произносимых людьми с неплохими ораторскими способностями. Но ни одно из них не подействовало на него так, как слова его брата, сказанные ровным хриплым голосом человека, много раз балансировавшего на грани и, что еще хуже, отправляющего за эту грань других. Слова задели за живое, вошли тысячами игл под ребра, полоснули острыми хищными когтями, вскрывая грудную клетку, загоняя их глубоко внутрь, в самую кровь.

- Пойдем на воздух, что ли, - Юкимура встал со своего места, с удовольствием потянулся и, чуть покачиваясь, направился к сёдзи. - А то дым глаза режет.На воздух так на воздух. Нобуюки не без труда поднялся, все еще опасаясь, что конечности не будут слушаться его, но тело с готовностью откликнулось, отозвавшись лишь легкой слабостью и покалыванием в пальцах. На Рокуро он больше не смотрел.Любопытно. Понимал ли он?

***Даже если и понимал - что это меняло? Понимание не приносит облегчения, только ленивый не задумывался об этом. Понимание приносит только смятение. Деструктивный хаос из вопросов, ненужных предположений и ложных выводов.Нобуюки, конечно же, понимал, и был бы очень признателен провидению, если б оно как-нибудь, желательно немедленно, лишило его этой способности. Как и воображения. Или интуиции. Он старался не представлять себе взгляд Рокуро, которым он будет смотреть на своего настоящего хозяина, который пророс в его кожу, и которому дозволено делать со своим слугой все, что он посчитает нужным, будь оно сколь угодно неистовым или жестоким или изнурительным - и перед его внутренним зрением старательно вырисовывалась эта картина мельчайшими штрихами.

Хотя, думал он, Юкимуре скорее подойдет именно неистовство - именно так он привык брать власть над тем, что лежало в области его личных интересов. Стратегия и жестокость применялись им в политике, в сражениях, в обороне своего поместья. Когда же речь шла о Рокуро, Юкимура становился абсолютно непредсказуемым, нелогичным и терял голову. Совсем как Нобуюки. Но в отличие от брата, Юкимура бросался отвоевывать свои права, чтобы снова сделать их безусловными, не применяя при этом ни строгости, ни жестокости, не нуждаясь в применении наказания. И каждый раз добивался своего, говоря с Рокуро на том языке подчиняющей чувственности и неистового желания, что был так близок им обоим.Он пытался не думать еще и о том, какие способы утверждения себя как единоличного владельца этого создания изыщет богатое воображение его брата. Что он предпримет, когда захочет опередить Рокуро, чтобы тот не успел допустить и мысли о том, что он был неверен своему господину, стереть с него любые знаки этой неверности до того, как он дойдет до той степени решимости, которую не сможет остановить ничто. Какие следы он оставит на теле, которое он посчитает недостаточно принадлежащем ему, и сколько будет ждать, пока они не исчезнут, чтобы заменить их новыми.

Рокуро выбрал себе другого хозяина. Нобуюки по-прежнему не принимал сей свершившийся факт окончательно. Это не могло быть ничем иным, кроме как зовом крови, голосом мужского желания, чуждого и неудержимого, куда более глубокого, чем самый первозданный инстинкт. Он-то думал, что Рокуро всеми силами пытается выйти из его игры, а на деле обставил его так непринужденно. По сути, вывернул его мир наизнанку, разорвал его на части и слепил воедино, на первый взгляд, неправильно, аляповато, наспех, а затем заставил их обоих взглянуть на этот мир изнутри его глазами. И они смотрели.Еще тогда, глядя на Рокуро, склонившегося в сейдза после его ухода тем жарким летним днем, когда все, чего он хотел, было его присутствие, мягкое, терпкое и обволакивающее, как раскрывшаяся пряность - он чувствовал, как его нестерпимо, и телом, и разумом, тянет обратно, как пленника, который начинал тосковать по своей темнице, пройдя лишь половину дороги от нее. Нобуюки не назвал бы свое состояние тоской в общепризнанном понимании, хотя что-то близкое, отдаленно напоминающее он определенно в ней находил, когда был вынужден признать, что Рокуро ему не хватает не только в сфере чувственной.

Он ухватил это внутреннее признание за хвост, крепко скрутил его, сдавил до боли, помня о том, что первой обязанностью пленника является бегство. И он пытался - пока не прошел по замкнутому кругу с десяток раз, познав в итоге в очередной раз простую истину, что от себя бежать некуда. Рокуро делал его слабым - с ним Нобуюки так и норовил отпустить себя, стать тем, кого он так истово прятал в дальнем уголке сознания, похожим на давно заброшенную пыльную кладовку, закрытую на семь замков, лишенную света и свежего воздуха. Рокуро делал его сильным - в его присутствии Нобуюки как никогда ощущал свою значимость, способность пройти сквозь стены, вершить судьбы одним взмахом руки, ощущал, как все это собирается в мощный огненный столб, бьющий вверх прямо из его позвоночника, окатывая живым жаром его затылок.За это Нобуюки ненавидел Рокуро, равно как и дорожил им. Раздражался от его присутствия и не мог надышаться им. Предавал жесткой цензуре все воспоминания о близости с ним, хотя понимал, что желание пережить ее заново никуда не исчезает.Понимал ли он?... Для понимания не требовалось усилий, как и не было необходимости в наличии определенного склада ума, чтобы догадаться, что чуть было не сказал ему Юкимура и почему называл это неправдоподобным.Подчинение силе, зависимость от власти вросли в Рокуро намертво. Его гордость и дерзость уступали покорности. Его скромность, такая опасная и неустрашимая, молила об укрощении. Да, у него мог быть только один хозяин, но силу и власть, которой он желал отдаться полностью, он обнаруживал в обоих господах Санада - с легкой подачи обманчиво-легкомысленного Юкимуры, с выдержанной настойчивости серьезного и строгого Нобуюки. В Нобуюки он находил те качества, которых недоставало Юкимуре, которые он всю сознательную жизнь безуспешно пытался взрастить в своем хозяине, но сумел вовремя отойти в сторону, сосредоточившись на иных обязанностях. В Юкимуре он искал защиты, в Нобуюки же он видел несгибаемую мощь. Они были для Рокуро двумя противоположностями, соединив которые он бы получил своего идеального хозяина.В ту ночь Рокуро так и сделал, прибегнув к своим скрытым способностям - он отдавался своему истинному Санаде. Как ему это удалось, что он сделал с ними обоими, так и осталось тайной, их маленьким секретом на троих. Важно было лишь то, что никто из них так и не решился пожалеть об этом.Юкимура с самого начала все видел и все понимал, но не спешил показывать Рокуро, что он раскрыл его тайный умысел, позволил самому пропустить его через себя, провести по всем стадиям неизбежности, от отрицания до принятия, гадая, однако, к какому решению он придет. Решение явно удивило его. Что не отменяло тот факт, что в глубине души он все-таки его ожидал и в конце концов принял.***С той ночи между ними, на удивление, мало что изменилось. Рокуро оставался при Юкимуре, также прилежно прислуживал ему, также отчаянно сражался за него. Юкимура становился все упрямее, направлял свою бьющую ключом энергию в совершенно непотребное русло, а Рокуро он приблизил к себе настолько, что ни у кого уже не оставалось сомнений в долговечности привязанности молодого господина Санады к своему прислужнику, как и всецелое посвящение старшего Унно служению ему до последнего вздоха. Нобуюки вернулся в свою устоявшуюся жизнь в Нумата, и первое время, к его собственному неудовольствию, был вынужден скрывать, как сильно она выводила его из себя. Затем все действительно вернулось на круги своя, и к его сожалению, это коснулось и растущей между ним и Юкимурой пропасти, что, впрочем, никак не мешало ему присутствовать в жизни брата ровно настолько, насколько было необходимо.Он все еще пытался сохранить свою семью, следуя все еще живущему внутри него инстинкту клановости. Пытался удержать их вместе даже когда отчетливо понимал, что его старания ни к чему не приведут. Он любил своего отца. Он не мыслил себя без своего брата и любимого поместья, которым тот заправлял. И Нобуюки нашел в себе силы признать, что ему по-прежнему нужен был Рокуро.В один ничем не примечательный день Нобуюки точно также обернулся, внутренне готовясь похвалить Рокуро за соблюдение негласных правил служения, и перехватил отнюдь не смиренный аметистовый взгляд, переливающийся всеми возможными оттенками пурпура, насыщенный в своем необычном цвете на фоне чистой матовой кожи. Плечи слегка приподняты, руки примерно сложены, голова чуть наклонена набок - четкий, безупречный силуэт вышколенного слуги. Нобуюки в ту секунду отчетливо осознал, что непростительно поспешил, когда в свое время отказался от победы в своей замечательной игре, вручив ее Рокуро, сумевшему наглядно показать, чем хороша и одновременно опасна бывает близость.

Рокуро воистину покорил его. Но победить так и не смог. Ибо каким бы независимым не было это несносное создание, как бы отчаянно не подавляло свою мятежную сущность, как бы ловко не обходило его ловушки, Санаду Нобуюки не способен победить человек, просящий взглядом приручить его.

И просьба эта не была продиктована отчаянием человека, потерявшего себя в погоне за слабостями, пытающегося найти выход из лабиринта неоднозначных эмоций или просто ищущего применение избытку чувственности, порожденной осознанием собственной привлекательности. То была мольба об укрощении силы, бьющейся беспокойными волнами о самый край годами выстраиваемой плотины его самоконтроля, непреодолимое желание отдать ее часть, что оставалась нетронутой с тех самых пор, как Нобуюки впервые прикоснулся к нему.

Он чувствовал себя обязанным внять этой мольбе. Кто, как не он, в самом деле?

Нобуюки искренне любил эти особые дни, когда он вновь чувствовал себя победителем, истинным господином, единовластным хозяином мира. Пусть даже этот мир существовал в одном лишь человеке, за обладание которым он по-прежнему был готов переступать через незыблемые ценности, сводить на нет свои же принципы. Все это становилось не так уж важно, когда внутри него отсчитывались часы его властвования - медленные, как дым, тягучие, как опиумная смола, такие же дурманящие и сладко пахнущие. Золотисто-пурпурный мир с запахом вишни и сандала, бархатный, пылающий, он покорялся, вставал на колени, раскрывался ему навстречу.В такие дни традиции были соблюдены. Рокуро принадлежал ему. Все было правильно.И он точно знал, что именно в такие дни его обожаемая мудрая Уэда благоволила ему, своему сыну, баловала его от всей своей широкой души, она действительно его любила. Любила так, как умела только она - всеобъемлюще, всепрощающе, безусловно, вместе с его бренным телом и мятущейся душой.

Она рассказала ему о тишине - и он мог видеть с закрытыми глазами, слышать несуществующую музыку, молчать старинными песнопениями. Она же показала ему тишину - но ему потребовалось прожить слишком много лет, чтобы узнать ее в одном единственном человеке.Но что есть тишина на самом деле, стремиться ли к ней или бежать от нее в суету и хаос? Знать бы ответ, да не пришло еще для него время, говорила она.Нужно просто немного подождать. И ответ придет сам.

Санада Нобуюки не тяготился ожиданием - он просто знал, как сделать это ожидание увлекательным.So far from seeing hope,I stand out here alone.Am I asking for too much?So far from being free,A past that's haunting me,A future I just can't touch."So Far", ?lafur Arnalds feat. Arnor Dan*Конец*