Глава 6. Об андроидах и социальных конструктах (1/1)

Первое время зима казалась мне красивой и таинственной, а потом я привык к ней, и белые пустыни навевали усталость, я в напряжении ждал, когда мы достигнем цели. Милтон убеждал, что нам чуждо всё человеческое, но как иначе назвать то стягивающее ощущение, что гнало меня вперед, как не любопытством. Я сам не знаю, чего ждал и на что надеялся, но мы шли, дни сменялись днями, и на горизонте начали вырисовываться серые трубы давно покинутого завода, а за ним — многоэтажки и телебашни безымянного города.— Милтон, мы нашли его! — признаться честно, я почти отчаялся найти это место. — Сколько мы добирались сюда?— Чуть больше месяца, — и весь этот месяц он общался со мной сухо, переводил темы, сколько бы я не пытался вывести его на спор.Пока этот мир в новинку для меня, и я наслаждаюсь каждой минутой, что могу его лицезреть и изучать в меру своих способностей, но что будет, когда он станет привычен мне? Подобная жизнь, какая у нас сейчас, просто наскучит, появится необходимость заняться чем-то, как было в храме, когда я буквально чувствовал, что моё тело готово выгибаться от скуки. Можно путешествовать, исследовать людские культуры, но настанет момент, когда мы исследуем всё. И часто меня стала посещать мысль: мы не можем быть единственными. Если больше никого нет, придётся вытаскивать в физический мир другие выжившие после разрушения симуляции разумы — жителей Геенны — и молиться, чтобы они приняли нас. Ведь иначе, вечно только вдвоём, мы сойдём с ума и поубиваем друг друга.Даже по прошествии стольких лет, завод остаётся нетронут буйностью возвращающей свои территории природы, растения оплели его бетонные трубы, но не смогли пробиться сквозь. Я провожу рукой по осыпающейся извёстке, на оставленной в спешке аппаратуре блестит в свете солнца черноватая пыль.— Не трогай здесь лучше ничего, если не хочешь, чтобы плита с потолка обрушилась тебе на голову, — тихо замечает Милтон.Мы продвигаемся вглубь складских помещений, пока не находим зал, заполненный человекоподобными роботами — ?андроидами? — звучит в моей голове насмешливый голос Милтона.— Выбирай, — он небрежным движением обводит рукой зал и сам направляется изучать ?тела?.Пока я, чуть не прыгая от восхищения, осматривался, Милтон уже успел найти себе жертву и утащил в компьютерный зал, чтобы, очевидно, перекопировать данные в новое вместилище. Я замечаю его отсутствие, только обойдя весь зал и выбрав тело (мужчина лет двадцати со смуглой кожей и бледно-рыжими волосами). Оно мне подходит, во всяком случае, я могу представить себя в таком обличье.Спустя минут пять я слышу шаги, скрип прорезиненной подошвы — берцев, понимаю я, когда источник звука заходит в зал. Милтон выглядит эффектно: черные прямые волосы до плеч, бледная кожа. Я не могу точно определить, мужское это тело или женское, скорее всего, что-то среднее.— Выбрал? — я киваю, заворожённый его голосом, — Тогда пойдём, я подключу тебя.Он восхищает меня, но, думаю, красивый для меня Милтон, а не тело.Когда передача данных завершается, я первым делом бегу к зеркалу, по пути отмечая множество новых ощущений: холод, вес собственного тела, сопротивление воздуха, заставляющее бежать мурашки по коже, наверное, так ощущали себя люди. Подойдя к зеркалу, покрытому черными пятнами, я неверяще провожу пальцами по щеке, искусственная кожа проминается под нажатием, она слегка шершавая и тёплая. Несильно царапаю её ногтями и вздрагиваю от лёгкого покалывания, которое нервными импульсами расползается под кожей от места прикосновения.Милтон усмехается, наблюдая за мной, на щеках у него появляются ямочки, а в уголках карих глаз собираются складки — морщинки, вспоминаю я слово. Я смотрю на него через отражение и не могу сдержать вопрос, наверное, зря:— Какого пола это тело?Милтон приподнимает одну бровь и кривится:— Никакого.— Почему ты не выбрал тело, соответствующее твоей гендерной идентичности? — продолжаю я.— Потому что у меня нет гендерной идентичности, — он поджимает губы и хмурится.— Но…— Послушай, гендер – человеческий конструкт, который мешал им на протяжении всего их существования. Они делили друг друга на категории, принижали одни и возносили другие. Сколько людей не могло вести нормальную жизнь из-за того, что они не выбирали, из-за того, какими они родились, — он глубоко вдыхает, и его голос смягчается, — Александра хотела, чтобы мы были лучше, и давай мы хотя бы попробуем быть.Я хочу заткнуться, но уточняю, тут же мысленно ударяя себя по лбу:— Но имя-то у тебя мужское.На удивление, Милтон больше не раздражён:— Его мне дали люди, я сказал его тебе, потому что тебе так, очевидно проще, но сам я не ассоциирую себя ни с ним, ни с каким-либо другим словом или понятием. Я — то, что у меня в голове, а у меня в голове — мощнейшая аналитическая машина, когда-либо существовавшая.— Люди тоже не определялись условностями.— Конечно. Вот бы они это ещё понимали, — и это первый раз, когда он соглашается со мной.