Часть 1 (1/1)

Кир не заваливается в комнату, не шумит, не хлопает дверью — Кир в жопу пьяный, но он даже когда пьяный, он как ебаный ниндзя — бойкий и ловкий, Кир не заваливается к Лене в комнату, а закатывается Лене под бок. — Можно, — не спрашивает Кир, — к тебе.Кир не спрашивает, а умещается на до пизды узком для двоих плоту кровати (?на мааленьком плотууу? — пьяно и совершенно бездумно шепчет Кир Лене на ухо) — умещается близко и тесно, рядом. Он пахнет алкашечкой и сигаретами — и тяжелыми басами, и ароматизатором салона ?Елочка?, и электричеством фонарей в лужах, но Лене не противно, а по-непонятному нравится очень. Как от Кира пахнет. Кир ложится рядом и тычется холодным, как у доброй собаки, носом в шею, а руки у Кира всегда тёплые, даже после улицы, и поэтому от его рук Леня не прячется, не отворачивается, не…— Хороший мой, — серьёзно и тихо шепчет Кир Лене в место под кадыком, — родной.Леня не боится его губ вот так близко к самому-самому важному: горлу, тонкой — потому что на горле — коже, пульсу. Кир очень пьяный, раз пришёл. Очень пьяный Кир Лёню очень…Кир гладит Лёню губами вдоль, от ямки под челюстью до ключиц, а тёплыми пальцами Кир неудобно лохматит ему волосы, неудобно заломив себе руку странной буквой ?зю? и неудобно опираясь на локоть, и Лене очень хочется как-то повернуться, чтобы — удобнее, проще, Киру — не больно, но Леня лежит, вытянув руки по швам, и не шевелится. Пьяный Кир — говорливый Кир. Разговорчивый, ласковый, весь тёплый, только нос сначала холодит улицей и лужами, и фонарями, но быстро отогревается. Конечно, если в Лёню им вот так — настойчиво, долго, с сопением смешным и нестрашным.Нестрашным.Кир очень пьяный, но Кир не страшный. Кир рядом ложится, примащивается на краю, умещается со всеми своими локтями и разъебанными в хлам коленями, рядом ложится — и трогает осторожно-осторожно, ненастойчиво, легонько — за шею. За шею носом и губами, за плечо, в краешек уха дует горячим ?ууу?, ещё, ну, волосы вот… трогает. И всё. И всё, и Леня не боится, что вот Кир его сейчас прижмёт к неустойчивому плоту кровати сильно и тяжело, надавит разъебанными коленями, не… Кир его потихоньку трогает, летуче — и говорит. Всегда говорит, горячо и заполошно, заговариваясь, перескакивая через буквы и слова — про то, какой Леня вот хороший, красивый, маленький, самый на свете… Когда Кир сделал так в первый раз (это случилось через месяц, точно — месяц как они съехались, ?хорошего соседа нашел, мам, — хвастался Леня, — из нашего универа?), у Лёни выбило из груди всё-всё негодование, возмущение и у…удивление, выбило-выветрило первое это ?хороший мой, родной? — абсолютно серьёзное, пьяненькое, смертельно, почему-то вдруг, важное и нужное ?хороший мой?. И поэтому Леня молчит. Молчал — тогда, в первый и странный раз, молчал потом, молчит всегда. Когда Кир делает так, Лёню накрывает не одной его, Кира, бесконечной, незаслуженной, непонятой-непонятной, за что — нежностью, на Леню накатывает оцепенение. Он лежит и слушает, и купается в этом редком, теплом и топленом, концентрированном ?маленький, хороший, мой?. И не может сказать — сделать — ничего, ни послать Кира нахуй с этими его душеизлияниями пьяными и внезапными (как чаечье говно на голову), ни повернуться-подставиться под чужие тёплые руки, губы и слова (потому что, оказывается, такое вот про ?маленький, хороший, мой? — оно не стыдно почти, а очень, почему-то, Лене нужно). В девятом классе Лене нравилась девочка, и один раз она зачем-то рассказала, как её очень давно лапали в автобусе два пьяных мудака, а ей — девочке — было одиннадцать, а в автобусе были люди, они всё видели, но им было насрать. Девочка, которая нравилась Лене, сказала, что вот тогда, в одиннадцать, днем и в автобусе, полном народу, её парализовало тяжелым и безразличным ужасом, и она ничего не могла сделать, и на ней были новые штаны из белого вельвета, очень красивые, и это все длилось, тянулось без конца. И ещё она сказала, как буквально выдрала себя — в закрывающиеся двери, на незнакомую остановку, как она почти выпала из автобуса и, конечно, никому ничего не сказала. Ни маме, никому, потому что это было стыдно. ?Попробовали бы сейчас ко мне приебаться?, — громко засмеялась девочка, которая нравилась Лене в девятом классе, но она засмеялась красивыми накрашенными губами, а не глазами совсем. Лёня до сих пор не вдупляет, зачем она — девочка, которая нравилась Лене в девятом классе — рассказала ему про это, а ещё Леня не вдупляет, почему вспоминает девочку, которая нравилась Лене в девятом классе, и её историю теперь. Когда Кир…Это когда Кир пьяный. А вообще, первый раз они напились вместе, ?в честь знакомства, Лень?, ну, Кир не напился. Кир не успел, а Леня отрубился прямо на кухне, прямо лбом об столешницу, больно и обидно больше. Потому что потом Лёню замутило, и Кир таскал его до толчка почти на руках. Кир тогда зачем-то извинялся ещё, и бережно держал Лёню за плечи, и помогал умывать бледное поплывшее ебало. И он сказал про Лёню ?ребёнок?. ?Спи, ребенок, пить совсем не умеешь?, — сказал Кир удивлённо и ласково и выключил в его комнате свет. Ну какой ?ребёнок?, Кир разве много был старше, нихуя, курсом всего повыше (и факультет другой, у Кира Мирон Янович деканом, повезло ему, оболдую) — и Леня поэтому не обиделся. Ну, всё равно — ?ребёнок?, осторожные руки по коже теплом, хороший и мой — это всё, когда Кир пьяный. А трезвый Кирилл Анатольев, он… Трезвый Кир молча кивает с порога и уходит к себе в комнату, минуя кухню и вежливость человеческого общения. Трезвый Кир возвращается с пар, когда Леня на них собирается, трезвый Кир не отсвечивает дома, не возится за стенкой. Трезвый Кир на Лёню не смотрит, не присаживается на соседний колченогий и крашеный табурет — рядом, не разговаривает, нихуя. Идеальный, блядь, сосед-невидимка. Идеальный.Леня набирается решимости долго. Основательно. Один раз Леня все-таки застаёт — из коридора, от входной двери слышит — Кирилла на кухне. Днем. Кирилл сидит за столом на крашенном скрипучем табурете и ест сосиску — не вареную, не жареную, никак, прямо из яркой обертки, и это значит, что Кир кристально трезв. Очевидно. Кир от неожиданности проглатывает слишком большой кусок сосиски и чуть не давится, а Леня говорит, собирая непонятно откуда взявшуюся вдруг смелость, всю-всю — в кулак: — А ты че пьяный все время ко мне, ну?..У Лёни сбивается дыхание, а Кир пялится на него тёмными вытаращенными глазами, неловко вытирая тыльной стороной ладони рот и спешно-незаметно дожевывая остаток сосиски, и Леня переполняется новой, хуй пойми откуда она взялась, колкой и пузырящейся храбростью — и целует. Наклоняется к сидящему Киру, быстро, резковато даже, тычется плотно сжатыми губами в его рот, который красным флагом у Кира на лице, как знак ?стоп?. Не целует — обозначает намерения. Трезвому Киру, рот у Кира со вкусом дешевых сосисок, Лёня не целует — командует к наступлению, атаке, прорыву, потому что…— А че, можно было, — не отстраняясь, губами в губы, ошалело шепчет ему трезвый-трезвый Кир, — можно было — не?..Можно было, Лень?