9 (1/2)
Тулио прекрасно может вспомнить и даже пересчитать, используя пальцы - рук, ног и Мигеля, - разы, когда бывал на праздниках. У него работа лучше всего идёт в пьяной толпе, жаждущей хлеба и зрелищ, - в таком месте, в такое время даже у непутёвого карманника всё получится. Ещё можно немного заработать, участвуя в небольших турнирах, в которых люди (в основном, молодые) выставляют на всеобщее обозрение своё умение владеть шпагой и бесстрашную доблесть, которая, впрочем, скорее наносится на лицо, как грим бродячих артистов, чем исходит изнутри. Больше всего платят, если проигрываешь кому надо; Тулио, наверное, поэтому так и не достиг в благородном искусстве значительных высот.
Ещё ему не припомнить, когда он был на празднике в свою честь.
Никогда, конечно.
Кто же станет так баловать крысёныша? Только безглазая, безгласная, безрукая тень из уголков воспоминаний, больше похожая на печальную мраморную статую, чем на что-то живое. Она снится только с обрубками на плечах - почему тогда кажется, что у неё были внимательные, мягкие ладони? И очень холодные. Это Тулио взял от неё - и всё другое, сколько смог унести в своей крошечной охапке в день, когда был обезмолвлен навсегда в своём неброском горе завываниями подоспевших, как падальщики, плакальщиц, ослеплён тем, как впервые погасли в комнате все свечи, кроме одной, и отсечён под корень страхом, у которого не было имени.
И даже это был не его праздник.
Торжествуя - разумеется, не беспечно - Тулио внимательно озирается по сторонам в ожидании подвоха, который рано или поздно непременно последует. В Испании если и говорят о дикарях из Нового Света, то ничего хорошего. Ни у одной из историй, рассказываемых за барной стойкой в поздний час, не имеется счастливого конца - непременно кто-то оказывается в числе пострадавших. Было бы здорово, конечно, стать исключением, подтверждающим правило, и обойтись без жертв - и настроение у Тулио подходящее, самое лёгкое, самое праздничное, но он настроен мыслить реалистически, даже когда местная выпивка ударяет в голову, как в барабан, с гулким грохотом.
Мигель может больше выхлестать, не пьянея, - и всегда пользуется такой возможностью, тем более, на халяву, поэтому, конечно, как обычно, приходится ловить его за нагое, мягкое и тёплое, будто воск, плечо, шипеть за ухо, чтобы он не нарывался; однако в этот раз всё идёт поперёк плана (не совсем не по плану, но точно не так, как ожидалось): Тулио не догадывался, что напиток окажется таким крепким, и его самого начинает пошатывать быстрее, гораздо быстрее, чем он мог ожидать.
Если бы он об этом подумал, он бы остановился раньше.
Но теперь... вроде как уже поздно, да?
Можно продолжить, точнее, конечно, нельзя ни за что, но Тулио делает ещё глоток и чувствует на онемевших губах почти чужеродную улыбку.
Куда ни глянь, люди, танцующие и смеющиеся, выкрикивают их имена и благословения на своём странном, гортанном языке - это тоже не способствует ясности мыслей. Славят Господа Бога, а не бездомного Тулио, которого половина Барселоны разыскивает с ножичком за пазухой - за долги, подставу, мухлёж и всё хорошее. Легко забыться, когда тебя тащат в каждый хоровод, когда тебе пихают на руки тяжёлых, как могильные камни (это ещё помнится так отчётливо, и спустя много лет саднят содранные тогда ладони) младенцев - чтобы ты поцеловал их в мягкие лобики и тем самым уберёг от всякого зла, тебе доверяют их, а они не успевают начать кукситься, потому что им нравится твоя смешная шляпа и то, как нечаянно увлажняются твои глаза, и ты даже не можешь зло вытереть их запястьем. Это ведь совсем несложно, оказывается, - быть всемогущим и всеблагим. Тулио приобнимает женщин за нежные, покатые плечи - и всё бы хорошо, но что-то внутри него свербит, заставляя оборачиваться, искать взглядом Мигеля.
Они же должны держаться вместе.
Они должны держаться вместе, чтобы...