Глава 33. Меч королевы Фрейдис (1/1)

На одной из нижних ступеней последнего пролёта нога едва не соскользнула, и острая дрожь мгновенно прошила нутро. Элисиф без особого труда удержала равновесие и преодолела последние ступени, а перед глазами уже разыгралось видение того, как она, словно подбитая стрелой птица, влетает в палаты и растягивается на полу в обнимку с мантией?— к вящей радости всех придворных и прислуги. Несомненно, это стало бы событием вечера. С немалым усилием удержавшись от смеха, но не от широкой улыбки, она вышла в палаты. Все взоры мгновенно обратились к ней, голоса смолкли. Подойдя к высокому месту, она вытянула руки, чтобы показать мантию. Громко и степенно произнесла:—?Вот мантия солитьюдских Верховных королей,?— повела головой в сторону слуг с остальными вещами. —?Великанша битвы Кин, Рог шоров, щит и меч талосовы. Их возьмёт себе новый Верховный король.Опьянение начинало подступать, перед глазами уже едва заметно плыло, и она постаралась дышать поглубже. Скоро один из придворных?— жрец Мары отец Харальд и, насколько помнилось, заведующий раздачей милостыни и объедков беднякам?— забрал у неё мантию. Слева от высокого места стояли два одинаковых кресла, и в ближнем уже сидела Нильсин. Элисиф без возражений заняла дальнее.Скоро она увидела Йорика рядом с Идгрод?— тот, поймав её взгляд, поклонился. Когда народ насмотрелся на мантию и прочие вещи, а все должные приготовления были окончены, глашатай объявил:—?Онгул из клана Сильное Сердце и по прозванию Наковальня, предводитель виндхельмского кузнечества с сыновьями Эриком, Харальдом и Сверре, и племянницей Хермир, девицей.Вперёд вышли здоровенный мужик с чёрными руками и красным лицом, двое почти неотличимых от него юношей, мальчик и крепкая широкоплечая девушка в нарядном платье, которое сидело на ней исключительно криво и неуместно. Элисиф приметила её огромные тёмные глаза, простые черты, а особливо то, с каким трепетом она смотрела на Ульфрика.Среди Сестёр Бури множество подобных восторженных девиц, которые верят красивым речам своего предводителя.По указанию дядьки Хермир поднесла на вытянутых руках меч к высокому месту и припала на одно колено. Ульфрик спустился, забрал меч, приблизил к глазам:—?Неужели это действительно принадлежало Верховной королеве Фрейдис, дочери Логрольфа? Тот самый меч?—?Так и есть, господин,?— ответил Онгул. —?Мы с сыновьями разыскали его, чтобы принести вам.—?Это достойный подарок,?— ответил Ульфрик. Меч своей ветхостью походил на Зубчатую Корону?— так же основательно изъеденный ржавчиной, тёмный, державшийся в целости, кажется, лишь благодаря обвивавшей рукоять и змеившейся на клинок золотой проволоке. Помятое треугольное яблоко тоже сияло золотом. На клинке отчётливо виднелись замысловатые узоры и надпись, которую Ульфрик тут же прочёл по-старонордски, затем перевёл. —?Милостию Сестры-Ястреба. Фрейдис, королева, дочь Логрольфа, великого короля. Неужто и впрямь это он?Элисиф же задумалась о другом. Фрейдис. Имя это никогда не давали отпрыскам королевского солитьюдского рода, хотя несколько жён Верховных королей за последнюю тысячу лет и носили его, но происходившие из Виндхельма и Вайтрана. В Виндхельме же оно было одним из любимых и в кланах, и в роду ярлов.Ульфрик поднял меч над головой, сборище восторженно заволновалось. Ульфрик произнёс:—?Солитьюдские ярлы впервые учинили раздор именно во дни правления Фрейдис, дочери Логрольфа. А ныне обретение этого меча знаменует окончательное возвращение власти в Виндхельм.Народ одобрительно загудел. Элисиф не шевелилась и не менялась в лице, пока не поймала радостный взгляд и улыбку Нильсин?— тогда уж улыбнулась в ответ. А Ульфрик продолжал:—?Онгул, ты достойный сын Скайрима. Сегодня я приглашаю тебя и твоих детей быть почётными гостями на этом пиру.Кузнецы раскланялись и вернулись в толпу, а следующим, к удивлению Элисиф, объявили Адонато Леотелли. Сияя своей знаменитой лысиной и не менее известной добрейшей улыбкой, её учитель вышел вперёд, отвесил щедрый поклон Ульфрику, поклонился Нильсин и ей. Произнёс длинное цветистое приветствие, достал из-за пазухи свиток и попросил дозволения прочесть прядь о победе Братьев Бури. В Солитьюде Адонато был известен пристрастием к длинным речам и к сочинению не менее длинных виршей, прядей и хвалебных песен?— не зря ведь он преподавал красноречие и словесность в Коллегии Бардов. Подобную славу он, похоже, успел заслужить и здесь, потому что Ульфрик тут же ответил, что дозволяет ему выступить сразу после первой перемены, но не раньше. Вслед за Адонато ещё несколько людей поднесли подарки и тоже были приглашены.На середину палат выставили на козлах столы, притащили скамьи и десятка два кресел для самых важных едаков. Элисиф устроилась по правую руку от ярлова места.Псари привели огромного серого волкодава-полуволка, пару звонких бело-чёрных лосиных лаек, троих песочного цвета оленьих гончих?— изящных длинноногих красавцев, и короткошёрстого пятнисто-серого легавого, отчаянно мотавшего длинными чёрными ушами. Каждого из этих псов Элисиф прекрасно помнила, как и те помнили её?— оглушительным лаем поприветствовав хозяина и его друзей, один за другим принялись лизать ей руки и всячески показывать, что не забыли её. Наконец, псы улеглись в ногах, под столами и перед очагами. Скоро слуги поднесли тот самый турий рог, из которого они пили по приезду, и пирующие пустили его по столам. Питие на сей раз подали не столь крепкое, но и не менее опьяняющее. Элисиф тут же заела его маслинами с летней зеленью. Как и в Солитьюде, лоредас был рыбным днём, так что начали со щучьей ушки в караваях, а затем торжественно вынесли аж трёх морских единорогов. Вид их рогов напомнил Элисиф о Мьол и её рассказах о юных годах и охоте на море и побережье?— и о том, что как можно скорее следует отправить ей весточку.После густой ухи и изрядного куска мяса, плотного, сытного, совсем не похожего на рыбу, а скорее на медвежатину или телятину, неудержимо заклонило в сон, и Элисиф изо всех сил теперь старалась не упасть под стол. Голова разболелась от тяжести венца. Глаза скоро принялись слипаться, а после очередного доброго глотка из рога она и вовсе провалилась в сон на несколько мгновений.Скоро привели её любимую пустынную борзую, Ветреницу, которая оказалась брюхата и, по виду, почти на сносях, а также двоих кобельков мелкой кроличьей борзой, чью породу обыкновенно называли по-бретонски?— игрушками ветра. Нагладив маленькие изящные головы и выгнутые спины серебристо-пепельных псов, поцеловавшись с Ветреницей и хорошенько проверив густоту её длиннейшей и мягчайшей шерсти цвета абрикота со сливками, Элисиф почувствовала себя значительно бодрее и воодушевлённее. Потом коротко поговорила со своим псарём, расспросила о здоровье псов, его собственном содержании и отношении к нему местных, а также об остальных её людях, что перебрались сюда вместе с вещами, соколами, псами и лошадьми. Жалованья они пока не видели, но им и женам с ребятами позволяли столоваться с замковой поварни и спать в людских. Элисиф пообещала как можно скорее разобраться с их положением. Ветреница устроилась у неё в ногах, и приятное тепло её сухого жилистого тела, шелковистость шерсти и едва уловимый знакомый терпкий запах псины невероятно отчётливо напомнили о прежней жизни.После нескольких заздравных речей: в честь Талоса, Кинарет и Акатоша, в честь ярловой свадьбы и ярловой наследницы, в честь скорой свадьбы Нильсин с Харальдом, в память о Вигнаре, о ярле Хоуге и госпоже Ульфхильд, о Фригг и родителях Товы, Това смогла, наконец, заговорить о насущном:—?Возлюбленный мой родич, всё-таки очень хорошо, что ты привёз сюда милую Элисиф. Ведь то, что она нам не племянница и не внучка, а сестра, прекрасным образом напоминает всем и каждому, что истмаркская ветвь старше хаафингарской, да не просто старше, а на три десятка лет.—?Верно, Това,?— благосклонно отвечал Ульфрик. Сидевшая по левую от него руку Това тут же обратилась к Элисиф:—?Голубка, до чего у тебя усталый вид! К вечеру это сделалось заметнее!Кубок из черепа Мясника на столе перед нею искрился чёрными и алыми диамантами, сиял золотом оковки и ручки. Элисиф со всей должной учтивостью поблагодарила за внимание, но, к счастью, скоро Това отвлеклась на Вунферта, вздумавшего показать ей кубок из черепа Мавен.Ульфрик напомнил пирующим об обретении меча древней королевы, Галмар и Ирсаральд тут же припомнили, как добывали Зубчатую Корону, и довольно долго все вместе обсуждали это. Това с нескрываемым презрением назвала Рикке предательницей, прочие высказывались довольно сдержанно, высмеивали и осуждали больше Туллия с его легатами, а вот Брунвульф, некоторое время послушав, грохнул по столу кружкой и во всеуслышание объявил:—?Да как же вы могли убить Ульрике? Вы, оба! Глаза не прячьте!Ульфрик с той же громкостью ответил:—?Она защищала Туллия, словно тот был её братом. Это не предательство, по-твоему?Некоторое время они втроём с Галмаром препирались, пока Брунвульфа на силу не уняли его соседи по столу. Но повисшее в воздухе напряжение не развеялось. В попытке сделать хоть что-то Элисиф быстро тронула Ульфрика за руку:—?Фрейдис. В честь обретения её меча ты обязан дать это имя дочери. Нашей. Старшей или второй по счёту. М?Ульфрик с таким живым воодушевлением посмотрел в ответ, что она поспешила добавить:—?И я объявлю об этом прямо сейчас.—?Мне нравится. Первой же дочери дадим это имя. Объяви,?— он кивнул, потом постучал остриём кинжала по кувшину перед собой. Сборище попритихло. —?Госпожа Элисиф желает сказать нам кое-что.Элисиф подняла свой рог:—?Фрейдис была великой королевой и славной воительницей, и многие ярлы и короли со времён её правления считали за честь называть дочерей её именем. Обыкновенно, старших. Сегодня состоялось обретение её воспетого в сагах и прядях меча. Увидев этот меч, я надумала?— и наш ярл одобрил это решение?— когда я рожу нашему ярлу дочь, то в честь этого счастливого обретения ей дано будет имя ?Фрейдис?.К удивлению Элисиф, эти слова довольно живо одобрили Галмар и остальные Клинки Бури. Среди множества взглядов она встретила и тёмные глаза Хермир?— та тут же отвернулась. А Брунвульф, чьё выражение лица скрывалось за пышной тёмной бородой, смотрел тяжело и медленно. Неужто он осуждает её покорность? Выждав, сколько требовалось, она добавила:—?Разумеется, только после сына. Сына для Скайрима.И эти слова нашли не менее тёплое одобрение у тех, на кого рассчитывались, даже Това оживилась:—?Милая голубушка! Мы ещё не раз это обсудим, но я хоть завтра познакомлю тебя со своими повитухами и кормилицей Бьярне. Но выкармливать дочь она не годится?— тогда они с Бьярне не смогут пожениться!Ульфрик весело посмеялся:—?Това! Я смотрю, ты уже всё продумала!Това отпила из кубка-черепа, утёрлась рукавом, громко хмыкнула:—?А то как же! Такие вещи следует обдумывать заранее?— дабы не вышло недоразумения и неприятности,?— потом голос её сделался заметно суше и строже. —?Ведь ты, моя душенька Элисиф, и Торуг не были молочными братом и сестрой? Только по крови двоюродными?Элисиф ласково и непринуждённо ответила:—?Нет, госпожа Торгерд. Родители выбрали мне другую кормилицу. Вы ведь уже спрашивали о том шесть лет назад на обручении моём с ним. И на свадьбе год спустя.—?Ах, и в самом деле!Скоро принесли и самого младенца Бьярне, про несомненные достоинства которого его родители не уставали разливаться весь нынешний день при каждом удобном случае. Несмотря на крепость, румяные щёки, жгуче-синие глазищи и длинные золотые волосёнки этот здоровый откормленный младенец, тонувший в расшитых золотом белоснежных шелках, ничем особенным себя не проявил, пока нянька держала его на руках перед господами, зато несколько раз принимался хныкать и пищать, да лопотал: ?Ма-ма-ма? и прочее малоразличимое. Ульфрик взял младенца на руки, похвалил здоровый вид, отметил сходство с Товой и со своим дядькой, потом передал его Элисиф. Младенец с требовательным воплем потянулся ручонками и ртом к её вороту и ожерельям, и Элисиф растерянно рассмеялась, когда он упёрся ладошками ей в платье, а потом дёрнул за закрепы плаща, ничуть не смущаясь тяжести выпуклых вытянутых кругов чистого золота, как и замысловатого зернёного узора на них. Това воскликнула: ?Ах, детка!?, а Торбьорн весело хлопнул ладонью по столу:—?Наш Бьярне завсегда тянется к прелестям молодой красотки, как завидит!Ульфрик поддержал его:—?Вот это верно!Зато Нильсин смущённо запищала: ?Дядюшка! Ну, батюшка!? Элисиф, с трудом оторвав младенца от ожерелий и закреп, громко и весело ответила:—?Похвально для маленького мужчины! —?впрочем, ей совсем не хотелось хвалить этого младенца, как и просто видеть его. Но к будущему зятю не стоит ли относиться хотя бы снисходительно? А может и к будущему мужу, кто знает?Следовало ожидать, что Това не снизойдёт до упоминания маленькой сироты, как и ни до какого иного к ней внимания?— как было днём, но сейчас вышло иначе. Наласкавшись с Бьярне и велев отвезти его домой, Това вновь обратилась к Элисиф:—?Голубушка, так с чего же ты решила взять себе эту сиротку? Поди, у приютских вши да блохи, а то и что похуже! А Нура рассказала, что дитё это за все дни в Миствейл ни звука не издало. И за сегодня! Ещё и убогое!—?Госпожа Нура отчего-то не приняла во внимание, что такая кроха не привыкла к шумным сборищам, да и новые люди смущают. Дитё впечатлительное.—?Но тебе-то оно зачем, голубка?—?Вы читали новостную листовку из Рифтена, в которой сказано об этом дитяте? Думаю, народу весьма по нраву пришлось, что королева и будущий король взяли на воспитание ребенка из самых низов.Под кудахтанье Товы Ульфрик с хитрой улыбкой покосился на Элисиф и едва заметно кивнул. Элисиф улыбнулась в ответ. Пол ходил ходуном, перед глазами плыло, голос её делался громче, зато и слетавшее с языка всё больше устраивало окружающих.Повара изощрялись изо всех сил. В завершение перемены подали прямо из печи начинённые орехами и ягодами цветки тыквы в меду и абрикоты с терносливом. Элисиф хотела бы отведать свежих, и на её вопрос о таковых стольник ответил, что их немедленно подадут, зато Това с Нильсин принялись ужасаться?— в Виндхельме сырые плоды и овощи до сих пор считались вредными, так что поедали их обыкновенно запечёнными или зажаренными. Но скоро принесли полдюжины розово-песочных абрикотов, три красивых румяных амигдаловых яблока и плошку сливок. Абрикоты оказались душистыми, мягкими и сладкими, а вот яблоки, несмотря на изумительный запах?— твёрдыми и кислыми. Она уже успела пресытиться настолько, что не сумела съесть и половины. Поглядев, как Элисиф нарезает абрикоты кинжалом, нанизывает кусочки на маленькую двузубую вилочку, макает в сливки и отправляет в рот, Това изрекла:—?Не на всяком застолье встретишь подобное бесовское орудие! Словно рога Короля Насилия или главного врага его, такого же рогатого! Голубушка, ни к чему тебе этакое излишество!Элисиф громко ответила:—?Мне это досталось в подарок! Их было две, и вторую я продала, а золото раздала беднякам.Две золотые вилки с рукоятками красного дерева со вставками из раковины и с дюжиной амефистов на каждой император Тит подарил им с Торугом на венчание, о чём Това не могла не знать?— разговоры об этих диковинных принадлежностях некоторое время ходили даже на городских торжищах, не то что на пирах в домах ярлов.—?Да и ничем эта вилка не отличается от тех вил, которыми мужики закидывают сено да солому в свои телеги, госпожа Торгерд.После того, как подавальщики убрали блюда с объедками, Адонато получил дозволение говорить?— и невыносимо долго распинался о доблести победителей и бесславии проигравших, а затем, после похвалы от Ульфрика и нескольких придворных, прочёл не менее длинную прядь о подвигах Довакина и слабости Алдуина и Одавинга.Когда Адонато закончил и раскланялся, Галмар, опередив всех, сказал:—?Теперь надейся, что Одавинг не проведает об этой пряди. Не то придётся тебе прятаться от него!Пока народ смеялся, Адонато не оставалось иного, кроме как вежливо улыбаться. Скоро Галмар добавил:—?Добрая прядь, ладная. Но про Одавинга убери, в самом деле.Элисиф тоже похвалила своего учителя и припомнила книгу о короле Олафе, драконе Нуминексе и о многих других древних героях Скайрима, дописанную Адонато уже в Виндхельме?— тот даже сумел добиться, чтобы её издали на местном печатном дворе. Элисиф довелось получить её в подарок незадолго до переговоров на Хротгаре.—?Господин Адонато, а на гульбище Драконьего Предела видали ли вы то самое драконье ярмо, цепи и следы на стенах, что оставил там Одавинг?—?Нет, госпожа моя, не видал. Я не покидал стен Виндхельма после того, как Одавинга пленили.—?Это весьма впечатляющее зрелище. Когда-нибудь, ежели представится случай, подумайте, чтобы отправиться туда и посмотреть.В середине стражи втроём с Идгрод и Нильсин они поднялись в покои, чтобы переодеться и немного отдохнуть. Элисиф сняла дядюшкин венец, виссоновое покрывало, гривну и одно из ожерелий, размотала и убрала платок, а ещё стянула головную сеточку и вытащила из волос булавки. Достала из ларчика обруч с гранатовыми камнями и подходящие к нему серьги. Как оказалось, Хильде с Сигбьорг успели уснуть на уложенных перед постелью шкурах. Даже видя это, Нильсин и не подумала говорить потише, и смолкла только после строгого укора. Элисиф и сейчас не стала осматривать покои, поглядела только на большое выпуклое зеркало в драгоценной оправе, что располагалось на устланном шёлковой скатертью столе, куда она уложила венец и прочие вещи, да вместе с Идгрод они зашли в мыльню. Нильсин, похоже, рассердилась, потому как молчала до самого возвращения на пир. В этих краях летом темнело чуть позже, чем в Рифте, но раньше, чем в Хаафингаре, и сейчас сумерки быстро упали на землю.Пляски перед второй переменой они пропустили, а после рога со сладким южным вином подавальщики принесли невероятно вкусных запечённых осетров, и Элисиф съела своего почти не отрываясь. Потом села на место Ульфрика, который ушёл за стол Клинков Бури, и попросила Тову рассказать, как растёт и что любит Бьярне. Та поначалу явственно смутилась, но уже очень скоро рассказывала и о Бьярне, и о Нильсин, и о своих хозяйственных заботах, и о том, что по поводу всего этого говорит Суварис. И так далее, и так далее?— пока не опомнилась:—?Голубка, но ты умолчала о свадьбе!Со всем возможным для себя восторгом и внимательно заботясь, чтобы её рог и кубок Товы вовремя наполнялись мёдом, Элисиф подробно рассказала о въезде в Рифтен, о доброте к ней Лайлы, о пирах, о множестве гостей на свадьбе, об обстановке и убранстве опочивальни. Това старательно слушала, то и дело задавая всё более откровенные вопросы всё более громким голосом:—?А что за платье ты взяла для венчания? Не то ли, какое надевала на первую свадьбу?—?Это я сшила за прошедшее полузимие, да из новой ткани. А на первом венчании надевала зелёного шёлку платье, не медового. Так вот, постель украсили шиповником, волчьим горохом, берёзовыми венками и ресницами Шора. А запах! Представляете?Терпеливо дослушав об убранстве опочивальни, Това зашла с другого бока:—?Говорят, после клятв ты встала перед ним на колени! И руку целовала! Не ожидала я такого!—?Я подумала, что этим покажу своё смирение перед победителем. Чтобы все увидели, что я принимаю наш союз со всей радостью и… то есть, в общем, принимаю! —?немного нескладно отвечала Элисиф, думая лишь о том, как бы не скривить лицо. Вот только завтра Това наверняка и не вспомнит этих слов.—?Говорят ещё, что ты сшила рубаху ему. Неужели?—?Верно. Ту самую, что он надел сегодня. Видели её, да?В полночь они вышли к гостям во дворе, под яркие летние звёзды. Сырая свежесть отрезвила, но ненамного, и Элисиф пришлось покрепче держаться за плечо Ульфрика, лишь бы идти прямо. Переменчивый свет пламенников и жаровен казался потусторонне-жутким. Застолье продлилось до середины третьей стражи или около того, и из-за стола Элисиф встала с немалым трудом. Ноги едва держали, от съеденной целиком жирной рыбины внутри поселилась дурнота?— а может и от мёда, вина и пива, что перемешались в брюхе. Или от сваренных в масле черники с яблоком? Тошнота скоро подобралась к самому горлу, и вновь Элисиф сумела продышаться. Порывисто ухватив Ульфрика за локоть, обхватила ладонями его плечо и торопливо прошептала:—?Давай поторопимся, мой ярл. Мне нехорошо.До покоев она не дотерпела: рвота подошла, когда они преодолели третью или четвертую лестницу. Согнуло пополам, горло и рот обожгло мерзостью. Немного опомнившись и вздохнув, она в смущении огляделась. Телохранители делали вид, что ничего особенного не происходит, зато Ульфрик с самым, как представлялось в полумраке, участливым видом держал её за косы и платок. Как же славно, что венец и самые дорогие платки давно лежали в покоях! Когда она выпрямилась, бормоча благодарности, Ульфрик протянул флягу с, как оказалось, уксусной водой. От этого пития рвота пришла с новой силой. Вскоре она обнаружила, что в незнакомой мыльне склоняется над лоханью, где-то рядом в отхожем месте звонко журчит поток воды, а вокруг висит разгоняемый несколькими тусклыми светильниками полумрак. Почувствовав себя немного лучше, она убрала руки с ручек лохани, поднялась и, развернувшись, оказалась в объятиях Ульфрика.—?Ничего-ничего. Кто только не блевал на этой лестнице, особливо после рыбных дней и упившись мёду с пивом. Даже Това.—?А я упилась по твоему примеру, а то ж! —?со смехом ответила она, потом понизила голос. —?Дурно мне. И больно. А не дурно ли тебе, мой ярл?—?Брось. Никто не посмеет травить тебя на первом же пиру.—?А тебя?—?Брось. Довольно. Отдышись, и пойдём к Вунферту. А пока съешь берёзового угольку.Он отошёл к столу, открыл один из ларцов, достал мешочек, из которого вытащил несколько чёрных ломтиков. Элисиф взяла один, отправила в рот. Уголь мягко захрустел, разошёлся мелкой кашицей, едва уловимая солоноватость приятно освежила. Проглотив, она сказала:—?Не надо к Вунферту. Не след бы его будить. Я видала, он давно ушёл,?— взяла следующий кусочек. Из темноты слабо проступали очертания большой бадьи, уставленных всякой всячиной поставцов, тёмный изукрашенный резьбой камень стен, печные изразцы, сложные оправы окон и прочее убранство. Переливались тёплыми радужными отсветами слюдяные вставки.Ульфрик взял её под руку, уложил ладонь на лоб, потом на щёку. Уверенно повторил:—?Никто здесь не осмелится травить тебя.Она кивнула, но всё же пробормотала, словно бы не о себе говоря:—?Наверняка. Но много ли надо, чтобы извести тощую малокровную бабу? —?вздохнула поглубже. —?Но если я умру, обещай, что всё сделаешь, как должно. Огонь разожжешь через чечевицу горного льда, и… и… Да драккара здесь не найдётся для меня! И Чертогов Шора мне не увидеть. Уж не пустят меня, не пустят!..Она схватилась за щёку, закусила губу, сокрушенно помотала головой. Ульфрик перехватил её руку:—?Успокойся. Ты пьяна.—?Да хоть бы и так! Но разве ж не права я?Ульфрик молчал. Несколько вздохов спустя подхватил её под локти и притянул ещё ближе:—?А ты не брюхата ли?В суматохе и мысли об этом не мелькнуло, и теперь она честно ответила:—?Нет! Да ты что? Но не знаю,?— потом припомнила, когда они любились в последний раз: в деревеньке под названием Хлюдабю, что лежит посреди скал и холмов Каменной Чаши, в доме тамошнего землевладельца и на его постели. Утреннее солнце насквозь пробивало оконную слюду, путалось в волосах и простынях, а сверху наблюдала кошка. Да, в то утро почти две седмицы назад. Но если у них нечаянно получилось, то для малейших признаков пока слишком рано, так ведь? Позже в дороге духота и усталость измучили до крайности. —?Ты был осторожен, разве нет?—?Всякое возможно. Но и впрямь. А приходила ли к тебе кровь? Уже пора.—?Не пора. Через… через месяц придёт. Я… —?язык заплетался, как и мысли, хотелось только поскорее прилечь. Она поглубже вздохнула. —?Я валюсь с ног, мой ярл, а мы зачем-то стоим здесь.Её разбудили, когда начало светать. Вунферт расспросил о самочувствии, о съеденном и выпитом, задал несколько совершенно нескромных вопросов, потрогал лоб, проверил живчики под горлом, на шее и запястьях, приложился ухом к животу. Выпрямился:—?Это ни в коем случае не отрава. И не юный росточек, нет. Госпожа переела рыбы и мяса да перепила мёду, только и всего. С такой худобой и без привычки неудивительны рвота и дурнота. Здесь поможет отвар ромашки с мятой. Выпейте, госпожа. Вот так.Слова доносились словно сквозь слой воды. Очертания незнакомой опочивальни едва проступали сквозь рассветный полумрак. Вунферт, кажется, рассказывал Ульфику, что у тех, в ком сильна эльфийская и бретонская кровь, женское недомогание приходит реже, чем к чистокровным людям, так что сейчас у неё в самый раз время для зачатия. А успокоительные средства и веселящее пойло непременно сделают будущее дитя убогим калекой. Ульфрик, кажется, что-то отвечал, но она уже не слушала.…Брюхо разрезали основательно?— от самого сердца до низу, а потом ещё и поперёк. Идгрод и Вунферт запустили туда руки, споря о чём-то совершенно не относящимся к делу?— о том, кажется, время ли заготавливать мхи и грибы для зелий. Возмутившись навязчивому невниманию, Элисиф отбросила их руки и убежала прямо так, со вскрытым нутром, которое совсем и не мешало?— несмотря даже на вывалившиеся кишки. Люди за столами в чертоге Миствейл, только почему-то более просторном, чем раньше, тоже не замечали её?— смеялись, ели, пили, и их лица истирались, стоило попристальнее взглянуть в них. Потом потянулась вверх тёмная лестница?— тянулась и тянулась, пока не рассыпалась острыми осколками и не потонула в утреннем свете. Осторожно приподняв от подушки тяжёлую звенящую голову, оглядевшись и увидев с другого края необъятной постели мирно спящего Ульфрика, Элисиф, едва ворочая пересохшим языком, сердито сказала:—?Ох уж эти ваши застолья! Как же я сегодня смогу раззнакомиться с подчинёнными Йорлейфа?Ульфрик перевернулся на другой бок и пробормотал:—?Как-нибудь справишься. Тоже мне заботу нашла, молодуха!