Глава V. (1/2)

если это и есть хвалёный самоконтроль,

я хочу посмотреть на то, как его теряют.— дарёна хэйлТкань платья плотная, чёрная, как небо в темнейший час, усыпанное бриллиантами звёзд. Алина скользит пальцами по золоту вышитых солнц, стараясь не замечать, как эти самые пальцы подрагивают, будто в руках у неё не красивейший из видимых ею нарядов, а петля.— Он издевается? — она почти сипит, хотя надобно бы рычать. У платья нет рукавов, нет бретелек и даже той тонкой, прозрачной ткани, которая была в прошлый раз. Вырез кажется таким глубоким, что Алине хочется в ту же секунду поинтересоваться у Дарклинга, не переоценил ли он её. Вышитый тем же золотом орнамент окаймляет декольте, пояс и спускается по обе стороны над подкладкой до самого края шлейфа, который явно даст фору многим нарядам бывшей королевы.В прошлый раз был кафтан для гриша. Для заклинательницы Солнца.Алина сглатывает вязкую слюну, понимая, что ныне ей надо предстать солнечной королевой. Королевой Дарклинга. Войти под своды тронного зала, украшенного ранее не виденным в нём цветом; войти с ним под руку, с гордо поднятой головой. Будто не знает его жестокости. Будто между ними нет пропасти и острых клыков скал на самом дне.Ей бы сейчас не помешала способность Николая разряжать обстановку. В конце концов, они будут в своих лучших нарядах и вполне могут умереть, как герои. Совершенно глупые герои.— Какова вероятность, что он меня прилюдно разорвёт, если я его не надену? — она пытается пошутить, но выходит совсем уныло. И не то чтобы ей не хотелось надевать.(Ей ужасно хочется увидеть себя в нём.)— Можешь заявиться в одной сорочке. Думаю, в поднявшейся от этого шумихе Дарклингу будет не до отчитывания, — Женя хмыкает, присаживаясь на край кровати. Пальцы едва касаются ткани, пока она кусает нижнюю губу и хмурится. Шрам, пересекающий бровь, становится зримее, как и те, что ныряют под повязку.Алина чувствует, что зря попросила её прийти сюда. Насколько ей тошно смотреть на всё это? Насколько тошно вспоминать, как она готовила Алину к празднеству и предупреждала о властных мужчинах?

— Извини, — выдавливает та, не в силах выпустить длинный подол из рук. Не в силах отвернуться от него, то и дело прикипая глазами к вышитым солнцам. Как бы ни смущал её открытый вырез, Алина уверена: платье сядет на неё как влитое. Дарклинг ошибается, но крайне редко. Истина и смешная, и горькая.— За что? Не ты это сделала со мной, — Женя откидывает волосы за спину, словно карминовое знамя.Только Алина знает, что виновата не меньше.?Когда ты позволишь мне остановиться??Могла ли она тогда пресечь подобный ужас? Могла ли спасти Женю? Алина сжимает челюсти. Чувство вины ей не поможет, только кости обглодает. И тогда от неё ничего не останется; в ней ничего не останется, чтобы противостоять Дарклингу. Чтобы сдерживать его.— Ты ведь пойдёшь туда? — спрашивает она, косясь на большую коробку. Под платьем ровными рядами оказались уложены несколько таких же поменьше. Её раздирает от любопытства, за которое следовало бы себе же руки отбить. Тошно должно быть, а она радуется словно ребёнок, получивший подарки!Женя вдруг ей улыбается.— Чтобы я пропустила фурор твоего появления? Алина, я не принимаю твоего решения. Не понимаю и не разделяю. Но я хотела бы видеть тебя на троне. Пускай, не с этим… человеком.Понимает ли она сама всю тяжесть своего решения? Всю ношу, которая вот-вот свалится на тонкокостные плечи? Алина не хочет думать.— А теперь хватит тут сидеть, — Женя поднимается и её тоже тянет. — У нас мало времени. Хочу, чтобы он на месте умер от твоей красоты. Иди купайся, я пока возьму свои вещи.Алина позволяет пихнуть себя в сторону ванной комнаты, смеясь.— Ты не устанешь искать способы убийства?Женя оглядывается в дверях. И выглядит почти той же девушкой, которая когда-то ворвалась в комнату и жизнь Алины неугомонным тайфуном. Совсем как та же Зоя, презрительно кривящая губы. Стоит признать, что её окружают чудесные женщины. В груди колет неожиданной тоской по Тамаре. И не только по ней.— Хоть что-то у меня же должно остаться, — замечает Женя и, святые, подмигивает ей.Алина бы сама умерла за то, чтобы иметь такую силу духа. Но пока всё, что ей остаётся, — это хлопнуть дверью.***Лепестки роз ложатся ей на щёки, такие тонкие, словно прозрачные. Алина заставляет себя не ёрзать под шиканье Жени, ведь зеркало у неё за спиной.— В прошлый раз их понадобилось больше, — задумчиво замечает та, нависая то над ней, то над распахнутым сундучком: над баночками с искрящимися на свету порошками, с золотой проволокой и жидким серебром в склянке. — Ты действительно изменилась.Алина думает о своих волосах, ныне уложенных мягкими волнами на плечи и спину. Жене захотелось подчеркнуть её естественную трепетность — или как там она это назвала? И лишь придала вплавленным в волосы серебром больший блеск и едва подколола пряди по обе стороны, чтобы они не лезли Алине в лицо.— Это ведь хорошо, что я больше не тощая бледная девчонка. Тебе работы меньше.— В тощей бледной девчонке было своё очарование.— Да, на потеху всем гришам, — Алина фыркает и тут же затихает, заработав предупреждающий взгляд Жени, колдующей над её губами.

Лепесток розы, алее, чем прочие, ложится на них тоже, словно лёгкий поцелуй. Алине ужасно хочется увернуться от последовавшей щекотки.

— Зато они не ведали, что скрывается за всем этим обликом, — Женя подкрашивает ей ресницы. Наверняка утащила у Зои сурьму. Закончив, она шикает на дёрнувшуюся Алину и лезет в коробку, вытаскивая те, что поменьше.

В одной оказываются чёрные (кто бы сомневался!) туфли. Алина отфыркивается, обуваясь и ойкая, непривычная к неожиданной тесноте. Вдобавок очень хочется прикрыть свои нагие плечи, особенно то, что со шрамом, или хотя бы закрыть вырез на груди ладонями, чувствуя себя неуместно, неправильно открытой. Это не говоря о том, что половина её спины так же обнажена, пускай и прикрыта волосами.

— Прекрати, оно отлично сидит, — Женя закатывает единственный глаз. Окидывает её взглядом критично, прежде чем лезет за украшениями. Серьги оказываются простыми золотыми гвоздиками, а кулона не находится вовсе, ведь на её шее красуется вечное ожерелье из костей. И, видимо, солнц и затмений хватает без малого на самом платье, как и броши по центру груди, где сходится лиф. Половина солнца и круг затмения — знак Дарклинга и то, чего в нём раньше не было. Похоже на знак вечности. И на её собственный.

Она неустанно прикасается к нему, обводит искусно выкованные лучи. В этом что-то таится — странным предчувствием.Алине нетерпеливо притоптывает, пока Женя заканчивает над ней колдовать. Иными словами эту магию назвать никак не получается, пускай принципы Малой Науки могут объяснить все чудеса, творимые гришами. И когда Алина, наконец, предстаёт перед зеркалом, ей кажется, что это какая-то глупая шутка.Ей не пристало одеваться в такие цвета.Ей не пристало надевать такое платье.Ей не пристало смотреть в зеркало и любоваться собой, как в ночь далёкой демонстрации; не пристало видеть в отражении нечто большее, чем она есть на самом деле.Внутри тянет необходимостью в ту же секунду найти Дарклинга и задать один-единственный вопрос. Почему-то зиждется где-то в самих костях уверенность, что ответ на него слишком важен.— Ты восхитительна, — Женя улыбается. Не без горечи, но улыбается. — И они все это узнают.— Мал бы сорвал с меня это всё и сжёг, и был бы прав, — замечает Алина, стараясь сглотнуть вставший поперёк горла ком. Пальцы теребят гвоздик в ухе, пока она сама давит порыв закусить нижнюю губу.— Уже поздно что-либо менять, если Дарклинг, конечно, не окаменеет от твоей красоты, или же если у тебя где-то под платьем припасён нож. Мушкет. Пушка? — Женя разводит руками. За шутливостью кроется непонимание, но Алина благодарна и за это, хотя совершенно того не заслуживает.— Скажи мне, пожалуйста, — Женя останавливается рядом, смотря на их отражения. — Как ты можешь находиться рядом с ним?Алина бы предпочла не находиться, не поддаваться этой безумной тяге. Хуже того, что она видит, как Дарклинг ей же сопротивляется. Едва уловимо и заметно, но она это чувствует. Легко вспомнить, как он приснился ей, будучи в обличье Мала; когда целовал и ласкал её, зная, что его она прогонит.Что-то изменилось с той самой ночи в той маленькой комнатке с облезлыми стенами; той ночи, о которой Алина до сих пор ничего не знает.— Всю свою жизнь я чувствую себя не к месту, — она шумно выдыхает, отходя к окну. Снаружи уже смеркается, но свет огромных фонарей и освещённых подъездных дорожек словно отгоняет приближающуюся ночь. Стоит открыть окно, и внутрь ворвётся шум, крики объявляющих прибывших гостей лакеев в жёлто-белых ливреях, стук колёс экипажей и цокот копыт, а затем и каблучков намарафеченных дам в сопровождении доблестных мужей. Чья доблесть под большим вопросом.

Алина со своего окна видит работающий фонтан, и вид стекающей воды немногим умиротворяет её.Женя терпеливо ждёт, когда она подберёт слова.— В приюте, — продолжает Алина, — с друзьями Мала, которые не упускали возможности подчеркнуть мою ущербность. В своих попытках стать картографом, с самим Малом, когда он не замечал меня. Конечно, я была счастлива в это ужасное время получить долгожданную взаимность. Пускай после были одни лишь препятствия. Конечно, я люблю его, Женя. Но сначала я чувствовала себя недостойной и блеклой. Пустышкой.Она ощущает кривоватость собственной улыбки, обернувшись. И не сразу замечает, что Женя так и застыла, занеся руки над своим сундучком.

— После пробуждения силы, после своего побега, — Алина сглатывает, то и дело бегая глазами к зеркалу, ловя свой чёрный тонкий силуэт, у ног которого разливаются подолом тьма и золото, — я словно стала камнем на его шее. Рядом с вами, рядом с Николаем, да хоть с Апратом, где бы он там ни окопался! Я везде одинока, Женя.

Стоит замолчать. Затолкать всю эту пыль и гниль обратно. Глазам становится горячо, а плакать ей никак нельзя. Она себя попросту возненавидит, если заплачет из этой отвратной жалости к самой себе.Алина глубоко вдыхает. Совсем скоро выходить, хотя она представления не имеет, как это всё должно выглядеть, но для эмоциональных качелей точно не время. Для лучшей демонстрации останется появиться только зарёванной.— И пусть по словам Зои Дарклинг лелеет моё одиночество, — она усмехается горько-горько и качает головой. — Пусть никто из вас не понимает меня и не разделяет моих решений. Мне нести бремя за них. И за то, что стало со многими по моей вине. Но, Женя, только рядом с ним я чувствую себя на своём месте.В воцарившейся тишине различимо только её же тяжёлое дыхание.— Мне очень жаль, — говорит Женя тихо. В голосе ощутима гулкая растерянность, которую бы Алина слышать не хотела.Она заставляет себя улыбнуться.— Я буду ждать тебя на балу. Пусть увидят, как мы сильны, — по дурной привычке хочется повыламывать собственные пальцы, словно ей опять десять. — Спасибо тебе. Это… правда неоценимая помощь. Я бы не справилась без тебя.Женя подходит к ней, чтобы взять за руку.Алина не уверена, что сможет сдержаться и всё-таки не испортить нанесённый макияж.— Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — Женя качает головой. Алина уверена, что она всё равно будет самой красивой там, внизу. Только глупец станет смотреть на одни шрамы. К их счастью, Давид смотрит куда глубже.Алина сжимает её пальцы.— Я тоже на это надеюсь.***Как жаль, что она не додумалась спросить, когда ей нужно выходить! И, что важнее, как!Алина то и дело подходит к окнам, отодвигая тяжёлую штору, чтобы выглянуть украдкой. Вся дворцовая крепость прямо светится и полнится людьми: сверкают драгоценности и расшитые блёстками платья. Неужто в самом деле их призыв подействовал в полной мере? Или равкианцы столь утомились от этого не проходящего подвешенного состояния, что слетелись на зов заключённого союза, жадно внемля какой-то возможной передышке? Наверняка вместе с шпионами и подосланными убийцами. Не стоит расслабляться.Ей бы стараться не вспоминать праздничный ужин с Ланцовыми, обернувшийся трагедией. Или началом для самой Алины. Началом для всей страны? Концом?Ей бы не думать, что Западная Равка всё ещё не под их знаменем из-за Каньона. Но даже при всей своей наивности, она понимает: уничтожить Неморе и выкосить волькр Дарклинг ей не позволит. Слишком могущественное оружие таится в этой тьме, которая, при помощи самой Алины, окажется в кулаке самого опасного человека Равки. Только ли её?Настроение кренится совершенно не в ту сторону, словно стрелка поломанных часов, когда раздаётся стук в дверь. Секундное облегчение, что это Соня, сменяется гулким звоном внутри. Связи, которую ни объяснить, ни понять.Алина запоздало замечает, что задерживает дыхание, когда дверь открывается и входит Дарклинг.Ей бы рассмеяться от того, как они оба замирают, каждый на своём краю. Чужой взгляд проходится по ней жаркой волной. Чудится, что кварц мгновенно темнеет, совсем как выпускаемая из ладоней Дарклинга тьма. Алина подавляет порыв облизнуть пересохшие губы и лишь выше поднимает подбородок.Смотри же.Не оглядываясь, он закрывает дверь. В другой руке Алина запоздало замечает у него небольшую коробку — под стать тем, в которых лежали украшения и туфли. В груди колет каким-то дурным предчувствием, но она не успевает за собственными мыслями, смотря на него. Только на него, словно вся обстановка вокруг разом выцвела, померкла и размазалась, подобно не высохшей краске; словно Алина вновь пришла к нему видением, чтобы жадно рассматривать царапины на спине, похожие на разрезы Неморя, что полны запёкшейся крови.В этот миг она так же не может отвернуться от него самого.Глаза прикипают к черноте кафтана, лишённого золотого тиснения. И лишь две броши на груди по обе стороны, соединённые тонкой цепочкой, выделяются цветом драгоценного металла. Алина сипло вдыхает, понимая, что на нём тот же знак, что и на ней самой.Солнце и затмение.Знак принадлежности. Не только самой Алины ему.Он тоже принадлежит ей.В груди жжёт необходимостью что-то сказать, спросить хотя бы шутливо, потому что у неё попросту ломит в костях. Ей кажется, что она Дарклингу в руки упадёт, когда он наконец останавливается рядом. Всю суть оплетает его запахом, словно колкими лозами, затягивающимися на шее и в самих лёгких.— Ты прекрасна, — говорит Дарклинг так хрипло, что это должно, право, польстить. Пальцы, обтянутые перчаткой, касаются ключицы, выставленной словно напоказ. Обводят ошейник, прежде чем ныряют в ямку. Алина понимает, что ещё немного, и дрожь прорвётся с изнанки кожи наружу.— Я чувствую себя голой, — она ломко улыбается, понимая, что и не должна этого делать. Почему же ей так волнительно от его реакции? От каждого прикосновения? Волнительно так, что хочется откинуть его руку, как ядовитую змею, и прижаться к ней тут же?— Спасибо. За платье, — добавляет Алина как можно спокойнее, заставляя себя дышать ровно и не бегать глазами по чужому лицу, то и дело прикипая к губам, к выточенности каждой черты и теням, которые отбрасывают ресницы. Дарклинг выше её, и сейчас, несмотря на туфли, это разница заставляет её чувствовать какой-то неясный трепет. Наверное, потому она задаёт жгущий внутренности вопрос:

— Такой ты меня видишь?Дарклинг цепляет её за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. И, право, тёмные, совсем не выцветающие сталью или кварцем на свету. Его выдох касается лба Алины, пока большой палец гладит её по нижней губе. Ненавязчиво и легко.— Я вижу намного больше, будь ты в платье или в монашеской робе.— Может, стоило облачить меня в неё? Ты ведь не любишь, когда на твоё смотрят, — она снова его дразнит, буквально заставляя выпускать когти. Алине не хочется чувствовать какую-то гулкую радость от того, что он сам пришёл за ней.

Дарклинг убирает волосы от её плеча, оглаживает ладонью, вызывая град мурашек, и хочется потребовать, чтобы он снял перчатки, кажущиеся неуместным надругательством. С каких пор Алина так болезненно нуждается в их связи? В глотке свежего воздуха или самого крепкого вина, с которыми можно сравнить ощущения от соприкосновения кожи с кожей. Когда Дарклинг прикасается к ней, она наполняется верой, что ей вовсе не нужен третий усилитель; что рука совершенно не ощущается голой без второй оковы. Рядом с ним она сильнее, чем когда-либо.— Все здесь знают, что ты принадлежишь мне, — он колко усмехается. Нестерпимо желание взъерошить идеальный порядок в его волосах и сбить ему дыхание. Алина слишком эмоциональна и чувствительна рядом с его гранитной выдержкой, пускай на долю секунду, стоило Дарклингу на неё взглянуть, показалось, что в следующую он сорвёт с неё это платье.— Любой, кто попытается оспорить это, умрёт, — добавляет он этим своим ужасно мягким голосом, с коим обещал скормить Мала волькрам, когда Алина сидела в его ногах и умоляла.?Милосердие? Я бы мог быть милосердным?Он и был, совсем недавно, обернув ею истинную жестокость; заставив Алину самой отказаться от того, что ей дорого. Она не хочет думать, чем за это придётся платить.— Я хотел лично отдать тебе это, — прежде чем она успевает разгореться былой злостью, Дарклинг протягивает ей коробку.Руки совершенно не дрожат, когда Алина снимает крышку.Она совершенно точно не ахает и едва не роняет всё, увидев содержимое, со всей величественностью лежащее среди чёрного бархата.— Нет, — Алина мотает головой. — Я не могу. Нет.— Не можешь или не хочешь? — спрашивает Дарклинг, придерживая её руки своими. Алина чувствует тепло, в то время как её всю пронизывает морозом.Корона. Для неё. Блестящая золотом, изящная, прекрасная и отвратительная в один и тот же миг.Корона.На вопрос ответа нет. Алина смотрит в чужие глаза, вгрызается в это спокойствие мольбой.— Это неправильно, — шепчет сипло.— Разве?Дарклинг поднимает брови. В действительности удивлённый? Её непониманием или глупостью? Её упрямством и способностью вставлять палки в колёса даже в этот момент?— Ты ведь только сейчас осознаёшь последствия, верно?

Она не может на него смотреть и поражённо опускает глаза.— Я не думала, что всё случится так скоро. А ты делаешь из меня показательную куклу и…— Алина.— ...я не могу просто взять и надеть корону!?Он уже надел на тебя корону??, — всплывают в голове давние, насмешливые слова Багры.— Разве не ты сказала, что останешься со мной? — Дарклинг вновь поднимает её голову, заставляя взглянуть на себя. Достаточно жёстко, чтобы Алина в тот же момент вспомнила, что перед ней вечность в костях, жилах и штормовых глазах. Вечность. Не Мал, не Николай, не какой-то мальчишка. Помни об этом, глупая девчонка. — Хочешь сказать, что не понимала, когда я звал тебя своей королевой? Ты так часто напоминаешь мне об условиях нашей сделки, пора бы тебе и самой о ней вспомнить.Она хочет зажмуриться, отвернуться. Хочет отмотать минуты назад, когда он смотрел на неё и коробка была закрыта, и Дарклинг прикасался к ней так, будто весь мир был для него не важен. Будто зачарованный.

Алина заставляет себя взглянуть ему в глаза.— Не души меня.В глазах плывёт от подступающих слёз, а в горле невыносимо горит и сдавливает. В груди сгорает весь воздух, когда Дарклинг наклоняется и прижимается губами к её лбу.— Ты моя, — произносит он тихо и так громко одновременно, и глохнет музыка снаружи, и гомон, и ржание лошадей, и звонкие голоса. Ничего не остаётся, кроме его голоса, говорящего потрясающие и ужасные вещи. Желанные. — Ты моя, Алина. Со всем своим упрямством. Прими это или мы вернёмся к самому началу.Она не уверена, что кто-то подобное сможет пережить. В том числе и они сами.— Регалии ведь нужны неуверенным в себе монархам, да? — губы трогает горькая усмешка.Дарклинг трётся носом о её висок. Алина чувствует, что вот-вот упадёт и хватается за его плечо, пока они оба держат проклятую коробку. Металл поблескивает из неё заговорчески, уверенно.— Ты ведь пока и не уверена. Я тебе сказал: если хочешь быть королевой, то будь ею.Алина вдруг лезет за воротник кафтана и вцепляется в загривок, заставляя Дарклинга посмотреть на себя.— Если я твоя, то ты мой. Ты так же принадлежишь мне. Со всеми своими монстрами, со всей своей ложью, всеми пороками. Ты принадлежишь мне всей тьмой и тем мальчишкой, которым был когда-то, — она шепчет лихорадочно, соприкасаясь с Дарклингом лбами. Мир застывает вместе со временем, похожим на студень, пока напряжение между ними концентрируется. Далёк ли предел? Алина не уверена.— Скажи это. Или ты только сейчас стал осознавать последствия? — требует она, впиваясь ногтями в горячую кожу, а словами вгрызаясь в самое сердце: на призыв к оружию отвечая оружием. Короткие волоски приятно колют самые кончики пальцев. Сила вспыхивает между ними, но не её Алина сейчас жаждет.

— Я жду, Александр. И жду правды, а не очередного удара в спину.Подлый приём. Использовать его имя, надавить. Но разве не он сам поступает с ней подло? Разве не он давит на неё?Дарклинг не каменеет. Не закрывает глаза. Лишь шумный выдох вырывается с его губ свидетельством внутренней борьбы и бушующей стихии, опаляя Алине лицо; пробуждая внутри желание поцеловать его, прижаться и впаяться в кости, срастись с ним всем существом.Кажется, она расцарапывает ему весь загривок, когда Дарклинг наконец произносит:— Я твой.Алина тянется, чтобы запечатать ответный поцелуй на его щеке.

— Не забывай об этом, — шепчет тихо и горячо, заставляя себя отстраниться. На корону смотреть физически больно, и к лучшему, что от Дарклинга ей не отвести глаз.

Она заставляет себя горько усмехнуться и протянуть ему коробку:— Ведь ты пришёл, чтобы самому меня короновать, не так ли?

***Музыка разливается, словно фонтановы волны, журча и окутывая всю залу своим чарующим волшебством, которое переплетается с тем, что скурпулёзно создавали гриши за эти короткие-долгие недели.

В воздухе будто звенит мороз, перенося весь дворец из полной жестокости реальности в сказочную зимнюю ночь. Стекла столько, что весь зал кажется хрустальным, своим изяществом совершенно не похожий на кричащую помпезность бывшей правящей четы.

Мрачная красота таится в новом знамени, в серебре и золоте, и чёрном, что мелькает тут и там; в солнцах и в том, как собравшаяся толпа, до того звенящая бокалами и разливающаяся шипящей волной разговоров, застывает. Почти комично повернув голову и замерев в неподдельном удивлении.Право, что они ждали увидеть?— Видимо, надеялись, что ты выведешь меня на цепи, — Алина крепче сжимает предплечье Дарклинга, искоса взглянув на него, пока они шагают вдвоём из распахнувшихся дверей по чёрной ковровой дорожке. Не хочется признавать, но вкус Дарклинга ей импонирует больше, пускай за корону она всё ещё злится; металл давит, напоминая о себе. Перед глазами мелькает чужое лицо: распахнувшиеся глаза, антрацитовые, затопленные жадным благоговением, приоткрывшиеся губы и то, как Дарклинг погладил её по щеке, не переставая смотреть на корону.— Или что ты вынесешь им мою голову, — парирует он, едва дёрнув углом губ в намёке на улыбку. — Держи себя в руках, многие из этих остолопов попытаются вывести тебя.И едва уловимо кивает в сторону, привлекая внимание Алины:— Княгиня Острицкая и её невыносимый сын, который любит распускать руки. Полковник Драутов, безобидный, хотя и въедливый. Князь Раевский с семьёй. Это навскидку. Никто из них не вылез из своей норы, чтобы поддержать Равку. Но, возможно, кто-то из них предложит тебе союз против меня. Даже против Ланцова. И ресурсы, конечно. Или же тебе порекомендуют задушить меня в постели.— Если ты ещё раз мне припомнишь об этом…— Ты меня не душила.А очень бы хотелось.— Они нам не доверяют, — добавляет Дарклинг. — И мы им тоже не доверяем.Алина едва сдерживает фырканье от того, что на них все смотрят, пока они идут к помосту сквозь выстроенный гришами пёстрый коридор. Она замечает среди них знакомые лица. Хэршоу улыбается ей, держа на руках кошку. Святые, кто ж позволил ему войти с ней??У гришей теперь новый дом?А разве был теперь кто-то, кто мог запретить?— С чего бы, интересно? — шепчет она, едва потянувшись к чужому уху, но смотрит при этом на помост. Николай ждёт их между полными мрачного величия тронами, облачённый в выходную форму. Ни дать ни взять, принц-генерал. Король-генерал? Только ныне знамя двуглавого орла поредело, пускай и не исчезло вовсе.

Алина замечает подле ступеней Зою, выглядящую столь ослепительно в кафтане безо всяких платьев, что ей становится неловко от самой себя. Жени поблизости нет, и остаётся надеяться, что она всё же пришла. Или сидит с Давидом в лаборатории. Где угодно, но не в одиночестве.Алина чувствует, как они все смотрят на неё. На открытые плечи, на шрам от укуса ничегоя. На знамя Дарклинга. На то, как она сжимает его предплечье и переговаривается с ним, словно они женаты десятки лет.Ей не должно быть стыдно.По натянутой нити проходит рябь. Алине чудится, как на затылок ложится ладонь, успокаивая. Совсем как когда-то давно, когда она была запуганной девчонкой, которую чуть не убил фьерданский воин.Она не хочет, но чувствует благодарность. В крайнем случае потребует скрыть её во тьме. В худшем — обрушит купол на головы гостей. В конце концов, она ведь с Дарклингом. Стоило бы ожидать.Спустя время Алина едва ли сможет вспомнить, как смотрятся портьеры в ложах, которые они с Женей усердно выбирали; рассервированные столы с ловящими блики массивными блюдами; с гроздьями зелёного винограда, похожих на россыпь изумрудов, и иных полных сладости фруктов, шампанского, разложенных на вытянутых тарелках закусок и прочего, прочего — вкусного, пьянящего, манящего. Всего, от чего саму Алину ощутимо тошнит.Она совершенно не помнит, что говорил Дарклинг своим ясным, громким голосом, который отражался от стен, чтобы ударить всей своей мощью в центр; что говорил стоящий рядом с ним Николай, ничуть не уступая; что говорила, в конце концов, она сама и говорила ли?К лучшему, что не помнит, ведь сердце в груди так грохотало этой проклятой нервозностью и неожиданной злостью, что она приходит в себя лишь когда Николай вкладывает ей в руки бокал с шампанским. Он крайне удачно спиной закрывает обзор на весь зал, и слышны лишь шепотки, перерастающие в гул. Музыка снова начинает играть, нарастая в громкости. Алина рассеянно ищет глазами музыкантов, сама не зная зачем.— Ты в порядке? — Николай вглядывается в неё. Вероятнее, об этом стоило бы спрашивать ей самой. — Восхитительно выглядишь.— Спасибо.— Хотя я бы выбрал иное платье.— Рукава-фонарики?— Рукава-фонарики, — он подмигивает ей и ухмыляется. Засранец.Она кивает, запоздало замечая, что Дарклинг стоит в стороне, окружённый множеством мужчин: все они горланят, жестикулируют, и его спокойствие кажется чем-то единственно-нормальным. Подле него стоит девушка в красном кафтане, так светясь самодовольством, будто бы она сама только что вошла коронованная с ним под руку.— Это Катарина, — рядом останавливается Зоя, салютуя в сторону сердцебитки своим бокалом. — Новая фаворитка.

Алина фыркает.— Твоя замена?Зоя кивает. Она и Николай стоят по обе стороны, словно защищая.— Возможно, следует ей сразу сказать, чтобы избавилась от всех близких людей.

Алина поджимает губы. Ей сложно найти достойный ответ, не выставив себя лицемерной идиоткой.

— Сказала бы, что тебе не идёт, но так врать стыдно даже мне, — добавляет Зоя, усмехаясь. — Ты ведь никак не ждала, что этим всё закончится?Алина мрачно делает глоток, ощущая, как в горле лопаются пузырьки шипением, словно морская пена. Сквозь музыку до её ушей доносятся шепотки со всех небольших компаний, на которые разбились их гости. Вопрос времени, когда её заключат в какое-нибудь кольцо из расспросов.

— Я ждала, что умру на скифе, так и оставшись дурным картографом. Или что экипаж Дарклинга меня всё-таки переедет, а ты скривишься и капризно заметишь, что на дороге одни ухабы.Зоя хмыкает. Алине хочется попросить её и Николая побыть с ней весь вечер, но, в конце концов, она не может вести себя как маленький ребёнок. И всё же тянет отвернуться, когда к ним подходит широкоплечий мужчина с густыми чёрными усами и в тёмном кителе. Взгляд мимолётно мажет по блестящим и позвякивавающим орденам. Князь Раевский. Его спутницы, достопочтенная матрона средних лет и дама немногим младше, в противовес облачены в платья той помпезности, где даже жар-птица своим златым оперением стыдливо бы померкла. Алина мимолётно вспоминает о своей фразе про рукава-фонарики. Видимо, стоит порадоваться своим нагим плечам, пускай и чувствует она на себе не самые благожелательные взгляды.?Все они думают, что я его игрушка?, едко думается ей, но она заставляет себя держать маску спокойствия, невольно подражая Дарклингу. Так ведь он вёл себя? Позволяя другим фонтанировать эмоциями? Как и Николай. Она давит в себе улыбку, вспоминая все его уроки, пускай тогда принц-корсар вызывал скорее дружелюбное раздражение и желание стереть ухмылку с лица.— Мой царевич. Заклинательница Солнца, — князь протягивает ей руку, чтобы поцеловать пальцы. От усов так щекотно, что Алина едва сдерживается, чтобы не отпрянуть.

— Сол королева и ваша правительница, — поправляет его Зоя, смерив таким взглядом, что всему залу стоило бы тут же провалиться. Катастрофе мешает резко сменившаяся музыка.

— О, танцы, — замечает Николай, до того успев перемолвиться с кем-то парой слов.

В центре зала становится свободнее. Присутствующие так неловко замирают, словно дети, решившие впервые искупаться в речке. И эта неуверенность демонстрирует истинные эмоции знати, в меньшинстве теряющейся среди гришей. Им страшно. Не привели ли их на убой?Николай трогает её за локоть. Алина едва качает головой, взмолившись, чтобы он не настаивал. И он действительно понимает: лёгкая улыбка трогает его губы. Он весь словно искрится рыжим золотом, похожий на чудо-принца из той самой сказки, которую Алине не суждено прочесть.— Зоя, — звонко произносит Николай, поворачиваясь и протягивая руку в изящном поклоне, — не окажешь мне честь открыть этот вечер?— Если только не отдавите мне ноги, мой царевич.— Тебе не говорили, что танцор из меня ещё лучше, чем капитан? — Николай, о святые, подмигивает ей. Алина едва сдерживается, чтобы не рассмеяться.Зоя поднимает бровь, насмешливо и остро, но протягивает руку и позволяет увести себя.

Словно по мановению, другие отмирают: дамы откладывают массивные веера и утягивают мужчин, или позволяют им же утянуть себя в центр. Напряжение тает и растворяется в вине и квасе, и золоте шампанского, в пышных юбках и звоне бокалов.Алина поворачивается.— Князь Раевский, — она смеривает оставшегося стоять подле неё мужчину долгим взглядом, едва-едва улыбаясь. И молится, чтобы он не пригласил её на танец.— Можно просто Григорий. Прошу простить мою бестактность, крайне сложно привыкнуть ко всем переворотам, — он смеётся, и это лживое веселье подхватывают его спутницы, прежде чем приседают в реверансе, представляясь. И не забывая добавлять, конечно же, льстивое обращение.?Моя правительница?— Вы прекрасно выглядите, — замечает одна, чьи волосы собраны в высокий пучок, а тонкие губы накрашены так ярко, что сложно смотреть на неё и то и дело не опускать глаза на маленький рот.

— Благодарю вас, — Алина снова заставляет себя улыбнуться.?Ты королева. Не льсти, — сказал ей Дарклинг по пути в тронный зал. — Принимай комплименты и похвалу с поднятой головой, но не стремись отплатить тем же. Ты выше, и они будут тянуться, чтобы тебя сбросить?.Алине хочется или уйти, или сделать хоть что-то, чтобы не чувствовать себя неуместной, но выходит только придерживаться ледяного спокойствия. Разве в такой роли она себя видела?В какой-то ужасно короткий миг ей хочется, чтобы за спиной оказался Дарклинг, который знает, как говорить. С которым никто и никогда не позволит себе пренебрежения титулом.

?Если ты королева, то будь ею?— Этот переворот последний, — замечает Алина, то и дело поглядывая на танцующих. Абстрагировавшись, можно поверить, что вся эта сказочность реальна, а вовсе не является ширмой из выстроенного ими фарса; что нет между ними пролившейся крови, нет вражды. Она ищет глазами Женю, но князь перетягивает её внимание на себя.— Такого Равка ещё не видела, чтобы один из Дарклингов… — начинает он.— Осторожнее, Григорий, — Алина обводит пальцем ободок бокала. Ножка, зажатая в другой руке, вдруг ощущается чужой, тонкой шеей, которую так легко переломить. Шампанское почти не пузырится, став просто золотистой жидкостью, скорее кислой, нежели сладкой на вкус. — Я стою рядом с ним.И он, право, осекается.— Страшное дело, — говорит под согласный лепет окружающих его дам. Жена и сестра? Всё одно, когда своим поведением они напоминают Алине кудахчащих куриц. — Когда такие силы схлёстываются в борьбе за власть.Князь обводит рукой с таким же бокалом весь зал.Конечно, он говорит о Николае и Дарклинге.— Опасаюсь, что в своей делёжке они и нас всех переделят, — со смехом, насквозь фальшиво-весёлым добавляет он, а после его взгляд проходится по Алине с пят до головы, словно ощупывая. Мерзко.Алина помнит это чувство.?Ты в самом деле со мной так расплачиваешься??— Вас они тоже станут делить, Алина Старкова? — спрашивает Раевский под схлопнувшееся оханье. Оно удивлённое, выжидающее.Давай же, святая, выкрутись. Они же все, эти князья и княгини, знатные лорды и тщедушные леди, считают тебя подстилкой. Дарклинга? Николая? Чего мелочиться! Обоих!Алина осклабивается, почти смеётся под эту, конечно же, шутку вместе со всеми.— Напомните, — говорит она, не переставая улыбаться, и по-дружески кладёт руку на предплечье князя, похлопывая, — в какой яме вы сидели, когда в Равке разразилась бойня?Улыбка прилипает к чужим губам. Выглядит она комично налепленной под этими густыми усами.— Простите?— Полно, расслабьтесь. Мы все здесь собрались ради мира. Но смотрите, чтобы эта яма не стала вам могилой, — Алина улыбается шире, обнажаясь наледью вежливости, бронёй невозмутимости. — Пускай я так юна и неопытна, но наш правитель преподал мне очень ценный урок.Он пытается отстраниться, но Алина крепче сжимает пальцы, словно когти, вспарывающие и острые.— Первородной жестокости, — добавляет она безо всякой улыбки. И уходит, пока ярость не излилась из глазниц отравленными водами.Новый бокал с шампанским оказывается как нельзя кстати, но добраться до него Алина умудряется спустя час, когда голова вот-вот, кажется, расколется. Утешает лишь то, что до сих пор не представилось возможности продемонстрировать свои сомнительные умения в танцах. Вспоминать о том, как Дарклинг учил её, не хочется совершенно. Осталось только стоять и краснеть, как девице!— Тебе явно не помешает, — замечает Зоя, под чей взгляд Алина осушает половину бокала. Дурная идея, но иного ей не хочется даже при том, что голова начинает немногим кружиться.— О, ты не представляешь.— Всё так плохо?Она то ли кривится, то ли смеётся, выискивая глазами в зале чёрный силуэт. Незаметно они с Зоей оказываются на помосте, подле тронов. Алина касается резной спинки своего, бездумно поглаживая. Дерево гладкое, блестящее. Сесть или нет?— Ненавижу, когда он оказывается прав, — выходит ворчаще и ядовито, и Алина заставляет себя переключиться: — Как прошёл танец? Я не успела поаплодировать вам, ведь мне вливали помои в уши.Зоя откидывает за спину гриву тёмных волос. Её красота теперь не вызывает зависти, но смотреть всегда приятно, хотя остальным таким наблюдателям Зоя вполне могла бы переломить позвонки своими каблуками. Алине этому только учиться.— Весьма недурно. Смотри, Старкова, уведу из-под твоего носа будущего короля.Алина впивается ногтями ей в руку и не замечает, как шипит:— Осторожнее. Ты думаешь, нас не слушают? Даже здесь?— Мне плевать, — Зоя жмёт плечами. — Я не позволю Дарклингу остаться царём.Вот только разборок им сейчас не хватало! Алина закатывает горе-очи. Самодовольно думать, что можно помешать этой стихии, но Назяленская едва ли когда-то разменивалась на полумеры. Если быть в свите Дарклинга, то лучшей; если ненавидеть его же, то всей душой.— Знаешь, о чём спрашивают Николая? Каково ему видеть трон в такой непосредственной близости без возможности его забрать. В присутствии Дарклинга, — продолжает Зоя, повернувшись. Алина ощущает запах близящейся грозы и весенних цветов.Во рту становится горько. Она могла догадаться, что так всё и будет.— И каков ответ?Зоя передёргивает плечами. От неё фонит злостью — огромной, но бессильной.— ?Поговорим после войны?. Так ответил Дарклинг. Стоит отдать должное, его тон зачастую подразумевает, что следующая фраза вполне может быть фатальной.Очень хочется помассировать виски. Или уйти прочь, на свежий воздух, как можно дальше от праздничного серпантина, от лживой покладистости и уверования, что преданность чего-то да стоит. Алина помнит взгляд князя Раевского и свою жгучую ярость. Ей хотелось его располовинить за масляные намёки, после которых она чувствует себя обплёванной.

— Видимо, к тебе идут на поклон, — замечает Зоя, и Алине хочется застонать. Или всё же обрушить купол. Приближается полковник Дегтярёв в сопровождении очередного князька, чью фамилию она не запомнила. Они о чём-то эмоционально спорят, и, чувствуя себя капризной девчонкой, Алине сразу же хочется отправить их восвояси.Когда она готовится вновь быть непроницаемой и незыблемой, как фьердовы айсберги, на периферии мелькает тёмный силуэт.

Неужели. Дарклинг.Чувствовала ли она когда-нибудь такое облегчение?— Прошу извинить, но я заберу свою Заклинательницу Солнца ненадолго, — сама льдистая учтивость сквозит в чужом голосе, перемешанная с той властностью, которая не потерпит возражений. Вдобавок никто из подошедших не успевает открыть рта.Свою Заклинательницу Солнца.Алина позволяет увести себя, в странно выработанной привычке уцепившись за чужое предплечье. Напоследок она лишь успевает шепнуть Зое, чтобы та нашла Женю.Дарклинг не выводит её из зала, как, возможно, хотелось бы, а уводит в сторону окон, мимо, несомненно, лучших равкианских кавалеров и оглядывающихся в их сторону гришей. Одно из окон оказывается дверью, ведущей на балкон. Дарклинг пропускает её вперёд.Свежий воздух врывается в лёгкие, и Алина вдыхает полной грудью, подходя к перилам. Ночная прохлада омывает лицо и плечи, ласкает кожу, даруя долгожданное облегчение.— Я уже думала, раз волькры тебя не разорвали, это сделала наша достопочтенная знать.Пожалуй, лучше приветствия она бы никогда не смогла придумать. За спиной раздаётся тихий смех. Дарклинг останавливается рядом.Алина мимолётно замечает, что он сам дышит глубже. Значит, не ей одной там воздуха не хватает то ли от количества людей, то ли от самого их присутствия.— Ты крайне великодушна, Алина.— Внемлю твоим урокам, — кусается она словами привычно, всё же соприкасаясь с ним плечами. Помолчав, она добавляет: — Решил поиграть в героя и спасти попавшую впросак даму?Дарклинг складывает руки на перилах. Стань в округе темнее, погасни все фонари и звёзды, он бы слился с этой ночью, стал её частью. Алина невольно вспоминает восьминогого жеребца, живущего среди созвездий и сулящего смерть тому, кто его встретит.— Думаешь, мне этот театр лицемерия доставляет удовольствие? — интересуется Дарклинг. Его рука смещается ей за спину, ныряет под волосы и оглаживает меж лопаток.

Алина ощущает себя кошкой Хэршоу, которую поймали и медленно приласкивают. Кажется, он назвал её Накошкой.— Но ты там как рыба в воде, — она учится отбивать каждую фразу и напоминать о том, как сам Дарклинг лгал ей изо дня в день. Но несмотря на всё это, сейчас она благодарна за минутную передышку, ночную прохладу и его ладонь на спине, пока за стеклянными дверями играет музыка и продолжается празднество того, во что Алина сама с трудом верит.— За вечность и не такому научишься, — легко отзывается Дарклинг. — Ты неплохо держишься.Что ей на это сказать? Что держится она с трудом? Что внимание ей претит, как и необходимость вести светские разговоры? Хотя куда чаще приходится отстаивать свою честь, ведь на неё смотрят, как на трофей. Или на предательницу, ведь таковой в глазах многих она и является. И в своих в том числе.— И с организацией тоже справилась, — добавляет Дарклинг так, что ни пойми: удивлён он этому факту или же был уверен в исходе.Алина не очень хочет разбираться.— Мне хотелось кинуть в тебя чернильницей, когда ты семь раз отправлял на переделку текст приглашений.— Что ж, я был близок к провалу, — Дарклинг жмёт плечом и на мгновение выглядит почти расслабленным. Таким, каким был с Алиной ранним утром целую вечность назад. — Николай был со мной согласен.Вот же два подлеца.

Алина смотрит на него снизу и надеется, что оставит взглядом на чужой гладковыбритой щеке засечку.— Что-то я подумываю, а нужны ли мне такие со-правители?И сама же фыркает под его ощутимое довольство. Это кажется почти умиротворением, ложной передышкой.— Что за девчонка крутится рядом с тобой?— Это ревность?— Подумываю предупредить её, что с тобой непросто, — Алина отмахивается, пряча под пренебрежением любопытство и дурацкие поводы для злости.— А ты со мной и не пробовала.Она вспыхивает лицом. Вот ведь самоуверенность!— С удовольствием бы попробовала скинуть тебя отсюда, — ворчит она.— Только если с тобой. Тебе ведь так импонирует мысль о нашей совместной кончине.Как романтично.Дарклинг тянется рукой, чтобы коснуться... её волос? Короны? И Алина не может заставить себя отстраниться, вдруг ощущая в полной мере всё это гнетущее, огромное одиночество, похожее на раскинувшийся во всю свою мощь океан. Есть только они — и всё, и дальше лишь пустошь, выжженные земли.— Я теперь понимаю, почему ты их всех терпеть не можешь, — замечает Алина тихо, оглядываясь: не нарушил ли кто их уединения на пустынной террасе. На мгновение ей мерещится мелькнувшая тень. Но никого, кроме кадок с цветами и массивных вазонов, нет.Дарклинг не отвечает. Да и что тут сказать? Что за прожитые века привыкаешь ко всему? Привыкаешь терять, преклоняться и ошибаться? Что ощутил он, когда осознал, что разлившийся ядовитыми чернилами Каньон стал тюрьмой для его силы? Что до всей этой мощи рукой подать, но не ухватиться, ибо клыки волькр остры, а он, при всём своём могуществе, там столь слаб? Сколько раз он пытался войти туда?Алина не сочувствует. Чудовищности нельзя сочувствовать. Это всего лишь малая доля понимания, ещё один шаг в потёмках чужой души.

— Нам ведь надо возвращаться? — спрашивает она безо всякой надежды.Дарклинг кивает.— Слишком рано для побега с торжества.Алина невольно крепче прижимается к его плечу.— Пусть так. Но давай побудем тут ещё немного, — она вдыхает глубже и прикрывает веки. — Совсем немного.***В зале всё столь же шумно и душно, но возвращаются они, когда музыка резко смолкает, чтобы секундами позднее смениться иной мелодией.Алина едва успевает пройтись глазами по знакомым-незнакомым лицам, когда Дарклинг вдруг оказывается перед ней.И, склонившись подобно Николаю, протягивает ей руку.— Не откажешь мне в удовольствии? — его взгляд исподлобья полосует по лицу и шее. Алина уверена, что вся покрывается алыми пятнами смущения, злости и мгновенно накатившего стыда. Ублюдок!Вдох трепещет птицей в груди мнимой передышкой длиной в секунды, которые дают ей понять: отказать она не сможет. Ибо на них смотрят все; ибо Дарклинг не простит ей такого унижения.?Ты ведь только сейчас осознаёшь последствия, верно??Внутри всё изламывается, кажется, костьми, когда Алина вкладывает руку в его ладонь, чувствуя, как пробуждается её тело; их связь. Он снял перчатки. Вокруг раздаётся оханье, незаглушаемое тихой мелодией, и Алина не уверена, не вздыхает ли сама слишком громко. Всё вокруг как-то разом плывёт: от волнения и этого жара, который ползёт от пальцев выше.— Князья, значит, будут со мной танцевать? — она цедит, едва шевеля губами, пока Дарклинг ведёт её в центр, где никто уже не танцует. Где все будут смотреть на них, собравшись кругом. Алина не видит ни Зои, ни Николая, ни Жени, ни Хэршоу с его Накошкой или Нади. Никого, но, кажется, она и узнать никого в эту секунду не смогла бы.У неё кружится голова, и вовсе не от шампанского. Святые, помогите. Она же опозорится. Она не может. Не может.— Ты правда подумала, что я уступлю тебя кому-то? — Дарклинг поднимает бровь, прежде чем они оказываются в чудовищной, торчащей всеми швами наружу близости. Не телом к телу, но между ними набирает силу иное напряжение. Его не было, когда они стояли плечом к плечу и Алина плавилась от умиротворения; эта близость почти интимна. Она будоражит, гонит кровь быстрее, взрываясь молниями на кончиках пальцев, когда Алина кладёт руку на чужое плечо и в ту же секунду чувствует расползающееся огниво меж лопаток. Уверенность собирается отливной волной, чтобы затопить её, но паника никуда не девается.Слава всем святым, что её не видит Мал. Алина бы не хотела доставить ему подобной боли. Потому что она не чувствует отвращения, хотя должна. Глубоко, под толщей тщательно выстраиваемых мыслей заключены те — предательские, шепчущие о том, что всё происходящее правильно. Её рука в руке Дарклинга, его запах, кажущийся ныне чем-то родным; его взгляд и уверенность, с коей он держит Алину.— Доверься мне, — говорит он. Или не говорит? Или только чудится его голос внутри?— Однажды я доверилась и это плохо закончилось, — замечает Алина, ни жива ни мертва. — Я не могу, ты ведь знаешь. И отдавлю тебе снова ноги.Дарклинг качает головой едва-едва.— Твой подол тебя спасёт. Следуй за мной. И расслабься, ты будто камень.— Без счёта? — беспомощно спрашивает Алина, чувствуя себя маленькой сироткой в поместье князя, за столом с книгой, когда Ана Куя разом заставила её читать слова полностью, а не по слогам. Мал посмеивался над ней до тех пор, пока ему самому не выпала столь же незавидная участь.

— Верь мне.Звучит так, как если бы он пригласил её прогуляться во мрак, пообещав сберечь от чудовищ, являясь главным из них. Только Алина, словно глупый персонаж сказки, почему-то идёт на этот зыбкий свет фонаря, который вот-вот погаснет. Сила разгорается между ними золотыми нитями, и это ощущается почти так же, как хватка Дарклинга на ошейнике. Но ныне Алина не противится его воле, отдавая ему вожжи.Секунды отмирают, и музыка начинает играть, и вместе с этим Дарклинг делает шаг. Алина следует за ним, заставляя себя дышать. Вдох, шаг, выдох. Так просто, так невыносимо сложно. Она вся горит, кажется, будто жар-птица.— Смотри на меня, — приказывает Дарклинг тихо, ведя её следом, уверенно, заставляя успевать; вынуждая отдать ему контроль. Он едва гладит её по спине, успокаивая, словно сноровистую лошадь, как бы ни раздражало собственное сравнение. Алина смотрит в кварцевые глаза, пропустив мгновение, когда Дарклинг вдруг наклоняет её, заставляя откинуть голову и увидеть зал вверх дном, лица замерших гостей, столь комичные с этого ракурса. На краткий миг чудится, что Дарклинг припадает губами к местечку под ключицами. Чудится, конечно. Эхо чужого выдоха мимолётно жалит кожу.— Все на нас смотрят, — сдавленно шепчет Алина под его острый оскал, перетекающий в мягкость улыбки и обратно. Она облизывает пересохшие губы, стараясь слушать музыку, а не грохот собственного сердца. Право, в комнате, незадолго до торжества, она пыталась в одиночестве вспомнить, как двигаться, и повторяла. Но чувствуя под руками и рядом крепость чужого тела, у неё костенеет каждая мышца: ужасом и проклятым волнением.

— Нет, только на тебя, моя святая, — Дарклинг выдыхает ей в ухо, чтобы в следующий момент мягко провести её под своей рукой. Смотреть на кого-то другого, чтобы уловить отголосок реакции, Алина не может. Отведи взгляд — и магия рухнет. Да и ей переставать вдруг не хочется.Под потолком величественно сверкают люстры, словно грозди звёзд, и наверняка в их свете мерцают камни на её короне и золотятся солнца на платье, как и броши. Солнце и затмение. Дарклинг принадлежит ей, одной ей. В эти мгновения не важна даже Равка. Это действительно захватывает дух.— Неужто тебя никто не пытался утащить танцевать? — спрашивает Алина, сбившись дыханием, чувствуя, как в груди всё горит и оплавляется одновременно.

Получается сдержать оханье, когда Дарклинг снова наклоняет её. Алина ощущает себя вдруг такой открытой перед ним, как никогда ранее.— Только самые смелые, — шепчет он ей, и вновь чудится призрачный поцелуй, словно их связь стала ещё крепче; словно мысли Дарклинга проецируются на ней. По всему телу прокатывается дрожь, и Алина с усилием глотает тихий стон, когда они снова оказываются лицом к лицу, продолжая танцевать, и Дарклинг увеличивает темп в такт музыке.Она не представляет, как успевает и успевает ли правильно, но всё как-то разом теряет значение.(Ведь между ними разгорается собственным солнцем свет, и тени танцуют вокруг него, змеятся, кружась под эхо чужих вскриков.)— Остальные, вероятно, опасаются, что вот-вот у меня самого отрастут крылья и клыки, и я их всех проглочу вместо ужина, — добавляет Дарклинг. — Судя по заверениям некоторых, мне бы пошло.Алина вдруг смеётся, запрокинув голову. Запоздало осознавая, что с ним так не смеялась никогда, и ощущая, как его взгляд прикипает к шее, обжигает кожу, оцарапывает незримыми клыками — так рвутся звери с цепей.— Как ты можешь быть таким? — спрашивает она и сбивается со слов, и с дыхания, и со всей своей сути, прикипая к нему существом, ведь всё вокруг и намного лиг дальше теряет своё значение: только рука в руке, его ладонь на спине и взгляд: терзающий, ласкающий.Алина думает, что ничто более не выбьет почвы из-под её ног сильнее, но в какой-то миг наигрываемая музыка делает кульбит, а Дарклинг в следующую секунду подхватывает её под талию.Святые, он её поднимает и кружит.Алина не уверена, что её сердце не разорвётся.Алина не уверена, что не убьёт его.Алина не уверена, ведь весь мир сливается в мешанину цветов и звуков, пока сердце подскакивает к горлу, распирая гортань, а она вновь оказывается в чужих руках. Крепких, надёжных. Жадных и чутких в одну и ту же секунду.— Ты безумец, это ведь вальс! — выходит лишь прошептать и позволить вести себя. Позволить ему. Наслаждаясь этой улыбкой, искренней, раздрабливающей и предназначенной ей одной.

— А кто запретит нарушить правила?Дарклинг вновь смотрит на неё, как на сокровище, за которое разрушит всё сущее. Алина знает, что он и её разрушит, лишь бы обладать; лишь бы к нему льнула и забывала обо всём, утопая в их общей силе.Чудится, что время растягивается и схлопывается одновременно, возобновляя свой ход только когда музыка резко обрывается, уходя из бури всклокоченных чувств в штиль, и Дарклинг, вскружив её в последний раз, делает шаг назад, склоняясь, но не отнимая руки.Алина замирает, тяжело дыша.Тени истлевают, как чернила в воде, вслед за угасающим светом.Становится так тихо, что она слышит, как сердце бьётся в каждой мышце, в каждой косточке, покрытых заиндевевшими трещинами. Ей хочется взмолиться, чтобы он не отпускал её руки, иначе рассыпется осколками.Раздавшиеся аплодисменты, в противовес, звучат, кажется, из-под толщи воды. Дарклинг выпрямляется. Невозмутимый и спокойный, но Алина видит, как блестят его глаза: лихорадкой и голодом, и чем-то столь ярким и неясным, и пронизывающим.

Она приседает перед ним в реверансе, опустив голову и стараясь не выдать, как тяжело даётся каждый последующий вдох. И не поможет передышка на свежем воздухе.

Ей, кажется, уже ничего не поможет.Пора бы уже осознать последствия.Позднее, смешавшись с толпой, но ощущая себя вспарывающим её клинком, Алина старается забыться и не покрываться мурашками при одном только воспоминании: чём-то столь волшебном и сильном, словно ещё один ошейник или окова; о затопивших её ужасе и восхищении. Об открытости собственных чувств. Многие ли смогли прочитать то, что было написано на лице Заклинательницы Солнца, пока Дарклинг кружил её в танце? Ощутили ли отвращение те, кто сражался за неё? Опьянённая эмоциями, она так и не нашла Женю, хотя Зоя обмолвилась, что видела её с Давидом.

— Иногда я смотрю на вас и мне кажется, что вы вместе уже не один век, — шепчет вдруг ей на ухо Николай со спины.Алина усилием воли проглатывает виноградину, оборачиваясь. Подле столов ныне стоят только жаждущие выпивки, в то время как другие высыпаются на веранду, чтобы посмотреть на фейерверки, устроенные инфернами, и на представление проливных. Гриши кажутся детьми, которые пытаются вести себя гордо, но всё равно жаждут внимания.

Алина видит, что Катарина не отходит от Дарклинга, как и двое опричников, маячащих в нескольких локтях от него, ведущего разговоры без тени утомления на лице. Ещё нескольких она весь вечер подмечает вдали от себя. Ненавязчиво за ней следящих. Взгляд Дарклинга то и дело полосует по ней, но как только Алина оглядывается — призрак внимания истлевает, будто его и не было. Может, ей и вправду только кажется?