18 ? 08.02.1999 ? live through (1/2)

жанры: повседневность, hurt/comfortВ комнате было светло.

Сквозь открытые шоги внутрь дул слабый прохладный ветерок, неся с собой снежинки и запах шиповника.

Потолок казался смутно знакомым со всеми резными узорами на красивой бумажной лампе, свисавшей с него огромным нарядным шаром, но замутненное зрение не давало рассмотреть его полностью, оставляя лампу висеть ярким цветастым шаром, словно маленькое солнышко — яркое и теплое. Сейчас же оно не светило само, лишь пропуская сквозь себя тусклые лучи с улицы и преобразуя их, словно призма, в красные и желтые цвета.

Теплые и приятные. Совсем не такие, как ветер с улицы, принесший мороз.Футон казался слишком мягким, непривычно, но вместе с тем лежать в нем было истинным наслаждением — тело, жесткое после всего пережитого, уже и позабыло о подобном и ныне упивалось ощущениями в полной мере, не давая в голове возникнуть глупым бесполезным мыслям. Ничего сейчас не волновало — ни ветер, ни легкий морозец, ни пульсирующая тупая боль в глазу и животе. Лишь наслаждение то, что перекрывало даже острые приступы, схожие с острым ножом, входящим в тело и медленно водящим туда сюда в издевательстве.С трудом ему удалось приоткрыть один глаз.Он мгновенно закрыл его вновь, жмурясь от яркого света — и пусть лишь на мгновение увидел его, ему показалось, будто бы он ослеп, навечно. Столь ярким он был. Но через мгновение ему удалось повторить и это, и тусклые лучи с улицы и блеск снега виделись уже не столь невыносимыми. Второй глаз не открывался, но это было не важно — его сейчас это абсолютно не волновало. Сил даже повернуть голову не было, и все, что он мог, это смотреть краем глаза на улицу, в размытое видение сада и зелени, погрязшей в снегу.

Слышался шум воды.Одеяло казалось неподъемным, но он даже и не попытался сдвинуться с места. Где-то слева, в слепой зоне, раздавались другие шумы — и, в противовес шороху природы, они были иными. Громкими, резкими, отдававшимися каждым новым звуком глухим ударом глубоко в голове.

На фоне шумел чайник.Две девушки по телевизору ожесточенно спорили о чем-то.Столь расслабляющее окружение: тихий стук ложки, бессвязное бормотание себе под нос, треск готовящейся яичницы, угуканье детского голоса — столь типичные для домашнего окружения звуки, что теперь казались ему совершенно чужими. Он не слышал их лет сто, и не должен был еще ровно столько же. Покровители его прогневались на провал и сослали в подземную тюрьму, туда, где он вырыл бы себе могилу. Это было его наказанием. Объявлением смертного приговора, где палачом себе он должен был стать сам.

В голове было пусто.

Ни единой мысли не витало там; лишь расплывчатые образы и воспоминания, не складывающиеся в единую картину. И стоило им пытаться сложиться в нечто целое, нечто большее, как в глазу отдавало резкой острой болью, словно кто-то ударял прямо по голове ножом, раскалывая на две половины.

Двигаться не хотелось.Думать не хотелось.Существовать не хотелось.Стоило отправиться в колыбель забытья, туда, где не было боли и тяжести навалившегося бодрствования. Туда, где было гораздо проще, чем сейчас — в безмятежный плен Морфея. Там будет проще, наверняка! Так ему верилось. Так ему думалось — та единственная идея, мысль, что сумел он сформировать в убивающем каждую клетку тела водовороте усталости, боли и душащего нежелания делать хоть что-либо. Ведь не делать — это так просто.

Так легко.Он закрыл глаза.

Постепенно пелена в голове исчезала, позволяя воспоминаниям сложиться в полную картинку, блеклую и тусклую — такой, что полностью соответствовала настроению последних дней. Ах да, он уже и забыл. Что сумел выбраться из ада — тяжелым трудом, кровью и ложью, но всего на неделю. Сумел достать часть денег — но не все. Но то было лишь начало недели, начало его долгого пути к победе, той, что была уже так близка, давала почувствовать полный вкус свободы... Большая часть выигрышных денег была уже у него в руках, осталось совсем чуть-чуть, той половины его срока на воле будет более чем достаточно для этого. Уж в этом он был уверен.От этой мысли стало легче.Он выберется.У него еще есть время, еще почти половина...— ... и сегодня, восьмого февраля...

Восьмое?Звуки постукивания ложки по миске прекратились, и раздался шорох. Кто-то пискнул девичьим голосом.Но разве сегодня восьмое? Еще вчера же было пятое, день, когда он обыграл Мураоку...Внезапно, осознание настигло Ичиджо и ударило так резко, что он почти мгновенно распахнул глаза и вперился взглядом в потолок. Размытые, нечеткие, даже таких воспоминаний стало достаточно — о той ночи, о той бойне, о всем том, что тогда произошло. Подчиненный Мураоки, деньги Джунпея, нож — тот, что впился ему в плоть, воспоминание о чем ударило резкой волной. И он, ржавый штырь, что стал финальной точкой в истории той ночи, завершив ее грубо и точно. Большим кровавым пятном. И стоило воспоминаниям об этом вспыхнуть с новой силой, заставляя узел в животе сжиматься, как рана на глазу отдала новой вспышкой боли — еще более острой и резкой, отчего дыхание у него перехватило. Тихо застонав, Ичиджо крепко сжал зубы, чувствуя, как пульсирует рана на ослепленной стороне, там, где сталь оставила свой едкий след.

Он не умер?Разве он не...Стук прекратился, заскрипели половицы. Что-то теплое и маленькое коснулось его лба и медленно провело нежной ладонью по нему, замерев на месте на мгновение после чего исчезло. Сам того не желая, Ичиджо с трудом раскрыл глаза, медленно, боясь что свет ударит вновь. И морщась от него, он мутным взглядом уставился вверх одним глазом — второй все еще отказывался открываться. И стоило зрению вернуться вновь, он увидел ее.Молодую госпожу.Оджун. Дочь Куросаки.Она что-то пробормотала себе под нос, но он не расслышал, и стоило ей неспешно подняться и обратиться взглядом в слепую зону, как оттуда донеслось уже знакомое постукивание ложки по пластиковой миске. Чудной звук, забавный. Ни с чем не спутаешь. Потом раздался шорох ткани, и Оджун, подобно птичке, упорхнула прочь, скользя по полу носками. С трудом запрокинув голову назад, Ичиджо попытался было проследить за нею взглядом, но не успел.От звука чужого — четкого — голоса он вздрогнул.— С добрым утром.

Преодолев затекшую шею, Ичиджо со скрипом зубов повернулся лицом к слепой зоне — там, где стоял Кайдзи. В фартуке и ободком на голове он выглядел крайне нелепо, а сковородка с чем-то воняющим горелым — вероятно, яичницей, воняло точно так же, он этот запах еще со времен молодости ни с чем спутать не смог бы — только придавала этому образу домашней хозяюшки лишнего идиотизма. Молодая госпожа стояла рядом с ним так спокойно, словно знали они друг друга довольно давно, и, привстав на носочки, Оджун перевесилась через руку Кайдзи и указала пальцем на пузырящуюся (судя по звуку) яичницу.— А так и должно быть?— А черт его знает, ни разу ее не готовил. Сейчас в книжке посмотрим.Телевизор продолжал вещать женскими голосами.Перспектива отключиться и отправиться в глубокий долгий сон — потому что впечатлений для утра хватало с избытком — казалась Ичиджо не просто привлекательной, а едва ли не лучшим предложением, которое он слышал за свою жизнь. Но что-то, какое-то странное беспокойство, не давало ему этого сделать. И виной тому была не только ошибка вещания о восьмом числе, но и Оджун-сан, стоявшая рядом с Кайдзи около плиты.Он знал это место. Гостевая комната в доме господина Куросаки. Он иногда ночевал тут, когда они работали до глубокой ночи. Но почему здесь Кайдзи? Что он тут забыл? И, еще интересней вопрос, почему тут был сам Ичиджо?Это не имело смысла. Абсолютно.

И, сжав зубы, Ичиджо вытянул вперед шею и с огромным трудом поднялся на локтях. Голова казалась свинцовой, и, мучительно зажмурившись от темных пятен в глазах, Ичиджо медленно покачал головой и севшим голосом сумел вымолвить лишь:— Сегодня...Слишком слабый голос. Он к такому не привык.— ... какое число?— А?

Кайдзи замер с поднятой над сковородкой деревянной ложкой, и пока молодая госпожа всеми силами старалась остудить подгоревшую яичницу своим дыханием, он так и стоял, подобно истукану, после чего неопределенно пожал плечами и неуверенно кивнул.— Ну... Восьмое. Кажется да. Точно, да. По телевизору же только что сказали.

Кажется, суть вопроса была далека от него, а потому Кайдзи не предал особого значения этому. Удивительно — удивительно для Ичиджо, который не понимал, как трус, отсчитывавший каждый день, каждую минуту до своего последнего дня на свободе ради грандиозной игры так просто позабыл о времени. Впрочем, все могло оказаться куда более прозаично.Ему было все равно. Это были не проблемы Кайдзи. И с этой точки зрения он был прав. Но, тем не менее... Заскрипев зубами, Ичиджо постарался мысленно абстрагироваться от резкой боли в животе и медленно сел, после чего предпринял еще более безумную попытку — ту, что не укрылась от взора госпожи Оджун. Та, заприметив это, дернула Кайдзи за рукав и бросила что-то ему, отчего тот прекратил готовку.Резко он обернулся.

— Ты куда вскочил?!

— Ты что, не понимаешь?!— Чего тут понимать?..Кайдзи сказал еще несколько слов, но отчего-то их слышно не было.

Ноги не держали, но Ичиджо крепко вцепился в стенку. Живот скрутило, но сейчас это было не важно, как то, что уже было восьмое число. Восьмое! Черт. Тяжело дыша, он во все глаза уставился на Кайдзи, что даже отложил сковородку с неудавшейся яичницей в сторону, не понимая, почему тот строит из себя полнейшего идиота. Он ведь все должен знать. Не дурак же он, наверняка же помнит, что долг был выплачен не полностью, осталась еще часть — и лишь один день для того, чтобы достать триста миллионов.

В его-то состоянии, когда он даже сидеть не может, не говоря уже о нормальной игре...Это провал. Конец. Он вновь проиграл.Но Кайдзи смотрел на него без тени улыбки.— Завтра уже конец, понимаешь?! Конец! А часть долга осталась, я еще не...— Я же говорю, нет у тебя больше долга.Раздраженно цыкнув, Кайдзи развернулся и вновь взял в руки сковородку с яичницей. Свободной рукой он мягко потрепал Оджун по волосам, пока та переводила беспокойный взгляд с Ичиджо на Кайдзи и обратно. Новую же попытку возразить он моментально оборвал:— Я доплатил оставшуюся часть из своей заначки.

Взяв в руки деревянную ложку, он попытался отскрести яичницу от сковороды.— Теперь у тебя нет долга. Понял почему?Ичиджо так и уставился на него, не веря своим ушам. Ноги едва не подвели его, но он удержался на месте, продолжая сверлить Кайдзи неверящим взглядом, будто бы все то, что он только что услышал — лишь сказка, миф, сказанный ради успокоения. Это звучало настолько глупо, настолько абсурдно, настолько... в его духе...— Допла... тил?Это невероятно.Такого не могло быть.

Эти деньги и те несколько десятков миллионов, что он занял ему в самом начале.Кайдзи продолжал стоять около плиты, отдирая сгоревшую яичницу от сковороды, и рядом с ним внимательным взглядом пожирала это действие Оджун — словно ничего только что не произошло. И не потратил он несколько сот миллионов на едва знакомого человека, того, кто доставил ему столько проблем в свое время. Того, кто...Но сейчас это было неважно.Прошлое осталось в прошлом. Так сказал ему сам Ичиджо тогда.— И не жалко?Он даже не должен был спрашивать о подобном. Это было неправильно.Но что-то внутри Ичиджо горело от ярости осознания, что победу за свою свободуи жизнь он вырвал не сам, что этот человек, этот ублюдок, Кайдзи опять вмешался в его жизнь и переворотил все. Понятно, что сейчас он был не прав — потому что таким подаркам судьбы нельзя не радоваться. Дар свыше, не иначе. Он должен был слепо благодарить Кайдзи, но гордость встала поперек.

— И ты отдал? Эти триста миллионов?— Не считай мои деньги.Резко ударив деревянной ложкой по сковородке, Кайдзи лишь покачал головой и тоскливо взглянул на вздрогнувшую от резкого звука Оджун. Вновь погладив ее по волосам, он медленно обернулся и вперился взглядом в Ичиджо, продолжавшего смотреть на него с долей недоверия. И, к огромному удивлению, он не выглядел раздраженным — лишь уставшим, словно этот глупый вопрос — ?а стоило ли?? — терзал и его самого.— Я отдал их потому, что захотел. Потому я сказал тебе еще тогда, что могу заплатить за твой долг. В тот день ты отказался, потому что мог и сам выиграть, но сейчас ты явно не в том состоянии, чтобы умничать и отказываться от моего подарка.

Подумав, Кайдзи добавил:— Деньги — это бремя. Я только рад отдать их на что-то полезное.

— Но это же бред!?Ну конечно это бред?, — раздраженно подумал Кайдзи, вглядываясь в черту человека перед собой. Это и правда звучало абсурдно. Но ему было плевать на это, плевать на то, как это звучало, чем являлось, он просто сделал то, что захотел. Заплатил, выкупил человека, спас чью-то жизнь. Не наблюдал за очередной глупой смертью, которая стала бы лишь очередным темным пятном на его и не без того черной дороге в бездну. Прикрыв глаза, он медленно покачал головой.— Я тебе никто! Просто проходимец! Почему ты мне помог?! Почему выкупил?! Это глупо, мы с тобой враги, и я...Эти отчаянные нотки в голосе напоминали Кайдзи о том, как Ишида просил выкупить долг его сына. Эти страшные нотки мольбы спасти себя, но то же время осознание, что ничем Кайдзи помочь не может. И сейчас они столкнулись — вера в то, что свою жизнь может спасти лишь он сам, и осознание, что кто-то чужой вмешался и сделал это раньше. Вернув сковородку на плиту, Кайдзи неспешно направился к замершему на месте Ичиджо.Конечно замершему. Тот и шага не смог бы сейчас сделать — сил не хватило бы.

— Да мне насрать.— О чем ты вообще говоришь?!

Пора было прекращать это.Кайдзи сделал то, что должен был — и, несильно, насколько мог, чтобы не побеспокоить рану, ударил его кулаком в солнечное сплетение. Зашипев, Ичиджо медленно поднял голову и уставился ему в глаза таким свирепым взглядом, что будь он здоров, Кайдзи был бы уверен, что живым бы он отсюда точно не ушел.— Что... ты... ублю...Но на большее его не хватило.

Ноги подкосились окончательно, и Ичиджо тяжело осел в руках у Кайдзи, потеряв сознание. Даже такого слабого удара хватило, чтобы вырубить его, и, аккуратно поддерживая свою ношу, Кайдзи почти с упреком отметил, что с такими ранами надо смирно лежать и не выпендриваться. Он хорошо помнил, как дерьмово ему было после возвращения пальцев и уха на место, но то были несмертельные раны, так, лишь гнусное издевательство, и то он выполнял указания врачей полностью, пока не сбежал — а человеку перед ним пробило живот стальной арматурой. Вот уж где стоило думать о собственном здоровье.

За всеми его действиями внимательно наблюдала Оджун — и, вернув несносного беглеца на место под одеяло, Кайдзи тяжко вздохнул. Пора было что-то с этим делать. Он на мгновение вгляделся в черты лица человека перед собой и прищурился, обдумывая что-то свое.Выглядел Ичиджо просто отвратительно — по скромному мнению Кайдзи, о которой тот оповестил бы того просто обязательно, будь он сейчас в сознании. Волосы, свисающие на лоб, были мокрыми от пота и слипшимися, а сам он был бледен, словно известняк — абсолютно белая кожа, и лишь нездоровый румянец выглядел ярким пятном на этом белоснежном полотне. Он бы ни за что не поверил, что перед ним лежал тот же самый человек, который с таким воодушевлением выбивал из него все дерьмо пару дней назад, а намного раньше — забивал иглы под ногти.

Поджав губы, Кайдзи отвернулся.

— Оджун-чан, взрослым дядям нужно поговорить, — присев на корточки перед ребенком, он выхватил откуда-то из-за пояса конфету и протянул ее девочке, зажав в ее ладошку. — Вот тебе подарок, только Охико не говори, что этот дурак проснулся, хорошо?И, кивнув, Оджун скрылась за шоджи, на последок лишь бросив хитрый взгляд на оставшихся в комнате.

И они остались вдвоем. Наедине.