Глава 4. Обнаруживающий метку (1/1)

Лен чувствовал тошноту, ему было физически плохо. Его не вырвало лишь потому, что это не помогло бы. В этой ситуации ему ничего не помогло бы.Барри выбежал отсюда, как будто за ним гнался сам дьявол, и это было блядски больно. Всё внутри болело физически, как будто кто-то вырвал какой-то жизненно важный орган и бросил его на землю. Лен был почти уверен, что эта боль была настоящей, но не связанной с его повреждениями; что, когда соулмейты разлучались так скоро после инициации, им должно было быть больно, их должно было тянуть друг к другу. Но если Барри и заметил, ему, должно быть, было плевать, потому что он уж точно не собирался возвращаться.Лен настолько всё проебал, что это почти наверняка было волею судьбы. Или, в конце концов, он просто был таким ебанутым неудачником. После сорока двух лет он должен был предвидеть это, но почему-то не смог.Он присел на маленькую кровать, сглатывая желчь и боль, рёбра всё еще горели. Его левая нога как будто была в огне. Он с удивлением осознал, что это была не его боль. Дыхание Лена было резким и горячим, и он сжал зубы, фокусируясь на дыхании. Медленные, осознанные выдохи. Боль не была ему в новинку, он мог с ней справиться, и он заставил самого себя сосредоточиться, ложась на спину, чтобы не давить на рёбра.Паническая атака Барри подействовала и на него: она сильно ощущалась в их только что сформированных узах, заставляла грудь и мышцы Лена напрячься, так что он чуть не испытал свою паническую атаку вместе с парнем. Но Барри ушёл, а Лен всё ещё мог чувствовать его — его ужас, его боль, его душераздирающее отчаяние.Сорок два ёбаных года он ждал этого. Двадцать пять из них он был обнаруживающим метку, он был отмеченным и ждущим — ждущим этого уродства. Он позволил себе вспомнить все эти двадцать пять лет, задаваясь вопросом, как, чёрт возьми, он дошёл до этого.***Метка Лена появилась, когда ему было семнадцать. Как и большинство неотмеченных детей, он, втайне от всех, хотел получить метку, будучи очень молодым, мечтая о том, как будет выглядеть, как будет звучать, каким будет его ?идеальный человек?. Почти у каждого неотмеченного ребёнка был в жизни такой период, когда он идеализировал эту идею, и некоторые так никогда и не вырастали из этого. Лен вырос. К тому времени, когда ему едва перевалило за десять, быть неотмеченным было настоящим облегчением. Он приглядывал за Лизой, и это было важнее всего. Даже если бы он и не приглядывал, иметь соулмейта означало бы подвергать его тому же пиздецу, что происходил с ним по вине его отца. К тому времени, когда Лен стал подростком, он знал, что из него выйдет дерьмовый соулмейт: слишком сломанный, слишком жестокий, слишком твёрдый уже тогда. В школе ходили слухи о консультациях, о терапии. Он правда не должен был хотеть связываться с кем-то, кто не был хотя бы немного похож на него. И он всё равно не захотел бы соулмейта, похожего на него, так зачем вообще волноваться.Как случалось со многими вещами до этого, Лен не получил того, чего хотел. Спустя несколько лет после того, как он отказался даже от мысли быть отмеченным, это случилось — в самый неподходящий момент, в самом неподходящем месте. Сразу после того, как его побили, он почувствовал, как кожу начинает жечь — прямо под расцветающим синяком. Он специально злил своего отца, делая так, чтобы тот набросился на него. Ему пришлось: Лиза плакала, а ублюдок ненавидел этот звук больше всего на свете. Она была ещё слишком маленькой, чтобы вытирать слёзы всё время; она часто делала это, но не всегда. Обычно, когда она была расстроена, она приходила к Лену, но в тот день она упала, катаясь на коньках, и сильно повредила запястье. Оно могло быть сломано, и ей нужно было ехать в больницу. Пьяный и распущенный старик разозлился, и Лен пришёл домой как раз вовремя, чтобы не позволить навредить Лизе ещё больше. Льюису казалось, что в больнице будут задавать слишком много вопросов, если она придёт туда с травмой, и винил её в том, что она выставляла его в плохом свете.Поэтому Лен оттащил пьяного ублюдка и получил за это кулаком в лицо. Потом ещё раз. И ещё. Он подстрекал своего отца, противостоял его натиску с кровью на зубах, высказывая ему всё то, что думал о старике, бьющем маленькую девочку — его дочь. Следующее, что он осознал, — он был на земле, на него сыпался град яростных ударов, в ход пошёл и ремень. Он знал, что лучше не давать сдачи. Лиза больше не плакала, она умоляла отца остановиться. В конце концов он перестал — когда Лен уже стал чёрно-синим. Это было хуже обычного.Потом ублюдок ушёл отсыпаться, пока Лен приходил в себя. Он только поднялся на ноги — с помощью Лизы, и, чёрт возьми, его сестра не должна была видеть это, — когда почувствовал тёплое, почти обжигающее и немного покалывающее ощущение где-то справа. Он не обратил внимания, думая, что это был просто синяк. Потом он попросил соседей забрать Лизу и отвезти её на рентген запястья, он отплатил бы им потом. К тому времени они знали, что на него в этом можно положиться. После того как она ушла, он присел около кровати с аптечкой. Сорвав рубашку, чтобы добраться до повреждений, он посмотрел вниз, и…И она была там. Зазубренный белый рисунок, круглый, почти как…— Снежинка? — Голос Лена удивлённо шептал, и его первым порывом было, хоть он и был один, спрятать её, прикрыть, сохранить её только для себя. Она была его. Это была…У него был соулмейт? В этой жизни?Он выругался и прижал ладони к глазам, чувствуя жжение, напряжение в груди. Это должно было быть ошибкой. Никто не должен был связываться с этой хернёй. Ни один другой человек…Не человек. Ребёнок. Младенец. Его соулмейт только что родился. Метка отмеченного появлялась тогда, когда соулмейт отмеченного появлялся на свет, а другой человек рождался отмеченным. Его соулмейт был новорождённым, а ему было семнадцать. Просто его ёбаная удача. И метка уже была покрыта зелёными и фиолетовыми синяками. Его первые подарки своему соулмейту — боль и синяки.Лен не мог оставаться здесь, не после такого. Ему нужно было уйти. Меньше чем через месяц он ушёл, присоединившись к группе мошенников, которых он знал; они занимались незначительным дерьмом, но это был выход, в котором он нуждался. Он никому не сказал о метке, скрывая её, защищая её. Он даже не знал, что с этим делать. У него был соулмейт, но его соулмейт был невинным ребёнком, совсем не подходящим ему сейчас. Но что насчёт будущего? Ему нужно было всё распланировать, чтобы, когда он встретится с кем-то — кем бы тот ни был, — он стал кем-то большим.Лен знал, что нельзя позволить отцу увидеть метку и испортить и эту часть его жизни, оскорбить её и его, как он делал со всем, что касалось Лена, начиная с его матери, которая ушла, и заканчивая его собственным плохим поведением и никудышными возможностями. И он не мог позволить старику добавить этой части тела ещё синяков, не теперь, когда эта часть его была бесценной. Он также не мог позволить ему напиться и однажды зайти слишком далеко, ошибиться и случайно избить Лена до повреждения мозга или ещё хуже. Это уже чуть не случилось слишком много раз, но теперь был кто-то ещё, кто зависел от него, был обязан ему, кто-то даже менее взрослый и сильный, чем Лиза.Когда он уходил, Лиза плакала. Это был последний раз, когда Лен видел её слёзы. Она была злой, расстроенной, испуганной и всё ещё маленькой, и она спрашивала, почему ему нужно уйти и как он может оставить её одну. Вся эта ситуация была отвратительной, как и он сам. Он не мог рассказать ей о метке. Он не мог позволить ей думать, что он ставит кого-то другого — кого-то, кого он даже никогда не встречал — превыше неё. Поэтому он сказал ей быть сильной, быть жёсткой, вытирать слёзы и позволил ей ненавидеть его за то, что он был эгоистом. Потом он попытался убедить самого себя, что их отцу будет лучше без него. Всё равно он ненавидел Лена — Лена, чья мать ни разу не появилась за пятнадцать лет, в отличие от матери Лизы, которая время от времени приходила; Лена, который огрызался, который был ёбаным неудачником, который постоянно выставлял его в плохом свете. Он ненавидел Лена за то, что тот состоял из многих уродливых вещей, о которых Лен не хотел даже задумываться.Он ушёл, и годы начали идти быстрее. В ночь перед тем, как его соулмейту исполнилось два, Лен спал с пушкой под подушкой и незнакомым потолком над головой. Утром ему нужно было провернуть дело. Следующий день рождения своего соулмейта он провёл за решёткой. Через год он был на выставке, усложняя игру, пытаясь достичь нового уровня, потому что все эти незначительные взломы и проникновения уже порядком надоели. В этот день там была школьная экскурсия, куча детей, и он поймал себя на мысли о том, что, конечно, его соулмейт ещё слишком молод для школы, но однажды он будет на такой школьной экскурсии, и тогда…Лен покинул выставку и выбрал вместо этого другое дело, взломав сейф миллионера ради бриллианта. Его соулмейт был ребёнком, только начинающим ходить, и впервые он позволил себе всерьёз задуматься о том, кто это мог быть, надеясь, что это будет мальчик, надеясь, что он вырастет счастливым и любимым, вырастет и полюбит Лена, станет его любовником, и… он почувствовал отвращение. Как педофил. Его соулмейт был грёбаным ребёнком. И неважно, что Лен представлял это в будущем, со взрослым, с мужчиной примерно его возраста — он не мог изменить разницу в возрасте, просто пожелав.После этого он начал избегать детей, даже не смотрел на них. Это задевало его. Он был взрослым, ему был почти двадцать один год, а его соулмейт только начинал ходить. Что, если он правда увидит ребёнка и узнает его метку? Инициация между взрослым и ребёнком, узы между ними? Ни в коем случае. Он избегал физического контакта с детьми всеми силами. Не то чтобы люди выстраивались в очередь, чтобы попросить его подержать их ребёнка или обнять его, но он держался от них подальше, как будто у него была аллергия, боязнь детей.Когда ему было двадцать три, он впервые совершил убийство — это было вопросом выживания и необходимостью. Руки, державшие оружие, дрожали, а потом его вырвало. Это случилось через неделю после дня рождения его соулмейта. Он не думал об этом. Убивать с каждым разом становилось всё легче и легче, и в конце концов он заработал репутацию безжалостного и беспощадного. В дальнейшем это ему пригодилось.На следующий год, когда ему исполнилось двадцать четыре, Лиза нашла его. Их отец был арестован, но этого не было в новостях; об этом умалчивали, потому что он был копом. Она сказала, что планировала это. Она собрала все доказательства против старика — обо всех взятках, которые он брал, обо всех тёмных делишках. Собрала их и умудрилась подбросить копам, не оставив отпечатков, так что они не догадались, что это была она. Лен был впечатлён, жалея, что сам не додумался сделать этого раньше. Лиза была умнее, чем он. Она всё ещё была подростком и должна была попасть в приёмную семью. Когда он спросил, как она нашла его, она просто рассмеялась, уже слишком умная для своего возраста, слишком способная. ?Тебя не так трудно найти, Ленни?, — сказала она ему. Он научился лучше скрывать свои следы, но не от неё.И раз она так хорошо его знала, а он никогда не хотел ничего от неё скрывать, чувствуя себя дерьмово в одиночестве, Лен рассказал ей о метке. Он показал ей её, скрытую среди замысловатых татуировок, всё ещё появлявшихся на его теле. Он думал, что она будет зла, но она была счастлива за него. Это было неправильно, должно было быть наоборот, потому что метка было наполовину проклятьем для него. Он объяснил, что его соулмейту только исполнилось семь, а ей показалось это смешным, и она стала дразнить его похитителем колыбелей. Каким-то образом она сделала так, что это казалось менее ужасным, чем было на самом деле.После этого они снова стали командой. Ни один из её приёмных родителей не рисковал даже посмотреть на неё не так после разговора с ним, и в основном она могла делать что хотела, пока ей не исполнилось восемнадцать. Он заставил её закончить школу, и она ныла из-за этого, но должен же был хоть кто-то в семье получить образование, раз уж она всё-таки решила, что фигурное катание на Олимпийских играх не для неё. К этому моменту их отец был в тюрьме, и они радовались избавлению от него.И на какое-то время для Лена стало возможно всё. Годы проходили быстрее, разные города, разные полицейские, от которых нужно было сбежать, разные страны, разное окружение, разное всё... Двумя постоянными вещами с двадцати пяти до тридцати лет были его сестра и метка на коже. Когда ему было двадцать шесть, а его соулмейту — девять, Лен был в Мексике, залегая на дно после дела. Когда ему было двадцать восемь, он вернулся в Централ-Сити, и его посадили в Айрон Хайтс, но всего на несколько месяцев — благодаря его связям с семьёй Дарбинян. Во дворе он столкнулся с отцом, и тот сильно разукрасил ему лицо, но и Лен в долгу не остался. Старик оказался в больничной палате, и Лен нисколько не жалел о своих собственных синяках и разбитых костяшках. Его соулмейту исполнялось одиннадцать, и Лен лежал в ту ночь на своей койке, задаваясь вопросом, о чём тот сейчас думает, был ли его отец лучше, чем отец Лена. Во время этого тюремного заключения его сокамерником был поджигатель по имени Мик Рори. Лен ненавидел его. Они стали хорошими друзьями.Когда ему исполнилось тридцать, Лен позволил себе задуматься о своём тринадцатилетнем соулмейте. Леонард Снарт стало известным именем не только для мафии, или вблизи Централ-Сити, или даже в Америке; оно становилось международным. Его искали все: ФБР, АРГУС, Интерпол, кто угодно. Поэтому на тринадцатый день рождения своего соулмейта он позволил себе задуматься. Станет ли ребёнок таким же преступником, как Лен? Окажутся ли они партнёрами по преступлению? Встретятся ли они в тюрьме? Будет ли это кто-то, кому он сможет помогать в дальнейшем, вводить в курс дела? Будет ли он уважать Лена за его достижения?Но за этот год Лен осознал с острым чувством, скручивающимся внутри живота, что судьба должна была позаботиться об этом, что соулмейты должны подходить друг другу, но, блядь, сейчас у него была такая запутанная жизнь. Его соулмейтом был какой-то ребёнок, и если он будет восхищаться таким парнем, как Лен, это будет означать, что ребёнок ступил на тёмную дорожку, а Лен совсем этого не хотел. Он почти надеялся, что его соулмейт будет нормальным человеком со счастливой семьёй, которая любила его, и не пройдёт через то, с чем столкнулся Лен, даже если это будет означать, что его соулмейт не будет знать, что делать с человеком, чьим ремеслом было воровство, чей круг общения состоял из людей, связанных с преступной деятельностью. Это была уловка-221: либо у него был соулмейт с такой же мрачной жизнью, как у него, который понимал его, либо у него был соулмейт со счастливой жизнью, который, наверное, никогда не захочет какого-то старого, покрытого шрамами преступника, который не сможет попасть на самолёт, не используя выдуманное имя и маскировку, кого-то, кому нечего предложить.Лен отталкивал эти мысли от себя всё дальше и дальше, но они всплыли на следующий год, и он позволил себе ужасно сильно напиться. Следующие несколько месяцев он отказывался от выпивки.Потом он по-новому усложнил свою игру: он не был за решёткой уже четыре года и не собирался попадать туда снова. А ещё он не собирался предлагать своему соулмейту целый послужной список, если они когда-нибудь встретятся. Семья Дарбинян становилась всё слабее, а семья Сантини росла, и у Лена было далеко не так много знакомых среди них. Он начал придумывать план на случай непредвиденных обстоятельств, если полиция когда-нибудь его поймает, начал брать более серьёзные дела, начал получать больше, не хранил деньги в банках, обустраивал лучшие убежища и делал некоторые вложения.Когда его соулмейту было пятнадцать, Лен узнал, что у Мика и его соулмейта была странная договорённость, из-за которой Лен одновременно и больше, и меньше волновался о своей собственной ситуации. Когда его соулмейту исполнилось шестнадцать, Лен был во Франции, занимаясь ограблением выставки для Лизы. Тогда он позволил себе начать обращать внимание на лица подростков, проходящих мимо. Его аллергия на малышей перерастала в аллергию на детей, потом на подростков, становясь старше, как и он сам, как и его соулмейт. Но в итоге Лен решил, что шестнадцать — это уже не так ужасно для инициации, так что ничего страшного не случится, если он случайно пожмёт руку этому парню.Этой ночью, отпраздновав удачу, он лежал и думал, целовался ли его соулмейт с кем-нибудь. Лен лишился девственности, когда ему было шестнадцать, будет ли его соулмейт делать то же самое? Он не ожидал, что эта мысль сделает его таким собственником, настолько ревнивым и злым. Лен спал с разными людьми огромное количество раз за эти годы, их было слишком много, чтобы считать это чем-то серьёзным. Отношения не были чем-то серьёзным для него, почти никогда не были для кого-то, кто был отмеченным и ждущим, и были ещё реже для кого-то с его образом жизни. Его татуировки скрывали метку от большинства людей, но партнёры рано или поздно догадывались о ней, если им выпадал шанс рассмотреть рисунки: ничто не могло сравниться с особенным цветом и почти светящимся качеством соулметки. Но с его несколькими отношениями, многими связями на одну ночь и более-частыми-чем-они-должны-быть-ночами с работниками секс-индустрии у Лена не было права быть ревнивым. Вот только он всё равно ревновал к какому-то гипотетическому человеку, который мог притронуться к его соулмейту раньше, чем он.Когда Лену исполнилось тридцать пять, а его соулмейту — восемнадцать, он снова напился, но на этот раз для того, чтобы отпраздновать. Это случилось — его соулмейт был взрослым. Лиза отмечала с ним. Каждый год до этого был победой: очередной год на пути к восемнадцатилетию, к возможному будущему с человеком, который был связан с ним узами, способными соединять их через жизни, если только они найдут друг друга. Но каждый год после этого был проклятием. Тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять, сорок. Он не позволял себе думать об этом — и не думал, не считая одного дня в году, но эта мысль всегда была здесь, на краю сознания. Часики тикали, и он всё больше и больше убеждался в том, что станет испорченным бюллетенем, рукой, которая никогда не пожмётся, пропавшим соединением. Он становился более твёрдым, более жестоким, заводил новых врагов из числа старых друзей, разорвал последние ниточки, связывавшие его с семьёй Сантини, а потом дело пошло наперекосяк, и Мик сильно обгорел. Возможно, его соулмейту будет только лучше, если они никогда не встретятся в этой жизни. Лен старался убедить себя, что это к лучшему, что это то, чего он всегда хотел, что больше ему не нужно будет ни о ком беспокоиться. А потом, как раз перед тем, как ему исполнилось сорок два, Лен встретил Флэша. И это… это было приятным отвлечением, новой игрушкой. Капитан Холод был тем, что он мог сделать, тем, кем мог стать, новым неизведанным направлением. Криопушка, Негодяи, сумасшествие людей с силами, усложнение игры, воссоединение с Лизой и Миком, даже возможность стереть все записи, чтобы немного облегчить задачу просто на всякий случай. Всего этого было достаточно, чтобы повеселиться больше, чем за несколько прошедших лет.Именно поэтому он должен был, блядь, понять, что это случится. Только его настоящий грёбаный соулмейт мог так сильно отвлечь его от мыслей о гипотетическом соулмейте. Лен должен был понять. Он должен был понять ещё в первый раз, когда выстрелил в Барри из криопушки, прямо в метку под костюмом. В конце концов он оказался прав: всем, что он мог подарить своему соулмейту с самого его рождения, были боль и синяки. И он дарил эти подарки Барри снова и снова, наслаждаясь этим. В конце концов он оказался ничем не лучше своего отца.***Желудок Лена скрутило и начало жечь, вытягивая его из воспоминаний, из мыслей. Он чувствовал вкус желчи, думая об этом, чувствовал острую и жгучую злость. Было бесполезно думать об этом: что сделано, то сделано. Единственным выходом теперь, как и всегда, было просто двигаться дальше.Ему нужен был план. Важной частью плана было определить, где Барри. Если они оставят всё так, как было, это не поможет ни одному из них. Лен лежал здесь слишком долго, затерянный в мыслях и воспоминаниях. Он подвёл итог. Ему нужно было перевязать рёбра, проверить, нет ли у него сотрясения и других повреждений, съесть что-то — он умирал от голода, — а потом узнать, где его соулмейт.Первые несколько шагов были лёгкими, последний — сложнее. Первым делом он позвонил Шоне Баез по поводу рёбер. После того как он спас её из маленькой тюрьмы Барри, она вызвалась помогать ему и его друзьям, когда те получали травмы, но не хотела иметь ничего общего с ограблениями и другими делами, боясь того, что может сделать Флэш. Барри даже не представлял, как сильно он повлиял на неё и остальных, но она пришла первой, а сразу за ней появился Рой Биволо.Она могла встретиться с Леном, и это было хорошо. Она подобрала его и привезла в своё небольшое убежище, которое он помог ей обустроить в надежде, что когда-нибудь оно станет штаб-квартирой Негодяев, если его планы осуществятся. Видимо, у него было три сломанных ребра, ещё одно с трещиной, но никакого внутреннего кровотечения. Она отчитала его за сотрясение, но, так как оно было далеко не первым, он только нахмурился.Он сбрасывал звонки Лизы, вместо этого продумывая план. Если он покажется в доме Барри, тот может испугаться, не говоря уже о том, что он живёт с Джо Уэстом, с которым они вряд ли поладят. У него не было номера телефона Барри — это Лен планировал исправить как можно быстрее, — поэтому первым делом он направится в STAR Labs. В конце концов, у него была причина пойти туда.Решение было принято, он подождал вечера, когда, как он знал, Барри заканчивал работать, и отправился в лабораторию. Он знал расписание парня — узнал всё, что можно было, о Барри Аллене, как только выяснил имя Флэша. Видимо, не выведать его номер телефона было оплошностью.Потом, разрываясь между напряжением и предвкушением, Лен направился в лабораторию — на машине, потому что мотоцикл и сломанные рёбра плохо ладили. Лаборатории серьёзно нужна была охрана получше. Он прошёл через главные двери к кортексу, расположение которого он выведал, когда они работали вместе, и к которому теперь мог легко пройти. Но он не дошёл: он прошёл половину длинного изогнутого коридора, когда…— Какого чёрта ты здесь делаешь?!