Часть 8 (1/1)

Владимир задумался. Он понимал – Анне очень тяжело оставаться там, где произошла трагедия, едва не стоившая ей жизни. В Двугорском, окруженная близкими людьми, она быстрее оправится от потрясения и сможет начать все заново. К тому же в имении начинаются весенние заботы: пахота, сев, огороды, и хотя Савелий Никодимович блестяще справляется со своими обязанностями, хозяйский догляд все равно нужен.- Я вовсе не против этого, Анна, - мягко ответил Корф, - Единственное, что меня тревожит, это состояние Вашего здоровья. Сможете ли Вы выдержать дорогу до Двугорского?- Не беспокойтесь, Владимир Иванович, - голос Анны звучал непривычно глухо, - я достаточно окрепла для переезда, уверяю – со мной ничего не случится.- В таком случае поедем, как только Вы будете готовы, - Владимир шагнул к двери, - но я советую Вам хорошо подумать.Анна согласно кивнула, и барон покинул спальню.Через два дня после разговора возле парадного подъезда особняка Корфов стояла дорожная карета, к задку которой слуги прикрепляли сундуки. Когда все было готово, Анна, поддерживаемая Дуняшей, села в экипаж и поставила на колени корзинку со спящим в ней Лучиком. С того времени, как барон подарил ей котенка, она практически с ним не расставалась. Дуняша тоже ехала вместе с хозяйкой, а Корф тесному пространству экипажа и тряской дороге предпочел поездку верхом. Ему просто необходимо побыть в одиночестве, чтобы еще раз обдумать случившееся. Владимир прекрасно понимал: несмотря на то, что Анне удалось выжить, интерес к жизни в ней так и не проснулся. Она по-прежнему была замкнутой, молчаливо-отстраненной, почти не разговаривала, ограничиваясь кратким ?да? или ?нет?. И все же барон не терял надежды на то, что возвращение в поместье возродит Анну. Родной дом, детские воспоминания, забота Варвары должны были сделать свое дело.В раздумьях дорога прошла незаметно, и ближе к вечеру колеса кареты зашуршали по гравию, которым были усыпаны подъездные дорожки к дому. Увидев экипаж, на крыльцо вышел Савелий Никодимович, а за его спиной виднелась массивная фигура кухарки Корфов.Спрыгнув с лошади, барон кивком приветствовал управляющего, открыл дверцу кареты, помог выйти Анне и, взяв под руку, повел ее к особняку.Савелий Никодимович, ничего не знающий о воспитаннице покойного барона, с удивлением смотрел на незнакомую даму одетую в траур, а глаза Варвары были полны боли и недоумения. Поднявшись по ступенькам, Анна подошла к ней и тихо сказала:- Вот я и вернулась, Варечка.- Горемычная ты моя! – заголосила кухарка, прижимая свою любимицу к необъятной груди. – Что с тобой приключилося, голубка?!- После, после поговорите, Варя, - остановил причитания Корф. – Анна устала пока доехали, ей отдохнуть надобно. Ты лучше о ней позаботься, – Владимир кивнул в сторону Дуняши, несущей корзинку с Лучиком. - Савелий Никодимович, - обратился он у управляющему, – велите приготовить комнату Анны, слуги знают какую. И Дуняше тоже жилье подберите. Думаю, комната, в которой жила Полина, вполне подойдет.Повинуясь властному голосу хозяина, все сразу засуетились: управляющий пошел распоряжаться, дворня разошлась по своим делам, а Варвара, окинув Дуняшу внимательным взглядом, сказала:- Пойдем, девка, накормлю тебя. С дороги-то, чай, голодная.К ночи в особняке все успокоилось: Анна поднялась к себе, Дуняша ушла обживать свою комнату, даже Лучик нашел себе пристанище и, налакавшись молока, довольно мурлыкал, лежа на лавке в Варвариных владениях.Дом постепенно затихал, погружаясь в сон, не спал только хозяин, сидевший возле камина в кабинете. Отрешенно наблюдая за пляшущими языками пламени, Владимир вновь и вновь мысленно возвращался в прошлое, когда был жив отец, они с Анной были детьми и ему даже в голову не приходило видеть различие между ними. Маленькая девочка с наивно распахнутыми глазищами всегда была рядом, во всех детских забавах и шалостях, а он защищал ее от любой напасти: будь то огромная собака или злобные выходки Полины. И сердце всякий раз замирало, стоило ему встретить ее взгляд, полный обожания. Она была частью жизни, семьи, частью его самого, и невыносимо тяжело было узнать, что это всего лишь крепостная. Как же долго он пытался вытравить из себя чувство привязанности к этой малышке. Так долго, что уже сам почти поверил в свою ненависть. Только смерть отца и последовавшие за ней события заставили его взглянуть на все со стороны. Владимир вдруг увидел себя в снобизме Забалуева, в жестокости Марии Алексеевны, в надменности княгини Репниной. Ведь их бездушное высокомерие было присуще и ему, он так же, как и многие из бомонда, не видел ничего человеческого в крепостных, до тех пор пока столкнувшись с подлостью и низостью ?уважаемых людей? не понял – благородство не в громком титуле и веренице знатных предков, а в сердце и поступках человека.Перед мысленным взором снова возникли Варвара, Никита, Григорий, не предавшие его в трудный час. Мишель, не побоявшийся жениться на крепостной. Натали, сочувствующая Анне вопреки воле родителей. Слишком поздно он осознал свою ошибку, и хотя готов сделать что угодно, исправить произошедшее нельзя. Остается надеяться на спасительное время, которое лечит самые тяжелые раны. На следующее утро после завтрака барон прошел на кухню, чтобы оставить распоряжения насчет обеда. Войдя в царство своей кухарки, он увидел, как она вытирает слезы, сидя в углу на сундуке. Поняв – разговор с Анной, скорее всего, состоялся, он присел рядом с женщиной и спросил:- Поговорили, Варя?- Поговорили, барин, - Варвара отерла глаза тыльной стороной ладони. – Ох, горюшко-горе! Даже не знаю, как помочь голубке нашей. Виданное ли дело - такое пережить. Врагу не пожелаешь.- Утешь ее, поддержи, чем можешь, - Владимир просительно смотрел на свою бывшую няньку. – Нельзя так убиваться, жизнь ведь продолжается.- Дык разве это жизнь, - кухарка махнула рукой. – Уж кому-кому, а мне это хорошо ведомо. Я ведь, как Аннушка, даже года со своим Васенькой не прожила – утоп он. А опосля его сынок наш от младенческой помер, и осталась я одна-одинешенька. Чуть умом не тронулась. Хорошо матушка Ваша, Царствие ей Небесное, взяла меня в дом. Сначала я за Вами присматривала, потом Аннушка появилась, так и ожила. А чем горемыке нашей помочь – ума не приложу. Будь у нее хотя бы ребенок…- Что же делать? – Корф был растерян и потрясен печальной историей жизни Варвары. – Неужели Анне ничем нельзя помочь?- Бог милостив, барин, - вздохнула добрая женщина, – авось все образуется. Не век же ей слезы лить, придет в себя потихоньку. Человек он все вынести может. Главное сейчас одну ее не оставлять, от дум тяжких уберечь.Понимая правоту Варвары, барон согласно кивнул, но покоя на душе не было. Зная Анну почти с рождения, он сильно сомневался, что ей в скором времени удастся прийти в себя, слишком глубоки были душевные раны.Последующие дни только подтвердили его опасения - время шло, а в поведении Анны ничего не менялось. Она практически не покидала комнаты, спускаясь только на кухню и в часовню, где проводила за молитвой не один час. Почти ни с кем не разговаривала, только с Варварой и Дуняшей. От прежней юной красавицы ничего не осталось: глаза потеряли свой блеск, волосы казались тусклыми и безжизненными, бледные губы были едва заметны на лице. Анна словно потухла, выгорев дотла, она больше ни к чему не стремилась и ничего не хотела. Жила, потому что жизнь продолжалась, не испытывая от нее никакой радости.Когда наступило лето, она стала уходить в беседку, стоявшую над обрывом у реки, и подолгу сидела там, читая письма Михаила, которые он присылал ей с Кавказа. С этими листками, исписанными крупным почерком, она не расставалась никогда, и всякий раз, перечитывая, ?полночи умывалась слезами?, по выражению Дуняши.Не решаясь на откровенный разговор с Анной, Владимир надеялся на помощь Варвары и отца Георгия, которого просил побеседовать с воспитанницей покойного батюшки. Но ни увещевания мудрой няньки, ни душеспасительные беседы священника результатов не приносили.Сам барон погрузился в хозяйственные дела: летняя страда была в самом разгаре, к тому же Савелий Никодимович предложил ему выкупить переданное в казну поместье Забалуева. Он уверял барона – при должном управлении поместье даст неплохой доход, а это сделает Корфа одним из самых богатых помещиков уезда.Однако Владимира гнали из дома не только заботы о доходах. С каждым днем становилось все ясней – он любит вдову своего друга, как бы ни пытался отрицать это чувство. Пора было признаться себе: это та женщина, которую он хотел видеть рядом с собой всю жизнь, делить с ней горе и радость, воспитывать детей, дожить бок о бок до глубокой старости. Жаль осознание этого пришло слишком поздно. Он сам сжег хлипкие мостики взаимной привязанности, когда устроил этот фарс с танцем, и теперь вряд ли у него появится шанс завоевать сердце Анны. Она не простит ему выходок, разрушивших ее жизнь.С головой уйдя в дела, Владимир старался не вспоминать о той, что лишила сна и покоя, только иногда, глядя на поле, где цвел лен или колосилась рожь, с тоской думал о тщетности своих стараний. Зачем ему земли и доходы, если передать их все равно некому. И хотя любая из дворянских семей, где есть дочери-невесты, с радостью приняла бы его предложение, жениться Корф не собирался. Мысль о чужой женщине в доме раздражала его до зубовного скрежета. Только Анну Владимир видел здесь хозяйкой и никого больше. Печальная, несбыточная мечта.Однажды, возвращаясь домой уже в темноте, барон услышал плач, доносящийся из беседки. Спешившись, он неслышно подошел и увидел, как Анна, положив голову на руки, безутешно рыдает. Ему до одури захотелось обнять ее, прижать к себе, успокоить. Но сдерживая порыв, он только прикоснулся к ее плечу и прошептал ?Анечка?. В ответ послышалось тихое ?Миша?, и подняв голову Анна встретилась взглядом с Корфом. За мгновение надежда в ее глазах сменилась таким разочарованием, что у Владимира заныло сердце. Пробормотав:- Извините, Владимир Иванович, - она быстро поднялась и почти бегом направилась к дому.После этого случая барон стал отлучаться из дома все чаще. Ему казалось – Анне неприятно даже его присутствие рядом, поэтому Корф стал избегать ее общества, стараясь лишний раз не видеться с ней. Летом это было просто, но с наступлением осени с ее затяжными дождями и промозглостью, когда урожай был собран и все сделки заключены, Владимиру поневоле пришлось проводить большую часть времени дома, выезжая разве что на охоту. С Анной они по-прежнему почти не виделись, благо в огромном особняке хватало места, чтоб не сталкиваться неделями. Каждый из них жил своей жизнью: он с надеждой на целительную силу времени, она в слезах и воспоминаниях.В доме наступил покой, который боялись нарушить все, это было словно затишье перед бурей, еще немного - начнется ураган, и неизвестно кому удастся выжить в этой круговерти жизни. Так продолжалось до тех пор, пока Корф, проходя мимо кухни, не услышал разговора Варвары с Анной.- Сколь ты еще будешь убиваться?! – сердилась кухарка. – Почитай год прошел, как ты овдовела, а успокоится не можешь. Не дело так! Ни тебе покою нет, ни Мише твоему. Мертвых отпускать надобно, а тревожить их слезами – грех.- Не могу, Варечка, - в голосе Анны звучали нотки полной безысходности. – Миша – единственная радость, что была в моей жизни. Если перестану вспоминать, то жить совсем нечем, пустота одна. Ничего не хочу.- Замуж тебе надо, – вдруг неожиданно сказала Варвара. – Семья да заботы все горе забыть заставят.- Что ты говоришь?! – Анна расплакалась. – Какая семья?! Никогда, слышишь, никогда я не забуду Мишу! Даже мертвого! Никто не сможет мне его заменить!Не став дальше слушать, барон развернулся и пошел прочь. Слова Анны звучали в ушах, лишая остатков и без того слабой надежды. Живой или мертвый, Репнин все равно будет стоять между ними. Возможно, останься он в живых, у Владимира был бы шанс побороться с ним, но как соперничать с покойником, который в глазах жены стал чуть ли не идеалом, он не знал. Не выдержав, Корф сжал кулаки и с отчаянием сказал в пустоту:- Оставь Анну, Мишель! Отпусти! Я люблю ее и постараюсь сделать счастливой. Только не мешай мне!Страстную тираду прервал шорох за спиной. Удивившись, кто бы это мог быть, барон обернулся и увидел Анну, стоявшую в проеме двери. Поняв, что ее заметили, она закрыла лицо руками и бросилась прочь так стремительно, что Корф не успел ее остановить.После этого случая Владимир вообще перестал видеть Анну. Она старалась всеми силами избегать его, и почти не спускалась из своей комнаты. Желая объясниться, барон не единожды подходил к ее спальне, но каждый раз уходил, стоило ему услышать за дверью сдавленные рыдания. Обстановка в доме стала мрачно-напряженной, даже слуги старались ходить как можно тише и незаметней, понимая – с хозяином происходит что-то неладное.Измученный таким положением вещей, Корф все же решился поговорить с Анной, но она сама появилась в кабинете и попросила уделить ей несколько минут для беседы. Оторвавшись от бумаг, на которых безуспешно пытался сосредоточиться, Корф указал на кресло и, дождавшись, когда она сядет, спросил:- Чем могу служить, сударыня?Анна некоторое время молчала, перебирая складки черного крепового платья, а потом, словно решившись, заговорила:- Владимир Иванович, поверьте - я весьма признательна Вам за участие и заботу, но более не вижу надобности обременять Вас своим присутствием. Не думайте, что я Вам не благодарна, только у меня нет никакого смысла в этой жизни, поэтому я бы хотела удалиться в монастырь. Единственное, что мне осталось, это молиться за упокой души Михаила и нашего ребенка.- Куда… удалиться?! В монастырь?! – Владимиру показалось, что он ослышался.- Именно так, - голос Анны звучал с твердой уверенностью. – Для женщины в моем положении это самое верное решение.- Самое верное решение?! – переспросил барон, с трудом сдерживаясь, чтоб не схватить ее за плечи и не встряхнуть как следует. – А известны ли Вам условия жизни христовых невест? Думаю, нет. Придется мне кое-что рассказать об этом. Знайте – монастырская жизнь это тяжкий труд, скудная еда, спартанские условия жизни, к тому же полное отсутствие врачебной помощи. Сколько Вы так сможете выдержать? Год-другой. Неужели жизнь здесь настолько невыносима для Вас, что Вы готовы практически наложить на себя руки? Анна попыталась было возразить, но была остановлена властным жестом Владимира.- Выслушайте меня до конца, madame, потом будете спорить. Если мое общество Вам настолько в тягость, то я переселюсь в городской особняк, тем более скоро начнется сезон. Вы же можете остаться здесь и жить как посчитаете нужным, даже устроить личный монастырь. Но по крайней мере, в этом доме за Вами будет уход. Возвращаться в скором времени я не собираюсь, поэтому никакого беспокойства для Вас с моей стороны не будет. Могу даже предложить Вам общество такой же отшельницы – моей тетушки.- Тетушки? – Анна недоуменно смотрела на Корфа.- Сычихи. Вы ведь помните ее?- Конечно, но я даже подумать не могла о вашем родстве.- Сычиха моя тетка со стороны матушки. Но это давняя история, и не будем сейчас об этом говорить. Надеюсь, Вы не станете возражать, если она переселится сюда.- Конечно нет. Тем более... - начала Анна, только Владимир перебил ее:- Вот и договорились, сударыня. А теперь, с Вашего позволения, мне надо идти. Дела не ждут.Откланявшись, барон не оглядываясь вышел из кабинета, плотно притворив за собой дверь. Владимир решил воплотить в жизнь план, который возник у него в голове в тот момент, когда он услышал о желании Анны уйти в монастырь. Верный своему слову, барон тут же принялся за подготовку к переезду: отдал необходимые распоряжения управляющему, приказал собирать вещи и перевез в дом Сычиху. А уладив все дела, дождливым серым утром уехал в Петербург.После его отъезда жизнь в поместье почти замерла: Анна по-прежнему делила время между своей комнатой и часовней, Савелий Никодимович, завершив дела с купцами, следил только за дворней. Даже у слуг работы почти не было. Много ли надо трем людям, проживающим в огромном особняке.Наступившая зима еще больше усилила ощущение печального одиночества. В комнатах стояла тишина: редкие шаги и голоса звучали приглушенно, по расчищенным дорожкам никто не гулял, ни гостей, ни охоты, ни шума подъезжающих экипажей. Имение Корфов казалось отрезанным от всего мира.Все обитатели дома невольно поддались этому скорбному покою, даже Варвара тише стучала кастрюлями возле печи. Единственным человеком, которого не угнетала такая обстановка, была Анна. Замкнувшись в своем горе, она не видела ничего вокруг, изредка разговаривая с Варварой и Дуняшей, а с некоторых пор – с Сычихой.Тетушка Владимира оказалась весьма милой дамой, вопреки молве окрестившей ее ведьмой. Столкнувшись с Анной в первый раз, она ничего не сказала, лишь пронзительно глянула на нее и чуть заметно улыбнулась. Надежда Александровна, именно так ее звали, ни о чем не спрашивала, не жалела, не давала советов. Но через несколько дней после встречи обратилась к Анне за помощью, попросив помочь разобрать травы, привезенные из лесной избушки. За работой она рассказывала своей помошнице о целебных свойствах каждой травы, подробно объясняя, как собирать и сушить лекарственные растения. Постепенно это занятие увлекло Анну, со временем став просто необходимым. Потому что когда она долгими зимними вечерами готовила отвары и снадобья, боль утраты на время стихала, давая передышку.К тому же готовить лекарств приходилось немало, ведь заболевшие крестьяне по старой памяти приходили к Сычихе, а она старалась помочь каждому из них.Морозная затяжная зима подходила к концу: на дворе постепенно теплело, таял снег, все пробуждалось к жизни, кроме молодой затворницы, чье сердце, скованное льдом пережитого горя, оставалось безучастным ко всему происходящему. Порой Анне казалось – она находится в прошлом, где была счастлива, пусть и недолго, а здесь всего лишь ее жалкая тень. Она бы с радостью поменялась местами с любым умирающим, чья жизнь была кому-нибудь нужна. Но, видимо, время испытаний еще не закончилось, наверное поэтому измученная женщина жила вопреки своему желанию. Прозябание продолжалось. Анна понимала - другого уже не будет, но однажды ей приснился странный сон.