Часть 2 (1/1)

– Салли, ты чудо. Первое время она так на него злилась. Мажор, пижон, у себя на уме. С высоко задранным носом, самолюбием до небес и презрительными складками в уголках рта, появляющимися при одной только мысли о самых убогих жителях самого убогого городишка на свете. Да никто из них не стоит даже пыли под носками гладких лакированных туфель. Неужели думал, что она купится на очаровательную улыбку и тот самый аромат Hugo Boss, по которому так прётся Мэтр? Буквально млеет, глаза блаженно закатывает и плавится сырком на солнце. И что нашёл только. Не-е-ет, малышка Салли не из таких девчонок, что вешаются на шею после первого же тупого подката (как будто она не знает, что у неё глаза красивые). Малышка Салли – из тех, кто запросто влепит тебе пощёчину, если только попробуешь опустить взгляд чуть ниже положенного. Ну, или добьётся, чтоб тебя заставили ремонтировать дорогу, которую сам же и раздолбал – и плевать ей, что Кубок через три дня. – Нет, правда, чудо. Он изменился. Он стал улыбаться не для того, чтобы понравиться – просто вспоминал звёзды, смотреть на которые Мэтр таскал его в поле каждую ночь. Он больше не смеялся над кривыми зубами и ржавым тягачом, и с удовольствием слушал, как Мэтт упоенно-фальшиво тянул кантри под старенькое радио, и сам подпевал, а потом начинал хохотать и тащил их мечтателя плясать дикие танцы вокруг костра. Ходил чумазый с утра до ночи – весь в пыли, грязи, смоле, променял роскошный костюм на старые джинсы и прилично загорел, работая днями на солнце. А ещё – всем сердцем полюбил Радиатор Спрингс. А Салли, кажется, полюбила его. Вот такого, изменившегося. Ни капельки не заносчивого и, ну, просто – х о р о ш е г о. – Ты удивительная девушка, просто потрясающая. Салли отдаёт ему комнатку в своём мини-отеле, Салли иногда оставляет ему на столе ужин или по крайней мере – визитку единственной круглосуточной пиццерии. После Кубка проходит неделя – и Салли впервые зовёт его посмотреть вместе фильм, или прогуляться, или прокатиться до водопада, и они разговаривают, и ей… интересно, весело и легко. Она прежде такого не чувствовала. Она целует его в щеку при встрече, поднимаясь на цыпочки. Она берёт его за руку, когда он рулит только левой. Она сидит с ним за столиком в кафе на первом за последние лет пять кажется-свидании, совершенно очаровательная в цветочном платьице и с мягкими каштановыми локонами, спадающими на плечи – и вдруг понимает, что, похоже, слишком многое просто… выдумала. – Но… Это будет неправильно, понимаешь? У Молнии глаза такие… с искорками. Даже сейчас, когда серьёзный и капельку грустный – всё равно светится, подзадоривает лучиками – так, чтобы совсем не получалось плакать. Салли трёт шею ладошкой, улыбается, уставившись взглядом в стол, и… кивает. Да, кажется, она понимает. Она помнит, каким был Мэтр до… до него. До МакКуина. Как старался веселиться и жить на полную в месте, где жизни почти не осталось. Для каждого придумывал добрую шутку, простодушно хвалил её бессменные неприметные серёжки-гвоздики и оставлял собственноручно сплетенные веночки цветов перед единственным в городе памятником. Как напевал одну и ту же песню на повторе сутками, только чтобы не сидеть в тишине, как зачитывался в сотый раз потрёпанной ?Собакой Баскервилей?, хоть и выучил её уже от корки до корки. Как старался улыбнуться в зеркало каждое утро, а когда не получалось – даже не выходил из дома, потому что если он со своим настроением совладать не может – что хорошего он другим даст? Ничего. Мэтр больше всех радовался, когда в городе появился новенький. Он первым его увидел, не считая Шерифа – прилетел в бар при заправке, где под вечер собираются все местные, и дольше часа с восхищением и теплом трепался о точках родинок, о клевой тачке и чёртовом Hugo Boss, которым разит за версту. Мэтр никогда не называл его ?чужаком?, никогда не обижался на пижонские замашки и так отчаянно старался не облажаться, чтобы не спугнуть… – Видишь разницу, да? – МакКуин накрывает руку Салли пальцами и ласково заглядывает в глаза: – Ты меня тогда ненавидела, и правильно делала, я был просто невыносимым засранцем… – осёкшись, ойкает и зажимает рот, на что она только фыркает. – Но он любил меня уже тогда. С самого начала. Даже если мы это так не называли, даже если мы и не целовались-то толком, не считая… В общем, прости меня, Салли. Он обнимает её и с теплотой мажет губами по её щеке, платит официанту вперёд за ?всё, что закажет милая леди за дальним столиком?, и запрыгивает в машину – до домика Мэтра домчит за пять минут. – Поедем сегодня вечером смотреть на звёзды? А-а-а, не отвечай, знаю. Вы с Салли договорились, да? Его встречает запах чипсов с сыром, трындеж телевизора и скрытая за равнодушием обида. МакКуин едва сдерживая смех: Мэтр так мило ревнует. – Салли мой друг. – А я? – Больше. Куда больше. – Так мы поедем смотреть на звёзды? – Ну конечно! Они валяются на заднем сиденье в обнимку, и Мэтр на полном серьёзе принимается считать рассыпавшиеся на небе белые огоньки, когда Молния чего-то вдруг ворочается под боком. – Жарко, – выдыхает, и как-то невообразимо легко стягивает с плеч растянутую футболку. Мэтт, когда ему её одалживал, если честно, думал только об одном: что она вся-вся пропитается сладковатым свежим запахом, от которого у него так славно едет крыша. Но он уж точно не думал, что доведётся увидеть, как МакКуин её с себя с н и м а е т. А ещё нависает сверху, закрывая собой небо, и смотрит чуть смущённо, чуть неуверенно. Трётся носом о колючую щёку, обжигает дыханием загорелую шею. Целует – сразу по скулам и ключицам, минуя губы, но так ярко, что Мэтт забывает о звёздах на небосклоне – те, что взрываются сейчас под веками, считать интереснее. – Знаешь, я кое-что понял. Молния дышит ему прямо в ямочку под кадыком и этим щекочет, раззадоривает. Сам улыбается блаженно, выслеживает пальцами острый край ключиц. И сложно говорить быстро, когда воздуха не хватает так сильно, но Мэтр всё же успевает его опередить: – Я тоже люблю тебя, дурачок. – Ха-ха, вот оно что! – Молния падает на него сверху, дотягивается губами до солнечного сплетения и уточняет насмешливо: – Значит, это я теперь дурачок? – Ну, конечно, дурачок. Мой самый любимый дурачок. – Ладно, думаю, мне подойдёт такая формулировка. Мальчик затихает. Просто мерно дышит и слушает ночь. Звёзды откликаются с небосвода чистым звоном. Мэтр решает, что даже те, что под веками – и вполовину не так дороги, как те, что рассыпаны по шее, плечам и лопаткам МакКуина. Он высчитывает их губами, не пропуская ни одной.