Сойди, Моисей (1/1)

когда-тоВ мемуарах Юрий Андреевич так иллюстрировал скудность жизни при Советах: пределом его личных мечтаний был всего лишь хороший автомобиль. На большее фантазии не хватило.Но тут Юрий Андреевич слегка лукавил: автомобиль-то у него был. И “всего лишь хороший” его отнюдь не устраивал: ему хотелось, ни много ни мало, собственную “Чайку”. Бесценная — в буквальном смысле, ведь в свободную продажу она никогда не выставлялась, — красавица, созданная для элиты, манила именно своей недоступностью простым смертным. Юрию Андреевичу хотелось хоть как-то обозначить своё превосходство над окружающим миром, даже не столько из-за всеобщей уравниловки — честно говоря, тогда, погружённый в ту жизнь и не знавший иной, он особо этой уравниловки не замечал, — а из-за ежедневной, ежечасной необходимости притворяться не-собой. Юрий Андреевич, будучи бессмертным и сильным существом, должен был играть по правилам, что значило: изображать человека. Обычного, слабого, несовершенного — и стареющего.Он имитировал увядание кожи, носил очки с толстенными стёклами, а позже стал выбривать лысину, чтобы скрыть не седеющие волосы. Он ненавидел слабость, но должен был постоянно сдерживать себя. Страна вокруг него дряхлела, скатывалась в застой, и его отражение в зеркале будто отражало эти изменения, а вовсе не его самого. “Чайку” он в те времена, кстати, так и не получил. Сумел добыть подержаный ЗИМ, тоже чёрный, тоже солидный, но это было вторым местом в забеге, не первым. Да и не помог ему тот ЗИМ: он производил должное впечатление на старшее поколение, но молодёжь, студенты считали его пусть не по годам бодрой, но всего лишь ещё одной властной морщинистой харей, собратом обкомовских дедов. Герой войны и полярник — это, конечно, почётно, но стиляги не признавали его за авторитет. Ему не нравилась мысль, что, возможно, они в чём-то правы, и он действительно отстал от жизни.Выход Юрий Андреевич нашёл довольно простой: “Мелодия” выпускала всё больше пластинок, он скупал все новинки — особенно редкие — и сначала слушал сам, а потом шёл “меняться”. Поначалу не важно, на что — важнее было показать, что он “свой”, и у него есть что-то ценное. Это сработало.Да, поначалу джаз оставался ему непонятен. Казалось бы, невелика беда, но тут Юрий Андреевич сдаваться не захотел: не готов был согласиться с развенчанными кумирами юности даже в такой мелочи. Он пробовал слушать композиции целиком и отдельными фрагментами, чтобы если не полюбить, то хотя бы разобраться и понять. И всё-таки нашёл ключ к “буржуазному” жанру: Go down Moses — это первая вещь, которая ему действительно понравилась. Потом он бравировал тем, что слушает ее в “оригинальном” исполнении, предпочитая Пола Робсона Луи Армстронгу. И добавлял, что музыка истинных негров предпочтительнее для него искусству “негров белых”, в которых превратили русских Ленин и Троцкий.“Сегодня ты играешь джаз, а завтра родину продашь”. Он не считал, что продал родину-мать. Просто она оказалась мачехой, а потом благополучно умерла сама, а он всего лишь “подстроился” - как и многие тогда.Нет, конечно, после того, как совок рухнул и продавать стали всё, что угодно, лишь бы деньги водились, “Чайку” он всё-таки приобрёл, просто чтобы была в коллекции — но своё главное, заветное значение в его глазах она потеряла.