Песнь и крик (1/1)

Ченлэ не помнил, когда он в последний раз так беззаботно прикасался к гитаре. Казалось, это было совсем недавно — может, чуть больше двух месяцев назад, когда он выступал на отчетном концерте, не задумываясь о том, какие испытания совсем скоро выпадут на его долю. Тогда он играл как в последний раз, не понимая, что это действительно был его последний раз. И что дальше его ждали разве что только неудобный кожаный стул и целая куча бумаг. И проблемы, с которыми он не разберется и за всю оставшуюся жизнь.Он прикоснулся к гитаре и одернул руку; тонкая струна словно разрезала мягкую кожу пальцев. Непривычно. Ченлэ посвятил музыке бóльшую часть прожитой жизни. Гитара не может так безжалостно поступить с ним. Он закрыл глаза и вновь коснулся струн; быть может, если он надавит сильнее, то кожа непременно лопнет и кровь хлынет бурным потоком, испачкав дерево? Червонные капли никогда не отмоются, лишь выцветут, но раны быстро затянутся, оставив светлые шрамы.Он начал играть. Первые плавные звуки ударились о темные обои маленькой, но уютной комнаты — и, распавшись на отзвуки, создали вокруг вакуум. Когда Ченлэ в следующий раз открыл глаза, то увидел один только яркий свет. Он потянул к глазам руку и заметил лишь ее очертания, но затем опустил светлую голову. Яркий свет сменился на красивый пейзаж: перед парнем предстала цветочная поляна, окруженная темным непроходимым лесом, над которым возвышались бело-голубой купол и горячее, летнее солнце.Ченлэ вспомнил эту поляну. Он мягко коснулся струн, едва-едва поддевая их, рождая прекрасные звуки; хотел рассказать эту историю, и его слушало лишь одиночество. Оно, притаившись в одном из углу комнаты, выглядывало мутной тенью, смотрело своими большими глазами на длинные пальцы и подняло уши, пытаясь уловить даже самые короткие волны.Ченлэ рассказывал свою историю цельно и ярко; он создал с помощью гитары различные звуки: шелест зеленых листьев, крики птиц высоко над головой, раскаты приближающейся грозы и тихий смех за спиной. В этот смех Ченлэ вложил весь свой талант и опыт, но даже так не смог передать всю красоту этого звука.За спиной оказался незнакомый мальчик. У него были черные волосы и поражающие своим блеском глаза. На дне таких глаз мог прятаться страшный омут, пугающий своими демонами, но у этого ребенка на дне зрачка ютилось только неподдельное восхищение.Совсем скоро этот мальчик станет центром маленькой вселенной Ченлэ.Он тянул первые звуки — дрожание собственного голоса, — когда, остановившись, произнес свое имя.Через несколько лет первая буква этого имени окажется на обратной стороне этой гитары, на внутренней стороне широкого кольца на безымянном пальце и в самом сердце.Ченлэ создал новую музыку, наполненную тяжелыми звуками, ликорисами и влагой на щеках. Где-то вдалеке грохотал гром, а спустя время на землю сорвались первые крупные капли дождя. Ченлэ вновь оказался перед мальчиком, но мальчик уже давно вырос — в его взгляде восхищение граничило с медленно распускающимся цветком; так выглядела любовь в чужих глазах.Ченлэ вспомнил, что он сказал тогда. Он взял низкие ноты, пытаясь передать весь спектр своих чувств, от едкого страха до кислотной привязанности.Ченлэ ласкал тонкими пальцами струны гитары, медленно сменяя тяжелую музыку на плавную и радостную мелодию; он признался в своих чувствах, столь уверенный шаг был не в его характере, но любовь захлестывала высокими волнами, и поэтому Ченлэ просто сдался. Перед ним было не страшно показаться слабым.Но затем — перелом, разрыв, первый точный выстрел и первая смерть. Первое неминуемое разочарование. Первая глупая мысль о том, что он любил убийцу. Ченлэ усилил тяжелое звучание, двигаясь к самой высокой точке. Первая ссора, первые крики, первая звонкая пощечина обожгла мягкую кожу ладони, мальчик в ответ посмотрел так, словно весь его мир был готов в одну секунду обернуться крахом.Но в следующее мгновение — первый поцелуй. Жаркий выдох прямо в губы. Длинные пальцы запутались в светлых волосах. Удар ряда зубов о другой ряд, но так даже лучше и вовсе не больно. В каждом его действии сквозили медлительность и неспешность, — мальчик обращался с Ченлэ так, словно боялся сломать его, едва он прикоснется к бледной фарфоровой коже.Ченлэ шумно выдохнул в его вишневые губы, прежде чем оттолкнул навсегда.Мальчик сорвался в долгий, но тихий плач. Этот звук Ченлэ передал со всей его отчаянностью. Раз уж он не мог передать смех и радость, то мог затронуть людские души плачем и безысходностью. Он потянул последнюю ноту, накрыл струны ладонью, и затем комната погрузилась в тишину.Боясь ее потревожить, Ченлэ тихо выдохнул, почувствовав, как капли пота скатились по шее за ворот рубашки, и отложил гитару в сторону, пройдясь по первой букве имени мальчика подушечками пальцев.J.Джисон.— Грустная музыка.Ченлэ невольно вздрогнул, не ожидая услышать тихий голос со стороны двери, и вскинул белоснежную голову, столкнувшись взглядами с Минхеном. Тот стоял, прижавшись к стене, и виновато смотрел на гитару, кусая губы.— Сам сочинил?Ченлэ согласно кивнул, встав на ноги и размяв затекшие пальцы. Он убрал гитару в футляр и поставил в самый дальний угол шкафа — так, чтобы не видеть ее перед собой и не вспоминать, какая именно буква была высечена на деревянной лакированной поверхности.Он постучал ладонью по мягкой кровати, пригласив Минхена присесть на ее край.— Я сочинил эту музыку за несколько недель до смерти отца, а выступил с ней на последнем экзамене в музыкальном колледже. Папа слышал ее.— Она… посвящена Джисону?Ченлэ почувствовал, как его кожа покрылась мурашками. Он не был готов услышать это имя, сорвавшееся с чужих уст. Минхен не считал Джисона предателем, хотя последние несколько дней либо Юта, либо Джонни, либо даже прежде непоколебимый Доен срывались от усталости на ругательства в адрес пропавших; и чаще всего именно в адрес Джисона. Все остальные корили в сложившейся ситуации лишь себя: Винвин — за то, что не рассказал о плане раньше, Минхен — за то, что стал слабым местом, на которое с легкостью можно надавить и сломать прежде несокрушимого Донхека. Ченлэ винил себя в том, что пригрел на груди змею.— Скорее мне самому, — повел плечом парень и запустил в белоснежные волосы тонкие пальцы, перебирая пряди. — Чтобы я помнил, чем плохи наши с ним отношения. И чтобы не захотел вновь придти к нему и вновь искать в нем помощи.— Но почему ты так поступаешь с ним? Разве ваша любовь не взаимна?Минхен непонимающе посмотрел на него. Он поднял ноги на кровать и прижал колени к груди, опустив голову. Ченлэ устало потер переносицу.— Это сложно объяснить, Минхен.Минхен и Ченлэ были знакомы лишь из-за неприятного стечения обстоятельств, но сейчас, сидя друг напротив другу в гулкой тишине и тихо разговаривая, они чувствовали особую связь, тонкую, словно человеческий волос, но способную выдержать любые тяжести. Ченлэ облизнул побледневшие губы, осознав, что его дыхание ускорилось из-за медленно подступающих к горлу обжигающих слез.— Я… я вырос в семье мафии, понимаешь? И я всю жизнь готовился к тому, что однажды отец покинет этот мир, оставив мне свой нелегальный бизнес и целую кучу врагов. Я воспитывался для того, чтобы нести титул главы мафиозной семьи с честью и гордостью. Я не должен был запятнать собственную семью или показать ее не в самом лучшем свете. Поэтому… поэтому отец предупредил меня насчет моей привязанности. Он сказал мне, что я могу делать с Джисоном все, что только захочу, но ровно до дня моего восшествия на этот грешный престол. В высшем обществе не любят тех, кто ломает устоявшиеся взгляды. Для них совершенно ново то, что мужчина может любить мужчину, а женщина — женщину. Меня не спасало даже то, что Джисон сам не был из простых людей, его родители крупные предприниматели, о которых знает добрая половина Сеула… Но это все далеко, думалось мне, ведь у отца хорошее здоровье и длинная линия жизни на руке. Как оказалось, это не спасло его от Донхека. И теперь я — глава семьи Чжон. И хотя я делаю все возможное, лишь бы без потерь переделать бизнес отца на что-то более… легальное, во мне остались все его слова. Всякий раз вспоминая об этих словах, я и не заметил, как стал следовать им и отталкивать от себя Джисона, пока в конце концов он не сбежал обратно в свою семью.— Это… грустно, — медленно протянул Минхен, прикрыв на несколько секунд глаза. — Печально, когда люди любят друг друга, но не могут быть вместе из-за предрассудков.— Но видишь, как все получилось? Он оказался предателем, и теперь я могу с легкостью выкинуть его из собственного сердца. Сложно будет, но…— Все вещи, что ты выбросишь, — перебил Минхен, скомкав в руках тонкое покрывало, — каким-то странным образом тебе понадобятся через некоторое время — через день или год. Но вернуть ты их больше не сможешь. Так и с людьми. Если ты отпустишь Джисона, то в самые тяжелые моменты ты уже не сможешь вернуться к нему. А этих моментов у тебя много будет. Поэтому тебе нужен он. Он поможет не сойти с пути. Не отпускай его.— Но мой отец говорил, что самое страшное для главы мафиозной семьи — чувства, с помощью которых можно управлять.— Твой отец умер, — негромко, но отчетливо ответил Минхен.Ченлэ дернулся в сторону скорее от неожиданности, чем от прострелившей сердце боли. Он поморщился, словно слова Минхена оставили звонкую пощечину. Первые несколько недель после неожиданной смерти Ченлэ мог думать разве что только о том, как жить дальше. Не в том плане, что бизнес отца мог разрушиться, как карточный домик… Как жить дальше без привычного ощущения вечного страха наравне с глубоким уважением?Минхен задумчиво хмыкнул, прежде чем осторожно добавил:— Почему ты так спокойно… все это принимаешь?— Что именно? — моргнув, Ченлэ поднял светлую голову и столкнулся с внимательным взглядом Минхена.— Я про твоего отца. На твоем месте я бы плакал каждый раз, когда кто-нибудь вспоминал о нем. Как ты научился этому равнодушию? Ты так быстро отпустил его смерть… И сейчас смотришь только вперед…— Потому что его смерть не была для меня тяжелой, — нехотя признался Ченлэ. — Наоборот, я словно… впервые вздохнул полной грудью. Не только ведь Донхек находился под его вечным давлением…Ченлэ посмотрел в самый темный угол комнаты. Его взгляд наполнился пустотой, и Минхен запоздало понял, что Ченлэ вспоминал собственное детство.— То, что отец отрабатывал на Донхеке свои самые зверские методы воспитания, я знал прекрасно. Иногда даже видел. А иногда — ощущал на себе. Папа хотел вылепить из меня достойного главу мафии. Но, знаешь… это как в семье алкоголиков. У детей таких родителей есть лишь два варианта развития: либо они пристрастятся к алкоголю почти что с малолетства, либо будут чувствовать отвращение от одного лишь вида спиртных напитков. У меня тоже было только два выбора: либо сломаться и стать деспотичным, как мой отец… либо сохранить в себе доброе сердце. И я выбрал второе.Минхен посмотрел на него так, словно не мог поверить ни единому слову.— Так твой отец тебя истязал?.. Как Донхека?..— В половину меньше, чем его, но… Это было, и это невозможно забыть. Если бы отец издевался надо мной чуть дольше… и чуть изощреннее, я бы, возможно, сам бы малодушно стал помышлять об его убийстве.— Так ты поэтому так спокойно принял новость о том, что Донхек сделал с господином Чжоном?— Потому что в какой-то мере понимал его, хочешь сказать? Нет… я не принял этой новости. Для меня его поступок расценивается как самое страшное предательство. Но с другой стороны — Донхек рано или поздно сошел бы с ума под таким давлением. Он долгие годы жил постоянным чувством, что он никому не нужен. У него и правда… были основания сделать это с моим отцом. В конце концов, Донхек был самым преданным из всей семьи. Я не буду судить его ни как глава мафии, ни как сын убитого им же человека. Это — я прощу.Минхен потрясенно выдохнул:— Спасибо.Ченлэ неуверенно продолжил, скосив пустой взгляд в сторону шкафа:— Я бы хотел написать об этом песню. Взять звуки и соединить их в историю.— И какие бы звуки ты взял?У Ченлэ дрожали бледные губы и тонкие пальцы, которыми он игрался с бахромой на покрывале. Он попытался вспомнить каждый момент, принесший ему нестерпимую боль. Она была фантомной, как если бы ему отрезало руку, а он до сих пор не мог к этому привыкнуть просто потому, что к этому было невозможно привыкнуть.— Лязг металлических наручников, — тихо выдохнул Ченлэ. — Шаркающие шаги. Тяжелое и громкое дыхание. Звук, словно длинную веревку волокут за собой… Пустота в голове, как если бы ты уже смирился со своей участью. Как будто ты готов к расстрелу. Кипящая в венах кровь. И шепот. Отец всегда просил меня считать удары, чтобы не потерять сознание и вытерпеть все, как мужчина. Именно такие звуки я бы взял, чтобы начать. А чтобы закончить…Ченлэ прерывисто дышал несколько невыносимо долгих секунд. Вспотевшие ладони оставили на покрывале мокрые пятна.— Тихое сопение Доена, когда он спит. Стрела, рассекающая воздух и выпущенная Джонни. Звуки какой-то игры на телефоне Юты. Тишина, которая создается перед тем, как Донхек решится на выстрел. И мягкий смех Джисона. Самый сложный из всех звуков.Ченлэ поднял голову и посмотрел прямо в темные глаза напротив.— Они моя семья. И я не хочу терять никого из них.Прежде чем Минхен успел сказать еще одно ?спасибо?, дверь резко раскрылась, и в комнату ворвался Винвин. Его лицо было перекошено удивлением, и Минхен почувствовал, как весь он застыл страхом услышать страшную новость, но вместо этого Винвин перевел дыхание и неуверенно прохрипел:— Кажется… кажется, мы нашли… их.***Донхек начал понимать, что что-то в этом доме было не так, когда впервые услышал, как под подошвой кроссовок прохрустел черный песок. Удивленный таким громким звуком в привычно тихой подсобке для инвентаря, Донхек не нашел ничего другого, кроме как присесть и прикоснуться к полу. Парень дернулся, когда различил едва уловимый запах, знакомый и родной, и почти вскрикнул, когда за спиной раздался громкий голос:— Что ты здесь делаешь?Донхек резко поднялся, одним рывком вскочил на ноги, и посмотрел в глаза Тэена — у него они казались потемневшими от злости, и Донхек в точности не знал, что именно парень мог сделать с ним: избить или вовсе убить, — но вместо этого старший только грубо вытолкнул Донхека из подсобки и закрыл дверь на замок.— Чтобы больше не видел тебя рядом с этой дверью.Донхек поспешно кивнул и, обернувшись, бросил внимательный взгляд на дверь. Что бы там ни находилось, оно представляло опасность.Пальцы пахли порохом до конца дня.С того момента он начал присматриваться ко всем остальным. В первую очередь — к Тэену. Тот либо всегда был на взводе, готовый в любую секунду сорваться на первого встречного, либо был страшно молчалив и проницателен. Второго Тэена Донхек боялся больше всего, ведь тот неотрывно следил за ним во время многочасовых тренировок. Словно… оценивал. От этого неприятного чувства кожа покрывалась крупными мурашками. Иногда Донхек не видел его, но отчетливо чувствовал его внимательный взгляд.Вторым под наблюдение попал Джисон. Он тренировался наравне со всеми и уставал так, что засыпал сразу же, как только его голова касалась мягкой подушки, и просыпался строго за час до начала тренировки. При других обстоятельствах Донхек бы на него даже не посмотрел, но сейчас он находился в логове врага и жил в одной комнате с предателем; из-за этого его подозрительность лишь удваивалась. То, что Джисон что-то скрывал, было понятно подобно тому, как было понятно, что небо у них над головами никогда бы не стало зеленым. Слишком очевидно. Странно, что господин Чхве не замечал этого.В один день за полупрозрачным стеклом пропала вся многочисленная коллекция Джисона: пистолеты исчезли, словно их и не было, и теперь в стене словно зияла крупная дыра, подсвеченная мутным зеленым светом. От такой пустоты в груди родилось непонятное чувство: смесь страха и непонимания. Словно чья-то тайна лежала буквально на поверхности, нужно только остановиться посреди какого-нибудь дня, заставив время замереть на долгие часы, и задуматься, и перебрать каждую пришедшую в голову мысль подобно тому, как всякий ювелир перебирал крупные драгоценные камни.Но вместо этого Донхек позволил времени утекать сквозь пальцы; день и ночь сменялись так быстро, что парень не сразу понял, что с момента его побега, — Донхек называл это похищением, — прошло около двух недель. Чем дольше он пребывал в четырех стенах своей комнаты, тем сильнее осознавал тот факт, что он не сможет выбраться, даже если очень сильно захочет. В момент, когда он подпишет договор, любой путь обратно будет отрезан.Это случилось под конец очередной тренировки, когда Донхек, вымотанный и уставший, практически не соображал из-за единственного оставшегося желания лечь и заснуть прямо сейчас. Его схватили за покрытую тонким слоем пота руку и потянули на себя, как тряпичную куклу, и парень поддался, надеясь на то, что куда бы его не отправили, ему разрешат хотя бы на несколько минут закрыть глаза.Когда Донхек начал понимать все то, что происходило перед его глазами, он разглядел тонкий профиль Джемина. Парень все еще прикасался к его руке и тащил за собой по петляющим коридорам, — Донхек успел за две недели выучить только пути к залу для тренировок, ванной комнате и столовой.Сейчас Джемин казался отрешенным и холодным на вид, хотя в зале он часто шутил и улыбался. Иногда даже не в тему. Словно то было нервное. Или же отвлекающее.Парень выловил его внимательный взгляд и недовольно нахмурился.Он завел Донхека в знакомый кабинет. В последний раз он был здесь две недели назад, в день своего приезда. Обстановка тогда показалась ему уютной и даже комфортной, но в этот раз Донхек почувствовал витающую атмосферу страха и боли, и странная злость, природу которой он не знал, захлестнула его, подобно высоким волнам.Донхека усадили в мягкое кресло.— Как ты провел эти две недели в нашем доме, Донхек? — спросил Чхве, усаживаясь напротив него. Он был одет в кремового цвета костюм, словно совсем недавно вернулся с важной встречи. Донхек же был одет в пропитавшуюся потом футболку и свободные штаны, и его лицо пылало жаром.— Словно они пролетели мимо меня, — честно ответил он. — Я много тренировался.Мужчина улыбнулся и взял со стола папку с документами, протянув ее в чуть дрожащие руки снайпера. Донхек внимательно вчитывался в каждое предложение, но от усталости ему приходилось делать это по несколько раз; когда он дошел до раздела условий, его веки отяжелели, словно они налились свинцом.Он прошелся пальцами по буквам. ?Семья Чхве обязуется защищать Ли Минхена?. За всю свою короткую жизнь Донхек не смог бы найти ничего важнее. Как когда-то Минхен всеми силами настойчиво пытался доказать всякому, что Донхек не был просто убийцей, так и сейчас Донхек настойчиво пытался отдать ему долг.Взгляд скользнул ниже — на перечень условий Чхве. Их было чуть больше и все из них были связаны с выполнением его заданий, но Донхек зацепился за последнюю строчку.?Ли Донхек обязуется ни за что и никогда не встречаться с Ли Минхеном?.Донхек поднял взгляд на притихшего, улыбающегося мужчину.— Мы должны обговорить это условие. Почему я не могу видеться с Минхеном?Улыбка на морщинистом лице стала еще шире.— Я хочу исключить любые твои попытки сбежать из-под моего крыла. До меня дошли слухи, что Минхен ищет тебя, — Донхек невольно вздрогнул. — Ты прекрасный снайпер, но Минхен будет твоей обузой, если твои чувства к нему не угаснут. Если кто-то еще узнает про вашу связь, тебя станут разрывать на кусочки. Сделай одолжение — забудь о нем. Пусть тебе будет больно, но с Минхеном ничего не случится. Он продолжит жить, как жил до этого.Донхек подхватил ручку со стола и поставил подпись в двух экземплярах.— Что будет со мной, если я все же встречусь с Минхеном, пусть и случайно? — спросил он, аккуратно выводя каждую букву.— Все зависит от того, как ты поведешь себя с ним. Я ничего тебе не сделаю, если ты убежишь от него, но если ты начнешь с ним говорить или, того хуже, выведешь его на нас…Донхек не поменялся в лице. Он даже не дрожал, когда протянул несколько листов бумаги в руки господина Чхве. Он ничем не выдал поселившееся в груди неприятное ощущение. Что-то непременно произойдет. Тяжелые свинцовые тучи сгущались над головой. Если Минхен действительно искал его, рано или поздно они непременно столкнутся. Что же тогда скажет Донхек? Уходи? Но сможет ли он сделать это, зная, что радость встречи оставит на нем глубокие раны?Чхве поднялся на ноги и прошел к горящему в углу камину.Донхек кинул беглый взгляд на лежащий на столе канцелярский нож, но поспешно потряс головой, словно пытаясь смахнуть секундное наваждение. Когда он обернулся, уставившись на мужчину, в старческих руках оказался зажат длинный железный прут, и плоский конец его был раскален.— Мне кажется, мы должны скрепить наш договор не только на бумагах, которые легко можно сжечь, не права ли? — мягко сказал он и показал рисунок на плоской части железного прута.Донхек поднялся и оттянул широкий ворот футболки. Приблизив к его шее плоский конец, Чхве улыбнулся.— Почему ты никогда не просил награды за свои действия? — спросил он, и Донхек почувствовал жар от раскаленного железа. Его кадык судорожно дернулся. — Может быть, у тебя есть какое-нибудь желание?.. Поверь, я выполню любое, если ты будешь служить мне верой и правдой.— Ваше условие перечеркнуло все мои желания, — ответил Донхек.Уголок бледных губ Чхве издевательски пополз вверх.— Минхен, — протянул он, словно пробовал на вкус тягучий мед. — Слишком опасно.Донхек устало выдохнул и прикрыл глаза.— Ничего другого я не желаю.Он почувствовал, как его щеки коснулась сухая ладонь.— Быть может, если ты будешь слишком хорош, — в голосе прозвучала усмешка, — я позволю тебе с ним увидеться.Чхве резко прижал раскаленное железо к нежной коже шеи, и Донхек прокусил собственную губу, почувствовав, как в рот хлынула кровь.Ради Минхена он, казалось, мог бы пережить даже средневековые пытки.