Глава 3 (1/1)

Воздух был раскалённым — настолько, что, казалось, вдохнёшь — и он обожжёт тебя изнутри, а то и сожжёт дотла.— Любимый мой, — эльф склонился над ним; его длинные белокурые волосы накрыли их будто шатёр (сравнение это, бесспорно, поэтичное и романтичное, само пришло в голову, и Майрон тут же отругал себя за это).— Осторожнее со словами, — он коснулся висков эльфа, которые были мокрыми от пота. — Не все потом выходит взять обратно.— А я и не собираюсь, — Трандуил покачал головой. — Я что думаю, то и сказал. Точнее — что чувствую.— Среди вашего народа говорят, что любить можно только раз в жизни. Вот так поспешишь с выводами и вдруг…— Да замолчи ты уже! — горячо воскликнул Трандуил. — Что ж ты так разболтался-то! И говоришь всё чушь, нет бы что другое сказать! Сказать, что ты чувствуешь! Иных слов и вовсе не надо.— Ты знаешь, что я чувствую. Знаешь же.— Да. Только твой рот будто на замок закрыт. Как будто чувствовать такое — стыдно.Он покачал головой:— Прости, Трандуил, я…— Как будет на твоём языке ?любить?? — перебил его эльф. — Как будет это слово? Скажи.Он улыбнулся:— Ты вроде немного понимаешь чёрное наречие.— Да. Только этого слова я не знаю. В книгах я его не находил. Говорят, будто его вообще нет в этом языке, но, мне кажется, это неправда.— Тебе верно кажется.— Так как будет?— ?Любить? — это “brogb”. Твои эльфийские уши режет, должно быть. — Ничего. Я привыкну. Если будешь говорить это, конечно. Я буду чувствовать, что это что-то хорошее, и резать мои уши это не будет.Он прижал к себе эльфа, чувствуя, что даже этого слова, которое он так боялся произносить на любом из языков, будь то вэстрон, синдарин или чёрное наречие, было мало для того, чтобы описать этот раскалённый, сжигающий изнутри воздух и это полыхающее пламя, которое не хотело униматься. И, кажется, в глубине души он уже понимал, что оно никогда не уймётся.— Тебя долго не было, — Хэлкар появился перед ним, будто выросши из-под земли, и прервал воспоминания. — Могу я поинтересоваться, где ты был?— Я в свою очередь могу поинтересоваться, почему ты допрашиваешь меня, Хэлкар, — Майрон сложил руки на груди. — Если я захочу обсудить с тобой какие-либо государственные дела, я непременно дам тебе об этом знать.— Ты странно ведёшь себя, — Хэлкар явно напрягся, его льдистые глаза буквально впились в лицо Майрона. — И я, признаться, не могу понять, почему так внезапно впал в немилость… но ладно. Если уж на то пошло, я давно не жду от тебя благодарности. — А по-моему, странно ведёшь себя именно ты, Хэлкар, — парировал Майрон. — По крайней мере, твои разговоры о том, что ты давно не ждёшь благодарности, взялись непонятно откуда. Скажи, я чем-то обидел тебя или, быть может, оскорбил?— О нет, что ты, ты сама учтивость, — голос Хэлкара прозвучал ещё более холодно, чем обычно. — Однако мне кажется, что ты внезапно проникся какой-то непонятной неприязнью ко мне, и мне — не буду скрывать — интересно, что же на тебя так повлияло… или кто. Майрон покачал головой:— Хэлкар, у тебя разыгралось воображение. Считай, что мне просто захотелось побыть в одиночестве, такое бывало и раньше. С чего же ты делаешь вид, будто удивлён?— С того, что одиночество твоё на этот раз слишком затянулось, — Хэлкар прислонился к стене; глаза его смотрели теперь оценивающе. — Впрочем, ладно… ладно. Я не стану лезть тебе в душу, — он немного помолчал, а затем наконец продолжил. — Орки хотят знать, можно ли им отпраздновать День Чёрной Жатвы. Ты ведь знаешь, они каждый год отмечают. Я бы, признаться, им не разрешал… если тебе моё мнение, конечно, интересно. За время твоего отсутствия местные пять раз пытались сцепиться с урук-хай и, сказать по правде, если бы не Саруман, не знаю, как бы я с ними сладил… глупые злобные твари, — он поджал губы. — Но ты, как я помню, обычно им разрешал — вот они и на этот раз требуют. Я спрашивал Сарумана, но он сказал, что это решать только тебе. Майрон нахмурился было, но лишь на мгновение.Мысли забегали в голове — поначалу хаотично, а затем — постепенно выстраиваясь в чёткие ряды, будто пехота на поле боя перед атакой. На День Чёрной Жатвы орки обычно устраивали соревнования, упражняясь в боевых искусствах. Это было для них главным, остальное их мало волновало. Истерлинги в орочьих соревнованиях по обыкновению не участвовали, но не без удовольствия наблюдали за ними и даже, случалось, делали ставки, какой орк победит в том или бою. Орочьей брагой, которую те, казалось, могли варить из чего угодно — хоть из птичьего помёта — они, как ни странно, тоже не брезговали, отчего к ночи делались пьянее самих орков. Тем, кто был в этот день на службе, приходилось следить за ними в оба глаза: истерлинги славились вспыльчивой натурой и скверным характером, а стоило им подвыпить — они тут же начинали нарываться на драку. Их вождю Кхамулу пить в этот день запрещалось, и это его ужасно расстраивало.Хэлкар же День Чёрной Жатвы не выносил. Орков он в глубине души терпеть не мог, истерлингов — презирал, и орочьи соревнования его ничуть не вдохновляли. Хэлкару с его уровнем владения боевыми искусствами орки, размахивающие затуплёнными ятаганами (убивать на соревнованиях кого-либо строжайше запрещалось во избежание новых орочьих потасовок), казались жалким и отвратительным зрелищем. Как первый наместник главнокомандующего он обязан был присутствовать на соревнованиях, и это всякий раз наводило на него в лучшем случае тоску; в худшем же Хэлкар делался злым и чрезмерно воинственным. Майрон слышал, что иногда после праздника он запирался в комнате и дырявил клинком подушки. Делалось ли ему после этого легче — того никто не знал.В День Чёрной Жатвы весь Барад-Дур будет на площади. Загвоздка состояла только в том, что Майрон и сам должен был там присутствовать.Значит, нужно было придумать причину отсутствия на празднике. Тем более — в таком случае Хэлкар должен будет исполнять обязанности главнокомандующего и будет намертво привязан к центру столицы. Умыкнуть куда-либо в разгар праздника у него никак не получится.А именно это и было важно.Оставалось лишь придумать причину.Впрочем, если Хэлкар начнёт что-то подозревать, это будет даже хорошо.Это будет на руку.Так будет ещё проще вывести его из себя и подбить на бунт.— Да, разумеется, пусть празднуют, — произнёс он вслух. И в ответ на недовольный взгляд Хэлкара, пояснил: — Хэлкар, это орки. Тебе ли не знать. Они обожают День Чёрной Жатвы, им точно не понравится, если их его лишат.Хэлкар усмехнулся.— Кажется, не так давно ты говорил о ресурсах, — сказал он. — Что ж, выходит, на то, чтобы отстоять честь и славу Мордора, ресурсов у нас нет, а на орочьи пьянки — есть?— Ну ты сравнил, — Майрон покачал головой. — Орочьи пьянки для нас не убыточны. Ты сам знаешь, что браги они наварят хоть из дерьма. Это нам ничего не стоит.— Как скажешь, — поспешил сдаться Хэлкар. — Тогда я распоряжусь, чтобы подготовили площадь?— Да, да, — кивнул Майрон. — И вот ещё что, Хэлкар. Я не уверен, что смогу присутствовать, есть кое-какие дела в Изенгарде, уж не знаю, говорил ли тебе Саруман…— Разумеется, нет, — льдистые глаза Хэлкара снова стали злыми. — Саруман почти не говорит со мной и не обсуждает никакие ваши с ним дела. Тебе ли не знать. — Ну тогда скажу я, — Майрон демонстративно проигнорировал выпад; кажется, Хэлкара это ещё больше разозлило. — Я, скорее всего, не смогу присутствовать на празднике, и Саруман тоже. Тебе придётся остаться за главного. — Надо — значит, надо, — Хэлкар развёл руками, и Майрон поневоле задумался, что он как-то слишком уж быстро сдался. — Зрелище это не доставляет мне никакого удовольствия, и тебе об этом известно, но раз ты приказываешь…— Да. Именно так, Хэлкар. Я приказываю.Льдистые глаза Хэлкара были всё такими же злыми, и выражение лица было таким, словно он ненароком наелся волчьих ягод и теперь его пучит, но вслух он ничего не сказал.Майрон сказал ему, что, ежели это всё, то Хэлкар может идти, и тот немедленно удалился.Ни слова больше он не произнёс, и выражение лица его ничуть не изменилось.