ЧАСТЬ 4 (1/1)

К сожалению, семейная идиллия продолжается не слишком долго. Довольно скоро Дональд начинает замечать, что Ханна снова пытается провоцировать в нём раздражение. И она опять не осознаёт этого, так что просить её перестать довольно затруднительно. Он бы подумал, что это действительно не провокация, но она так заметно ждёт его реакции, что даже странно, как она сама не замечает. Впрочем, Дональд верит, что она не замечает. Он достаточно интересовался психологией, чтобы знать, что это возможно. Только что с этим делать, он до сих пор не очень понимает.Они обсуждают день рождения Генри, и Ханна опять высмеивает все до одного предложения Дона. Он не выдерживает.—?Зачем ты вообще спрашиваешь моё мнение? Ты его ни в грош не ставишь, может не надо спрашивать меня тогда?—?Ты что, опять не хочешь поучаствовать? —?взвивается она.—?Да я хочу, пойми! Хочу помочь тебе в исполнении чего угодно, что нравится тебе. Я уверен, что Генри будет рад в любом случае. Но, может, хватит уже высмеивать каждое моё слово и пора перейти к конструктивным действиям?—?Это я-то тебя высмеиваю? Да это ты издеваешься надо мной! Предложил подарить ему эту ?волшебную? метлу*!—?Но он был бы рад…—?Да ты знаешь, сколько детей уже угробились, попытавшись вылететь на такой из окна? Ты думаешь, он бы не попытался?—?Нет, я не знал, но я думаю, что он умнее всё-таки…—?Я уже сомневаюсь, что ты умнее.Конечно же, это сказано в перепалке. Конечно же, это сказано сгоряча. Но у Дона нервы всё-таки сдают.—?Мне надоел этот язвительный тон, Ханна! Почему ничего, абсолютно ничего, что я делаю, не оказывается достаточно, чтобы получить от тебя элементарное уважение, которое вообще-то положено каждому человеческому существу, по умолчанию?! Я уже давно живу не для себя, а только для тебя и детей, терплю твою холодность и пренебрежение ко мне и моим друзьям?— и ты банальным вежливым тоном не хочешь со мной говорить? У меня опускаются руки и не хочется делать вообще ничего!—?А что ты делаешь? Что ты делаешь-то, кроме того, что я тебе поручить потружусь? Торчишь на работе сутками и валяешься на диване дома. У тебя вообще друзья есть, кроме этого твоего Дейкина? Есть у тебя занятия, кроме этой твоей безнадёжной ?книги?? Такое амёбообразное существо, я бы в жизни не подумала, что ты таким станешь.—?Ну знаешь, про книгу могла бы и помолчать. Сколько уже я о ней даже не заикаюсь, но ты всё равно меня ей попрекаешь при каждом удобном случае.—?А я молчала. Молчала! Но сколько можно всё это терпеть? Я знаю свою цель на работе, я знаю уровень порядка, который мне нужен в доме, я знаю, что буду обсуждать с подругами в субботу и какой день рождения устроить нашему сыну! А что знаешь ты? Я кручусь, как белка в колесе, чтобы это всё успевать, и опять без малейшей поддержки с твоей стороны!Ну вот это уже просто ложь. Быть может, Ханна снова ?контрпродуктивна? и говорит не подумав, но она же взрослая женщина, в конце концов! В тридцать пять пора бы уже осознаннее вести себя и не идти на поводу у каждого иррационального страха так откровенно! Неужели же Ханна не видит, как много внимания и сил он отдаёт детям? Неужели она считает, что это не стоит и ломаного гроша? Ну, посмотрим.—?Ну что ж. Если ты совсем не замечаешь мою поддержку, думаю, ты не заметишь и её отсутствие. Имей в виду, завтра у меня снова много работы, так что буду ?торчать? там опять допоздна. К ужину не жди.—?Quod erat demonstrandum.** Разогреешь себе сам.—?Договорились.Дверью в этот раз никто из них не хлопает. Но напряжённое молчание длится весь вечер, и утро тоже. Дон немного стыдится, что со злости соврал: не так уж много дел у него в этот день намечено. Но задержаться он действительно планирует… чтобы снова позвонить Познеру.Дэвид радуется, узнав его голос, и на душе от этого… непонятно, что происходит. То ли теплее становится, то ли кошки скребут. А скорее и то, и другое.Они снова не касаются ни одной из больных тем. Говорят о работе, о друзьях. Дэвид немного рассказывает про свой садик, окончательно отцветший наконец-то, о планах, что он хочет вырастить на следующий год. И, конечно, спрашивает про рассказ. А Дон его почти что дописал, есть только легкое ощущение недоработки, отчего?— он никак не поймёт. Дэвид диктует ему свою электронную почту, и Дон обещает набрать текст и выслать ему. Говорят о детях?— Дон о родных, Дэвид о подопечных. Говорят о ?волшебных? мётлах и несчастных случаях?— и Дэвид вздыхает: ?Посмотри мне в глаза и скажи, что ты на их месте не попробовал бы?… И Дону вдруг хочется. Не попробовать, а?— посмотреть в его глаза. Светло-серые, в обрамлении светлых пушистых ресниц. Вслух он отшучивается, что церковь не одобряет всех этих ведьминских штук, так что нет, не стал бы, спасибо большое?— но сам понимает, что это слабый аргумент. Церковь много чего не одобряет, с чем Дон давно и регулярно сталкивается. Однако Познер смеётся и не ловит его на слове, и переходит к другой теме. У них немало тем для бесед. Книги, музыка, фильмы. До очень уж позднего вечера они не сидят в этот раз, прощаются через час примерно, но настроение у Дона поднимается достаточно, чтобы не обращать внимания на ворчание Ханны, с удовольствием разогреть себе ужин и позаниматься с детьми, раз уж осталось время. Общение с ними?— ещё одна вещь, дающая силы двигаться дальше.Так продолжается… какое-то время. День рождения Генри проходит вполне хорошо, он и его друзья выглядят совершенно счастливыми, но Дон и Ханна по-прежнему почти не разговаривают друг с другом. Беседы только деловые, досуг раздельный, сон… на разных половинах кровати. Ханна и раньше не проявляла большого энтузиазма в постели, и в случае перерывов в их сексуальной жизни совсем не страдала. Дональд же просто привык сдерживать порывы, если не с кем их удовлетворить. Но, если честно, он замечает, что если и чувствует зарождающееся сексуальное напряжение в эти дни, то оно не направлено ни на Ханну, ни вообще на кого-то конкретного. Просто?— явление физиологии. Пережить и отпустить его труда не составляет, даже лёжа в постели рядом с женой. Дону грустно от этого, грустно и пусто в груди: неужели это всё? Неужели это чувство?— закончилось? Как это ни печально, он не может не признать: похоже на то.Время идёт своим чередом. Праздники, раскрашивающие город, сменяют друг друга: чёрно-оранжево-фиолетовый, красно-бело-зелёный. Снега как не было, так и нет, и оформители витрин удваивают усилия по созданию рождественской атмосферы среди промозглого ветра и серой слякоти. Скриппс так и не помирился с Ханной до конца. Она не злится больше, но первой на примирение не идёт… и он не спешит. Так на удивление спокойнее живётся.***День рождения самого Дона проходит тихо, без вечеринок и гостей?— впрочем, как всегда в последнее время. Кто-то из коллег вспоминает, что надо бы его поздравить, кто-то нет. Дон не любит делать из этого повод быть в центре внимания. Ну стал он на год старше, и что с того? Тридцать четыре года?— не такое уж достижение. Дети мастерят ему подарки, Познер присылает смешную электронную открытку. Дейкин хочет зайти, но после язвительных слов Ханны Дон предпочитает общаться с ним вне дома. Стю совершенно точно делает в голове какие-то далеко идущие выводы по этому поводу, но не высказывает их Дону и вопросами его не донимает, так что вечер они проводят весьма приятно. Как ни странно, Дейкин тоже повзрослел и стал сдержаннее за прошедшие годы.Сам с собой Дон, впрочем, размышляет о том, что произошло за этот год, достаточно серьёзно. Тридцать три?— переломный возраст, все говорят, даже те, кто не принимает во внимание земную участь Христа. И если, вступая в этот возраст, Дон был настроен скептически, то сейчас он при всём желании не смог бы с этим спорить: перелом в его жизни произошёл. Да ещё какой.***Он почти регулярно звонит теперь Познеру, пару, а то и тройку раз за неделю. И всё равно они умудряются провисеть на трубке не меньше часа. Познер присылает обратно текст рассказа Дона со своими комментариями, и его критика не портит Дональду настроение, а наоборот почему-то воодушевляет, и новая версия нравится гораздо больше ему самому. В другой раз Дэвид смеётся над свежей историей о том, как Дон ходил вымогать у горожан конфеты вместе со своими и соседскими детьми, нарядившись Великаном и обмотав Бобовый Стебель вокруг шеи наподобие боа. Рассказывает, какие пугающие розыгрыши были популярны в его школе в этом году. Ставит ему послушать пластинку?— да-да, через телефонную трубку, и им обоим смешно и как-то тепло от такого ребячества?— каким-то чудом купленный прямо у них в Шеффилде новый альбом ?Deep Purple?.Дон понимает, что их звонки не содержат ничего, что следует скрывать от жены… кроме, может быть, интонаций?— и улыбок?— способных сказать больше, чем слова. Так что он всё же никогда не звонит Познеру из дома. Ему неловко от собственной скрытности, но он утешает себя тем, что он ведь не делает ничего плохого. Это чисто дружеское общение, ничего больше. Просто эта дружба значит особенно много сейчас, когда дома отношения натянуты. Он не смог бы сейчас перестать звонить Познеру. Эти долгие разговоры?— такой глоток свежего воздуха, какой делают ныряльщики перед уходом в глубину. Иногда Дону кажется, что без этих звонков он бы просто не выжил.Дэвид рад его звонкам, это слышно, но никогда не звонит сам. Иногда что-то пишет ему, в основном присылает ссылки на интересные статьи?— или делится идеями, куда ещё попробовать отправить рассказы. Рассказов на тот момент уже несколько, и Дон уже пробовал их посылать в журналы, но получил пока только один отказ… Остальные пятнадцать писем остались вовсе без ответа. Дэвид убеждает его, что это просто прекрасно, и надо продолжать писать и отправлять. Дон согласен с ним, но без его поддержки он бы точно уже сдался. Поз всегда подталкивал его сделать больше, лучше: подсовывал оригинальные партитуры вместо адаптированных, метким вопросом выворачивал наизнанку основную мысль его эссе… и сам работал на пределе. Он срывался от напряжения, и не раз, и это Дона тоже подстёгивало. ?Если Дэвид себя не щадит, почему я должен?..??— думал он и удваивал старания. Он и сам тормошил Дэвида в ответ. Не давал ему распрощаться со здоровым упрямством и махнуть на себя и всю эту учёбу рукой. Очень радовался за него и восхищался его внутренней честностью, когда он всё же решился обратиться за помощью к психологам и психотерапевтам. Если бы они не перестали общаться, думает Скриппс, может быть, и роман уже был бы написан. Но история не знает сослагательного наклонения, нет никаких ?если бы?.Бегая по магазинам в поисках подарков, Дон не думает о Познере, его мысли и без того заняты. Но потом вдруг встаёт как вкопаный перед стендом с музыкальным оборудованием и аппаратурой. Видит новые крутые наушники Philips, он сам пользуется такими же, предыдущей модели. ?Так мне хочется послушать этот альбом в хороших наушниках,?— вспоминает он. —?У моих как назло провод перетёрся, старые они уже, хрипят, а на новые пока что денег нет, да и мотаться выбирать их просто некогда?. Дон, прослушав в этих пример из начала ?Богемской рапсодии?, удовлетворённо кивает и, не дав себе времени засомневаться, покупает их. ?Да, подарок. Да, заверните, пожалуйста?.Во время разговоров Дональд так живо представляет выражения лица и жесты Поза, что порой остаётся с полным ощущением, что они виделись. А порой?— с тянущим, ноющим чувством тоски по нему, с желанием увидеться по-настоящему.—?Я так жду твоих звонков,?— признаётся однажды Дэвид, и Дон почти видит, как он сдерживает смущённую улыбку и отворачивается, как трепещут его ресницы, чётко видные в профиль. —?Иногда это?— единственное, что помогает мне пережить очередной суматошный день.—?Да,?— говорит в ответ Дон,?— мне тоже,?— и ему приходит в голову безумная идея:?— А давай встретимся как-нибудь, а? Я соскучился по твоим закатываниям глаз и саркастическим усмешкам. У нас тут командировка намечается в Манчестер, прямо начиная с Boxing Day** на два дня, никто не хочет брать… Хочешь, я возьму? У вас же как раз каникулы будут, да? Пересечёмся там, поболтаем нормально, без этого телефона, прилипшего к уху…Познер молчит. Дон оценивает то, что сейчас сказал… и умолкает тоже. Прозвучало… фальшиво. Прозвучало почти как издевательство. ?Поболтаем?. Поболтали уже один раз. Познер наверняка закрыл глаза и устало щиплет переносицу, будто пытаясь унять головную боль.—?Поз… Дэвид,?— зовёт его Дон,?— я… понимаю, наверное. Если не хочешь?— не надо. Я просто… действительно очень хочу тебя увидеть.И Дэвид каким-то незнакомым, тихим, сдавленным голосом произносит:—?Да. Я тоже хочу.***Дэвид договаривается о встрече со Скриппсом, изо всех сил стараясь скрыть тот факт, что он сам о своих откровенных словах почти сразу же пожалел. На попятный идти он не хочет, отчасти потому, что черту эту в себе он терпеть не может, все эти ?Хочу!??— ?Ой, нет, не хочу!??— ?Или да…??— ?А может, не стоит…? По большей же части?— просто потому, что это правда: он хочет увидеть Дона, томится о нём, тоскует… видит сны. И при этом действительно жалеет о своём признании. Он очень сильно внутренне противится мысли об отношениях с Доном?— сейчас. У него уже был горький опыт отношений с женатым мужчиной, который в жене и детях души не чаял.Это как раз была последняя его попытка поддерживать отношения на расстоянии, хотя сейчас он не назвал бы то, что тогда происходило, отношениями. Мужчина тот был… довольно странный. Безусловно бисексуальный, и скорее похожий на Дейкина, чем на Дона (само по себе то, что Дон бисексуален, до сих пор не очень-то уложилось у Дэвида в голове). Он был очень раскованный, двигался грациозно, говорил остроумно и тонко шутил. Дэвид был покорён той легкостью, с которой Марку удалось его по-настоящему рассмешить?— при том, что обычно партнёры такой ерундой, как хорошее настроение траха-на-одну-ночь, и не заморачивались. Марк был щедр на комплименты, ещё до секса уговорил записать ему свой телефон, после секса же так смотрел на беднягу Поза, будто тот повесил Луну на небо или вроде того. Но странность была не в этом.Когда всплыло то, что он женат?— худшим способом из возможных, в виде звонка в гостиничный номер прямо посреди горячего секса?— Дэвиду сперва стало ужасно противно: Марк ответил на звонок жены, ничуть не смущаясь тем, что сидел в этот момент на члене Дэвида, и так ласково с ней ворковал, будто правда скучал у окна в пустом номере, как соврал ей на голубом глазу. Дэвид хотел уйти, не дожидаясь окончания разговора, но Марк не пускал его. Попрощавшись же со ?своей заинькой?, так умолял остаться, так жарко обещал ?всё объяснить? и так распинался о том, что, конечно, он любит жену и детей (?Детей?!??— ?Да, две доченьки, вот у меня их фото!?), но без Дэвида жизни тоже уже не мыслит, что Дэвид?— поверил. Марк умел говорить очень искренне, и это сыграло с Дэвидом злую шутку. Практически в лицо ему искренне сказанное ?Мне нравится трахаться с тобой, но люблю я только жену? он принял за какое-то небывалое откровение, которого удостоился лишь потому, что его заслужил.Потом это повторялось не раз: Марк отвлекал его забавными байками, блистал эрудицией, клялся, что Дэвид ему очень нужен, превозносил его до небес, называл его очаровательным, незабываемым, незаменимым. И добивал очень проникновенной историей о том, что никто никогда не был способен понять его так, как понимал Дэвид; никто не мог принять его полностью и дать ему всё, без чего он не представлял своей жизни. При этом за почти два года их свиданий Марк так ни разу и не сказал Дэвиду элементарного люблю, хотя слышал это от него регулярно. И по-прежнему ласково говорил с женой, не смущаясь его присутствием. А ?всё, без чего он жизни не представлял?, вероятно, заключалось в анальном сексе, доступном по первому свисту, и выполнении условий ?конспирации?: никаких звонков от Дэвида, никаких подарков и никаких ?засосов?. За малейшие намёки на нарушение этих условий наказанием были обиды, скандалы и упрёки в чёрствости и эгоизме. Подарков он, кстати, и сам никогда не дарил.Всё это Дэвиду стало очевидно далеко не сразу. Точнее, очевидно это было почти постоянно, но Дэвид старался об этом не думать. Ему казалось, что раз он кому-то нужен?— то это уже неплохо, всё лучше, чем случайные связи совсем без привязанности. К тому же ему так не хотелось выглядеть чёрствым в чьих-то глазах, что он сам не заметил, как увлёкся и постепенно начал испытывать даже какое-то странное удовольствие от всё возрастающего самоотречения, которого требовало выполнение всех условий этого человека. Встречи с Марком доставляли острое наслаждение, мало что тогда могло сравниться с эйфорией от его улыбок, похвалы или благодарности. Но в промежутках между этими встречами на душе у Дэвида становилось всё хуже и хуже, и однажды, держа в одной руке баночку со снотворным, а в другой телефонную трубку, он вдруг осознал, что боится набрать номер Марка, даже отчаянно нуждаясь в его поддержке… и, к счастью, пришёл к выводу, что иногда случайные связи всё-таки лучше, чем это. Меньше иллюзий. Честнее.Дэвиду долго ещё было плохо после того, как он сменил свой телефонный номер и перестал ждать (и бояться), что Марк каким-то образом всё же разыщет его… после того, как стало очевидно, что тот и не пытался. Он мучился из-за того, что стал соучастником настолько бессовестного обмана ни в чём не повинной неведомой женщины и её дочек. Но хуже всего было отвращение к самому себе?— за то, что позволил кому-то так с собой обращаться. Спасли его только упрямство, холодная злость и желание всё-таки доказать?— он сам не знал, кому: то ли уже покойному отцу, то ли Марку, а может быть вообще, по старой памяти, Дейкину?— что он не такая тряпка, какой в этих отношениях постепенно стал.Стоит ли удивляться тому, что повторения этой истории он совсем не хочет. Но приходится признаться себе в том, что, когда дело касается Дональда Скриппса, весь здравый смысл Дэвида Познера по-прежнему отправляется к чертям. Ведь тогда, в студенческие годы, он тоже не сумел отказаться от его дружбы, хотя тесное общение с ним без малейшей надежды на взаимность причиняло весьма ощутимую боль. Дон, разумеется, не стал бы вести себя так отвратительно, как Марк, но соглашаться на эту встречу всё равно было ужасно глупо. А Дэвид согласился. И, хотя горько вздохнул, положив трубку, сердце его упрямо звенело от радости: снова увидеть Дона, хотя бы просто увидеть?— ну разве не счастье? А если удастся не только увидеть…Дэвид задумчиво смотрит на календарь. Съездить сдать тест, для верности, стоит дней за десять. ?На что ты надеешься, дурень?! —?ругает он себя. —?Надейся лучше, что встреча сорвётся!? Но поездку всё-таки планирует.***Ханна, конечно, недовольна командировкой мужа сразу после Рождества, в разгар каникул, но ворчать уже не пытается, просто вздыхает, поджав губы. Дон тоже вздыхает, на душе у него неспокойно. Он всё ещё думает, что встреча с Познером имеет все шансы остаться просто дружеской?— Поз ведь ни разу не намекнул, что хочет чего-то большего?— ни в одном из их разговоров, если подумать! Но вот сам он уже не может определиться, радует его это или огорчает.Сейчас, после стольких лет, Дон уже и сам почти не помнит, почему именно он так и не попытался поговорить с Познером тогда, если не в школе, то хотя бы в университете. Если бы сейчас у него не было семьи?— он поговорил бы обязательно. Он ничего не стал бы скрывать. Может быть?— силится он вспомнить?— не последнюю роль сыграло то, что он тогда всё ещё не считал себя готовым к этому, не чувствовал себя достаточно зрелым, вот и старался хранить целомудрие, чтобы не наломать дров. Не было в нём присущей Дейкину жажды экспериментов и, пожалуй, не хватало всё же и познеровской убеждённости в том, что, теоретически, добиться расположения интересного тебе человека?— возможно. Ну или, по крайней мере, стоит попробовать. Если не считаешь его натуралом, видимо?— а у Дона насчёт Познера не могло быть таких иллюзий.Интересно, что Познер никогда не намекал Дону, что его целомудрие?— это что-то неправильное. Дэвид не чурался темы секса и довольно откровенно о многом рассказывал, но никогда Дон не чувствовал за его словами вопроса: ?А ты? Ну когда уже ты?? А вот Дейкин то и дело прямым текстом его об этом спрашивал, и, может быть, Дональд не желал сдаваться своим страстям ещё и из-за банального юношеского упрямства. Это выглядело бы как подтверждение того, что Дейкин был прав, а тот и так из-за раздувшегося эго едва в двери проходил… ?Смотри-ка, снова моя гордыня,?— усмехается теперь своим воспоминаниям Дон. —?А ведь таким смиренным себя считал!? Он качает головой. И вот как всё выясняется. Неисповедимы пути Господни.***Он пакует вещи в дорожную сумку, помогает Ханне на кухне?— дети тоже помогают, и это разряжает обстановку, слава Богу?— отвечает на звонки с поздравлениями… и отчаянно устаёт вымучивать смех и бодрое согласие в ответ тем, кто после пожеланий здоровья и богатства добавляет: ?А семейное счастье у тебя и так есть?. В разговоре с родителями он вспоминает самые дурацкие происшествия дома под Рождество и впервые смеётся от души, беседуя с кем-то кроме своих детей?— или Поза.Снег так и не выпал, снеговик отменяется, но добавить украшений на ёлку дети всегда рады. Лиззи совсем оправилась от своего вывиха, так что в доме стоят беготня и визг, как положено. Дону радостно?— и грустно?— и тревожно отчего-то. Не дают покоя предчувствия.Они идут в церковь на главную праздничную службу, к огромному счастью детей, которым иначе давно пришлось бы уже спать. Зажигают свечи, поют гимны. Дон невольно чувствует прилив знакомой с детства радости: ?Тихая ночь, дивная ночь! Глас с небес возвестил: Радуйтесь, ныне родился Христос… Свыше нас Свет посетил!? Ханна ищет в полумраке его руку, робко сжимает её и заглядывает ему в глаза… с вопросом, с тревогой, с каким-то неясным страхом. Он делает над собой усилие и улыбается ей. Он не считает, что она виновата в чём-то. Он по-прежнему считает, что если кто и виноват?— то он сам. Робкая ответная улыбка Ханны больно колет его в сердце. Он отводит глаза, смотрит на детей. Ханна тоже переводит на них взгляд и задумчиво, чуть заметно кивает. Дети радуются искренне и чисто. У них сияют глаза. Они идут до дома вприпрыжку, но после тёплого питья и лёгкого ужина их всё же клонит в сон. Им будут сниться ангелы, летающие олени и волшебные подарки. Чего бы Дон не отдал, чтобы вернуться на денёк в такое детское состояние… Впрочем, много чего не отдал бы. Своих чудесных детей. Свою мечту. Любовь, пережитую в прошлом. Дружбу с Дэвидом Познером.