Глава 2 (2/2)

- Нет. Просто вспоминал, с чего начать.

...Год назад я сидел в Сардах. Вусмерть, как мне тогда казалось, разругавшись с Александром, я махнул рукой на все и уехал гонять горцев. Условия в пограничном гарнизоне оставляли желать лучшего. Уходя, солдаты Дария забрали с собой все, что можно было забрать, сожгли все, что можно было сжечь, но на наше везение не успели отравить воду в двух колодцах. Антигон, которого я своей милостью приехал сменить, коротко доложил мне обстановку и отправился за бурдюком.

- Последний, - с тяжелым вздохом констатировал он, а я уже тогда понял: пить у меня гарнизон не будет.

Если бы я тогда знал, что и есть тоже.

Месяц мы держались на том, что осталось с прошлых подвод. Я не жаловался: злость на Александра, на его упрямство, на его неизменное "я прав" подогревала не хуже внутреннего котла.

А потом наступила осень. Вы знаете, что такое осень в горах? И не надо.

Изнуряющая жара сменяется холодом, звезды поднимаются все выше и смотрят с небесного бархата своими безжалостными алмазными очами. Утром все тяжелее заставить себя вылезти из-под шкуры, заменяющей одеяло, воду для умывания приходится порой раскалывать кинжалом.Еще через два месяца я знал все о способах добычи, разделки и приготовления козлов и коз. И о способах выделки шкур тоже. Кажется, мы провоняли все насквозь, словно сатиры. Козлятина, лук и лепешки из грубого зерна.

То есть душок от нашей ставки шел ну просто непередаваемый. Наверное, нужно было быть совсем недалеким идиотом, чтобы не учуять нас даже с вершин.

Я лютовал. Не получая писем - ни от кого! - не получая известий, да вообще ничего не получая, кроме застывших на спине мышц, я решительно запретил парням пить. Все вино хранилось у нашего врача, которому я пообещал все самые страшные кары, какие только смог вспомнить (и еще парочку!), если узнаю, что хоть что-то, хоть кому-то. Сам не знаю зачем, но держа в черном теле самого себя, я срывался на гарнизонных, потому что чувствовал свою последнюю беспомощность: я не знал, когда нам пришлют обоз. И боялся, ворочаясь в ночи на досках, застеленных шкурами, задаваться вопросом: а пришлют ли?

А потом произошло то, что оставило в моей памяти ну просто неизгладимый след.

Клеомен, один из моих товарищей, каким-то образом раздобыл той самой безумно крепкой можжевеловой настойки. И рад бы я сказать, что напился. Нет. Он на-жрал-ся. В свинину, в невменяемую хрючью морду, в дерьмо.

И последнее, как потом оказалось, вовсе не было метафорой.

Решив пойти проветрится, юноша не удержался на краю отхожего места и нырнул, словно тунец на глубину, туда, о чем приличные люди вслух не говорят.

Нырнул. Видимо, согрелся. И заголосил. Спустя минут пять.

Мы высыпали на улицу, пытаясь понять, что происходит, а потом, отсмеявшись над попыткой незадачливого сугрева, принялись его доставать.

Нет, Гадесом клянусь, я не участвовал в этом. Впервые за полгода я смеялся так, что начал икать. Меня сгибало пополам до судорог между ребрами, я икал, утирая слезы (но-но, не только от усилившихся миазмов!), и пытался, порой, давать советы, вызывающие такой же хохот у ребят.

Странно, но это дурное происшествие словно растопило барьер между нами, и вот, кое-как достав незадачливого ныряльщика, мы уже окрестили его хибарку "сраным домиком", под шумок разговорив остатки той самой лютой можжевеловки. А потом наступило утро. И я взглянул на них совершенно другими глазами. Как и они на меня, кажется.

И перестал мечтать о возвращении в столицу. А что? Мне и здесь неплохо.

Эти ребята были готовы, всерьез готовы, отдать за меня жизнь.

Александр потом наградил их серебряными щитами. Моя гвардия. Моя охрана. Нет, не моя. Каждый из нас охраняет друг друга...Когда я закончил рассказ, то понял, что Птолемей всхлипывает, видимо красочно представив произошедшее, и утирает слезы, а Александр, который эту историю знал давно, как раз закончил прилаживать последний узелок на чистых бинтах.Он поцеловал меня в лоб - коротко и признательно - и шепнул:

- Хочешь чего?

- Есть. И свои бумаги.

Царь пристально, по своей привычке склонив голову вправо, поглядел на меня и кивнул:- Пришлю к тебе малыша. Увидимся вечером.

И вышел так же стремительно, как, я был в том уверен, пришел.