Смерть и жизнь Кацураги Яко (1/1)
Ива склонилась и спит,И кажется мне, соловей на веткеЭто ее душа. БасёЯко помнит Момои, она внучка ее давней подруги. Яко помнит все имена и все лица, недаром была когда-то легендарным детективом, известным на весь мир. Момои приходит три раза в неделю: принести продукты, прибрать в большом опустевшем доме, послушать тех странных, невообразимых историй, о которых Яко говорит будто о самых обыденных вещах. В ее рассказах оживают известные некогда преступники, убийцы и воры ― чудные, удивительные не то люди, не то чудовища. Яко иногда путается, говорит то, чего быть не может ― ну, не страшно. Яко девяносто шесть лет.Момои заваривает чай, зеленый с жасмином, и над светлыми досками плывет легкий аромат. На ветру за верандой покачиваются тонкие травы. Тихо звенит стеклянный колокольчик. Момои ждет новой истории. Она слышала их все, много раз, но можно послушать еще: некуда торопиться. Она славная девочка. Сегодня Яко удается ее удивить. Она смотрит отстраненно, рассеянно, и рассказывает так, вдруг понимает Момои, будто сцены самых громких преступлений, принесших ей славу, она видела лишь из зрительного зала. Словно…Момои поднимает голову. Яко смотрит на нее и улыбается. Да, говорит она. Все правильно. Свет рампы достался знаменитой сыщице, а не ее ассистенту.Момои знает: у Яко никогда не было ассистентов. Ни в одном фильме о ней такого не упоминается ― она всю жизнь работала одна, но сегодня Яко лишь загадочно указывает взглядом куда-то за спину Момои. Та оборачивается. Позади нее ― кресло, в котором никого нет. Момои уже готова отвернуться, но вдруг замечает возле кресла, на тумбочке, снимок в рамке. Определенно, им дорожили: Момои не видела его раньше. Наверное, как и этот рассказ, Яко где-то хранила его, а сегодня вот, вынула. Девочку на снимке почти не узнать, тоненькую, невесомую, в светлом платье и тканевых туфельках ― разве что улыбается она все так же, сидя перед Момои теперь. У девочки все впереди.А мужчину с ней рядом и не разобрать уже. Вот его плечо, вот рука в перчатке, а дальше все почернело. Это Нейро, говорит Яко. То есть, исправляется она, Ногами-сан. Она произносит второй слог как-то странно, глухо, получается ?ками?. Он бы страшно рассердился, что Яко сохранила фотографию, качает головой она, ну да черт с ним.Момои разливает чай. Взгляд Яко делается задумчивым и очень теплым. Яко на какое-то время замирает, глядя в никуда, а затем коротко улыбается, качает головой и подносит чашку к губам. Мягко и глухо скатывается на землю каштан, упавший с ветки. Яко тоже хотелось.Нейро сильно выручил ее однажды, вслух вспоминает она. Тогда, когда больше никто не мог. Нечаянно влюбилась в него за это ― аж коленки подкашивались. А он все звал ее с собой, звал… да только она не пошла. Почему? Яко снова смотрит туда, где стоит кресло. ?Испугалась?, ― шепчет она и отворачивается.А как отказала ему, он и сгинул.Яко щурится, пьет горячий чай, а на веранде ― хрустальный звон музыки ветра. Поплакала она тогда, конечно, поплакала, и стала жить дальше. Сработалась с полицией, ушла с головой в расследования, между ними вышла замуж. Второй муж (Яко не называет Ногами-сана ?первым?, а все равно, видно, считает, что была замужем за ним) был следователем по особо опасным делам. Подолгу пропадал в разъездах, ее с собой не брал, ничего не рассказывал, только курил все время. Так, что даже белые хризантемы, что Яко садила под окнами, по утрам оказывались обсыпанными пеплом. Яко, может, не слишком его любила, но он был хорошим человеком, не хотел ее ни во что втягивать. Погиб лет через шесть на задании, а как, отчего, Яко не сказали. Она срезала умершие цветы, продала дом, взяла детей и уехала отсюда ― жить дальше.С тех пор много путешествовала, где только не побывала. Стала настоящей знаменитостью! И осела в Париже. Там меньше всего напоминало о доме. Новые тайны, новые люди ― и огни, огни, повсюду огни в бархатной ночи. Дети выросли ― где-то они теперь?.. ― тайны приелись, и Яко снова вышла замуж, за фотографа, который все снимал ее для столичных обложек, снимал, пока не влюбился. Он был почти на десять лет ее младше, невысокий такой, а как выглядел, Яко уже и не скажет. Он никогда не дарил белых хризантем и отреставрировал снимок, снова кивает в сторону она. Момои думает, не стала ли благодарность Яко за это единственной причиной, почему она в третий раз вышла замуж ― последнего мужа она помнит хуже всех. Расследований тогда было уже меньше, но у нее был Париж, фотовспышки, автографы, мемуары… Муж умер, жизнь прошла, а Яко и не заметила.И она вернулась в Канагаву. Зеленые травы в поле, зеленое море ― ничего не изменилось. Яко глубоко вдохнула, принимая это, взяла чемоданы, и отправилась жить дальше ― в дом с садом, где вдоль камней неспешно шагали длинноногие синие птицы, иногда протяжно, мерзким голосом кричавшие. Момои часто их кормит. Людей они не боятся, но не очень-то любят: смотрят то одним глазом, то другим, и все норовят укусить.К Яко часто заходили журналисты и просто поклонники, брали интервью и приносили подарки, но все реже, реже… и вот, осталась одна только Момои. Момои не журналистка и не поклонница, она внучка покойной подруги, Яко забыла. Ну, ничего.Момои убирает посуду, проверяет напоследок, в порядке ли дом ― и машет Яко с веранды: пора бежать на учебу. На полнеба зависла сизая туча; глядя на нее, тревожно кричат синие, длинноногие птицы. Момои медлит, ей не по себе, но Яко успокаивающе машет ей, кивает: ну, ступай.И оборачивается, разводя руками: мол, видишь, как все теперь?Нейро видит. Он сидит в кресле у тумбочки, покачивает ногой, улыбается ― нежно и страшно, и наконец поднимается, разводит руки, растопыривает пальцы на них. Яко заливисто смеется и, легко соскочив со своего места, бежит к нему девочкой в светлом платье. Только тело остается на кресле.Яко пора идти дальше.