11 (2/2)

Мигель - большой, улыбчивый и весёлый; малышне нравятся его плечи, а старшие танцуют под его песни, и нечаянно вспоминаются семейные ужины там, в детстве, в стране, куда им никогда уже не вернуться. Кажется, когда-то было много родни, широченные столы, сдвинутые воедино, и простые, но сытные лакомства. Обычно Мигель эти разбитые драгоценности не ворошит, чтобы не расстраиваться, но сейчас, перебирая струны, подкручивая колки, вдруг нечаянно понимает: он уже расстроен.

И очень давно.

Люди помогают ему - выносят фрукты и воду из маленьких, простых кухонь, дети тащат в кулачках сокровища, о которых завтра не вспомнят, чтобы показать и похвастаться не столько вещицами, сколько собственным мимолётным счастьем, и Мигель хорошо понимает их - он повторяет себе, что тоже такой, всегда таким был и будет, простым и безоблачным, кем бы его ни считали, но не знает, верит ли сам. Он слишком много думает о том, как надолго оставляет Тулио и Чель наедине, позволяя ей разделить их, а всему самому неожиданному - случиться.

И даже на трезвую голову.

Что поделать.

Мигелю нельзя доверять думать собственной головой, а Тулио свою, видимо, потерял.

Так и получится, что они заблудятся не в бесконечных джунглях, а в горстке наспех возведённых стен, которые бы обрушило не то что прикосновение, а вовсе метко брошенное слово, и осознании того, что они могли бы что-то сделать, если бы только... Если бы, может, голова Чель не покоилась так сладко на его груди - Тулио не бывал с женщинами так часто раньше, тем более, с одной и той же. Каждый раз это делает его ленивее кота, живущего на окне какой-то милой старой дамы, вечно греющегося на солнышке и употребляющего в пищу лучшие деликатесы, которые она способна ему предложить. У него тоже есть всё, что он пожелает, вот ему и не надо тревожиться.

Тулио успешно отгоняет от себя мысль, что волноваться, не спать ночами от гудения мыслей в черепушке, вечно заходить дальше в своих попытках предугадать, что случится потом, было некогда его лучшим качеством. Он лицедействовал не хуже прочего сброда из ярко размалёванных шатров, почти смог овладеть шпагой (весьма неплохо для самоучки) и нашёл напарника, на которого всегда можно положиться; лучшего друга, о котором мог только мечтать; человека, которому он доверил бы (и доверял не раз) свою жизнь и нечто большее.

А теперь?

Чель ходит пальчиками по его груди и улыбается - губы перепачканы мёдом, который (не стоило бы забывать) принадлежит пчёлам больше, чем людям. Может быть, она сможет вырастить их детей и вести хозяйство. Никто ничего не обещает, Тулио приникает к ней, тёмной, как южная ночь, ожидая поцелуя, а чувствует тычок под рёбра, от которого остаётся царапина, даже немного закровившая, и снова превращается из нежащегося на солнце кота в крысу, которой чуть не переломили ботинком хребет, а теперь она шляется в сумерках от свалки к свалке. Голодная и озлобленная, и ожидания её не оправданы.Ей инстинкты зверя подсказывают: что-то не так.

- Нам нужно чудо! - восклицает Мигель, потный и покрытый мелкой жёлтой пылью, точно глазурью, как всегда, втравивший их в передрягу и ищущий теперь помощи - больше этого раздражает только то, каким правильным, даже приятным это кажется. Всего на мгновение всё почти стало как раньше - сердце бури и они двое, переглядываются, хлюпики; Тулио против воли чувствует широченную улыбку, до боли растягивающую его щёки под стать знамени, ноющую, словно порез.Чель приходит и уходит, как кошка, ничего не обещая, и уж точно она не стала бы так смотреть.

- Нам нужен обман, - поправляет Тулио, оглядываясь на неё и думая, что, вопреки всем правилам работы в команде, никогда не сможет быть с ней честным до конца. Благо, иногда у них случаются моменты взаимопонимания - искорка, про которую кажется, что её можно раздуть в пламя, пока она не тухнет бесследно, оставляя тебя в темноте.

А Мигель когда смотрит - это костёр горит.

Опаливает и согревает.

Чувствуете запахи дыма и мяса?

Вождь говорит:

- Ты мог бы остаться, - и хлопает по плечу с такой силой, будто хочет вбить эту мысль под кожу до самого сердца. И у него получается - получилось бы, всё ещё верит Мигель, с сожалением осматривая лодку, представляя с неожиданным ему в себе самом страхом, как расколет её пополам океан (легче ореховой скорлупки), так вот, получилось бы, не нуждайся Тулио так сильно в том, чтобы на него смотрели с восхищением. И если бы получалось выпутываться из всех проблем самому, как фокусники в момент выбираются из верёвок и из цепей...

К тому же, он ведь до сих пор не может засыпать один и никогда не скажет об этом Чель.

Хочет казаться храбрее, чем есть, дело ясное.

Или знает, что в темноте рядом всегда будет храпеть Мигель, да так, что заткнуть его (без смешка, без поцелуя) невозможно?