13 (2/2)

Они хотят?

Тулио - больше всего на свете; но проблема всегда была не в желаниях, а в возможности их исполнения.

- Теперь у тебя есть твоё глупое золото и Чель! Зачем тебе я? - продолжает наседать Мигель; и когда он хлещет по щекам, это действительно больно. Вцепился за воротник - не отпустит, смотрит прямо в глаза, слишком близко, так близко, что вокруг даже самый воздух пахнет потом, переспелыми фруктами и кровью со сбитых с непривычки пальцев. У Тулио коленочки подгибаются - да он всё слышал, дело ясное.

Это так злит.

Он страшно сердит на своё тело, на своё сердце, на свой непослушный, вздорный рот, и говорит, не думая, хлещет по лицу и затылку, отстраняясь, чтобы, не приведи Господь, не поцеловать, не обнять и не остановить всё это немедленно.

- Ты и вправду мне больше не нужен, - да, первым руку в кулак складывает Мигель, вовсе не пытаясь при этом рассчитать так, чтобы удар вышел слабее. Будь это шуткой, они славно посмеялись бы в конце дня, долгого-долгого дня, снова прижавшись спина к спине, чтобы сберечь тепло и доверие. Хотелось бы верить, но глаза у Тулио больше не смеются, и Мигель метит в висок, почти забывшись.

Его отрезвляет то, что удар попадает в цель.

Никто из них не пытается отклониться.

- Замечательно, - бормочет Тулио позже, когда они уже висят над пропастью. Зелёные стебли хрупки на вид, порваться могут в любой момент - и тогда прощай, мир, спастись от раззявленной пасти Шибальбы не поможет никакой хитроумный обман; плакало всё - Испания, Чель и груды золота. Так и не миновавшая опасность смешит до слёз - вот это как раз вполне искренне. Тулио не может даже закрыть лицо - он глупо моргает, слюняво распахивает дрожащие губы и нечаянно немного раскачивается, но никак не способен перестать хохотать и плакать, пытаясь отвернуться.

Это отвратительно - то, как ему нравится.

Честное слово, немногим дольше - и он бы сказал: "Я люблю тебя". Так ему кажется, а впрочем, если ещё правдивее, ему никогда не хватило бы смелости. Храбрец и безумец из них двоих Мигель - Мигель не стесняется смотреть с искренней злобой и оставлять позади. Как будто он теперь старший и самый главный - делает молча, хоть и не без оглядки.Теперь некому будет бросить невнимательное "всё правильно", доверяя и не проверяя, что раз за разом кончалось плачевно.

- Всё прекрасно, - говорит Тулио ему вслед; он всегда был из болтливых, так-то, особенно когда находилось, кому слушать, а теперь слова у него резко кончаются от того, что кто-то горло сдавил рукой в кольчужной перчатке. И не верится: неужели это... навсегда? Ведь в мире никогда не было никого кроме них - с болтовнёй до утра, провальными планами, нелепыми и не всегда приличными подколами, с той горсткой поцелуев, лучше которой у Тулио в жизни (ничего) не случалось, сказать по правде.

Что ж, он отнял это у себя своими собственными руками.

Не сумел вовремя заткнуться или не сказал того, что должен был?

Вряд ли он теперь уже узнает.