Седьмая ночь - и последняя. Начало. Байерли Форратьер (1/1)

Есть ли дно у дна?Бай не знал. Бай теперь уже ничего не знал. Длинные перегоны и тяжелые рюкзаки служили своеобразным спасением, они выматывали, не давая ни сил, ни времени думать о постороннем. Когда идешь по осыпающемуся склону (сначала вверх, потом вниз, потом снова вверх, и снова вниз…), то довольно быстро начинаешь думать только о том, куда при следующем шаге поставить ногу и как удержать равновесие с полусотней дополнительных кило за плечами. На привалах сложнее, но если как следует выложиться на переходе, ничего не сберегая про запас, то предельная усталость спасет и на привалах. Упал, вырубился в полусон-полуотключку, где вообще никаких мыслей... а тут уже и снова вставать. Хорошо.Потому что думать нельзя. Думать слишком больно.Айвен — хороший друг. Настоящий. По сути, единственный. Настолько хороший, что согласен был пойти чуть дальше и даже… ай, ладно, замяли. Все равно Бай тогда оказался ни на что не способен.Есть ли что-то более унизительное, чем оказаться ни на что не способным? Рядом с тем, кого… к кому... Причем не абстрактно, а вот так, в очень даже конкретной жутенькой ситуации. Когда тот, в сторону кого ты очень неровно дышишь уже черт знает сколько лет и к кому все эти годы подкатывал яйца вроде бы в шутку (скрывая за веселым отчаянием полную безнадежность), — вдруг соглашается. Не для того, чтобы посмотреть, как тебя хватит удар. Не чтобы поиздеваться. А просто… Из-за кризиса среднего возраста? Тяги к экспериментам? Разочарования в жизни? Жалости?.. Да какая разница! Ладно, пусть даже и из жалости, но — соглашается ведь! И причины уже не важны, потому что вот оно, твое пресловутое вожделенное “да”. А ты… А ты ни на что не годен. Вообще. Есть ли что-то более унизительное, чем это? Да. Теперь Бай знал, что есть.Быть бедолагой, которому отдрочили по дружбе.Перед этим еще и поймав за непрошенным минетом.Сегодня Бай удрал в палатку сразу после ужина. Разделся, аккуратно сложив комбез и майку в головах на своей половине. Так же аккуратно сдвинул спальник целиком на сторону Айвена: он не собирался претендовать на его часть. Не сегодня. (И загнать поглубже кольнувшее острым под сердце: “никогда больше…”). Сегодня хватит и выданного инструктором плаща-пончо. Хорошая накидка, удобная, разворачивается в отличное теплое покрывало.От стремления лечь и умереть на месте спасали две вещи: во-первых, уверенность Айвена, что Бай просто лунатил, вытворял это все во сне и ничего не помнит. Айвен наверняка считает именно так, должен считать, иначе совсем непонятно, почему он ни разу не заговорил, не намекнул, не отпустил ни единой фривольной шуточки. И вообще вел себя так, словно ничего не случилось. Возможно, действительно считает, что Бай спал. Может быть. Хорошо бы... Или же просто придерживается распространенного правила: то, что фор делает в дендарийских горах, — оставляется фором в дендарийских горах. У этих гор, как и у ночи, свои правила. И хорошо. Иначе было бы совсем невозможно.Второй поддерживающий фактор заключался в приказе начальника СБ: он приказал отдыхать, а не маяться дурью. Значит, отдыхать Бай и будет. А дурью пусть Коллин мается в своей дырявой палатке. Один.Айвен хороший друг, готовый ради сохранения дружбы пойти на многое. Даже на то, что ему неприятно. Может быть, даже на то, что ему... противно. Он такой. И бесполезно говорить “не надо”, Айвен упрямый. Если он что решил…Но каким будет другом Бай, если позволит Айвену так себя переломать? Никаким, то-то и оно. Паршивым во всех смыслах, ведь он этим позволением похерит напрочь ту самую дружбу, которую Айвен так старается сохранить.Значит, ничего не будет. В смысле — ничего, кроме дружбы, дружба — это важно. Остальное глупости. А от глупостей помогают таблетки, много хороших вкусных таблеток. Средства химической кастрации есть не только на Эте Кита, в армейской аптечке инструктора они тоже имелись. Спрашивать Бай не стал, просто стащил один из трех блистеров, когда все расслабились после обеда и инструктор потерял бдительность, оставив аптечку без присмотра.Это вам, конечно не “Златый эль”, ох уж эти мне цетагандийцы, эстеты гребаные! Никаких изысков. Просто, мощно, по-барраярски: “Супербром”, огромными черными буквами через весь блистер три раза, чтобы даже полуслепому за три метра и ночью не ошибиться. Одной таблетки хватает на несколько суток гормональной блокады. Рекомендованная доза для взрослого мужчины до сорока лет — не больше двух капсул.Бай подумал недолго и выщелкнул три. Чтобы уж точно с гарантией. Кинул в рот, проглотил, капсулы были не очень крупными, гладенькими, хорошо проскользнули даже и без запивки.Ну вот и все.Бай растянулся на своей спальной пенке, подчеркнуто ближе к внешнему краю, носом к стенке (видишь, Айвен? я ни на что не претендую, вообще ни на что). По уши закутался в инструкторское пончо. Прислушался к собственным ощущениям, но ничего особенного не заметил, только пахло костром от накидки. Наверное, просто рано. И, наверное, лучше бы заснуть, пока Айвен не пришел, чтобы не пришлось опять притворяться. Если сегодня вообще получится заснуть…Он был уверен, что не заснет, перетянутые до звона нервы дрожали и реагировали на все подряд. Но то ли супербром подействовал еще и как общее успокоительное, то ли сказалась накопленная за день усталость, но заснул он довольно быстро. И даже успел увидеть какой-то сон, короткий и сумбурный, где его за что-то очень сильно отчитывал Иллиан, сурово и безжалостно отчитывал, как он умеет. Да еще и не один, а в компании с леди Элис, почему-то одетой в мундир старшего офицера Службы Безопасности. Там, во сне, Бай забыл ее звание и никак не мог разглядеть погоны, а потому молчал, не смея оправдываться, ибо не был уверен, кто из отчитывающих его старше по званию и к кому надлежит обращаться.Проснулся он от шороха раздвигаемой молнии входного клапана. Резко и сразу проснулся. Но глаз открывать не стал, не шевельнулся даже. Продолжал лежать на боку на самом крае своей пенки, почти утыкаясь носом в стенку палатки и дожидаясь, когда же Айвен поймет намек, расслабится и ляжет на своей половине. Погасит подвешенный в потолочной петле фонарик. Задышит ритмично и сонно.И можно будет расслабиться самому. И снова уснуть. Возможно.Айвен шуршал спальником, устраиваясь, как-то особенно долго. Потом все-таки затих. Но свет не выключил. Полежал беззвучно, даже дыхания слышно не было. И вдруг спросил негромко:— Спишь?Наверное, самым правильным было бы не ответить. Посопеть размеренно, всхрапнуть даже, и пусть это и выглядело бы фальшиво, но…Бай вздохнул.— Нет.Он никогда не был правильным мальчиком. Глупо и начинать.— Это хорошо, что не спишь. А то мне тебе кое-что сказать надо. Давно надо. Только вот днем как-то не получалось.Бай еще раз вздохнул и перевернулся лицом к Айвену — ну правда же глупо разговаривать, лежа спиной к собеседнику!Айвен лежал на боку, подперев голову рукой. Смотрел в упор, очень напряженно. Встретившись с Баем взглядом, попытался нервно улыбнуться, но не преуспел. А Бай отметил, что когда одновременно пытаешься улыбаться и закусывать губы, улыбка получается очень странная.— Бай, я… Я должен извиниться. Вел себя как последний… Не сразу понял… и вообще. Я не должен был так!Ох.Бай сглотнул.— Все в порядке, Айвен. Не бери в голову.Голос казался чужим и слушался плохо. — ...а бери в рот? — усмехнулся Айвен, отведя на секунду глаза. Как-то не очень весело и очень смущенно усмехнулся, и Бая обдало жаром от пяток до макушки. Айвен снова поднял взгляд, уставился глаза в глаза. Продолжил с горьковатой усмешкой, решительно и безжалостно: — Я слишком долго притворялся придурком, Бай. Полным кретином, который в голову только ест. И похоже, в натуре им стал, если так долго понимал все настолько неправильно.Бай растянул губы в понимающей улыбке: мол, бывает. А что еще оставалось делать? Только улыбаться. И плотнее кутаться в пончо, потому что стало вдруг очень холодно. — Я все неправильно понимал. Прости. Если сможешь. — Конечно.Голос сел до почти полной беззвучности, хорошо, что Айвен так напряжен, что этого не замечает. Ему-то чего извиняться? Это же не он... Глупо. Поздно. Вот что бы тебе было озаботиться волшебными таблеточками дней пять назад? И все было бы в полном порядке, как раньше, и топали бы рядом, и спали бы спина к спине, по-прежнему оставаясь лучшими друзьями. И он временами бы хлопал тебя по плечу, а ты продолжал свои вроде-бы-в-шутку подкаты…Поздно. Теперь уже поздно. Только сожалеть и осталосьАйвен поморщился:— Я бы на твоем месте точно не простил такого придурка. Все эти дурацкие шуточки. Как вспомню… — Он снова поморщился, отвел было глаза. Но, несколько секунд поразглядывав пенку, с прежним упрямством отыскал взгляд Бая. Поймал. Зацепился, не давая увильнуть. Словно без такого контакта говорить ему было труднее. — Я ведь не сразу понял и про себя. Думал, что мы друзья... — Бывает.Улыбка стыла на губах тонким осенним льдом, прорастала колючими метастазами в горло, мешая дышать.— Ты еще и утешать меня вздумал! — раздраженно отмахнулся Айвен, почти рявкнул. Но как-то… странно как-то. Так не рявкают на того, кого только что вроде бы записали в “даже не друзья”. Так рявкают как раз на друзей, причем на очень близких, зная, что они не обидятся… — И не перебивай! А то я до утра не закончу. Чего молчишь?!— Н-не перебиваю…Голос ломался. Наверное, брал пример с улыбки, пошедшей трещинами и готовой разлететься вдребезги.— Вот и не перебивай... — повторил Айвен уже гораздо тише, почти жалобно. И добавил скороговоркой: — Короче, я это… с тобой… тебя то есть… Короче! Ты мне нравишься, ясно? Больше, чем друг. И я… ну, не знаю… Чтобы больше не словно во сне! Чтобы точно... Если ты все еще… А, твою ж мать!!!Последние слова он буквально прошипел сквозь зубы, одновременно качнувшись вперед и неловко ткнувшись Баю губами в подбородок. Но тут же сориентировался и поймал своим ртом заледеневшие губы… и оказалось, что они вовсе и не такие уж заледеневшие. Теплые они, даже горячие, мягкие и очень, очень чувствительные.Бая повело сразу, ударило по ушам, обожгло изнутри, током продрало по нервам. И ни черта не помогли волшебные таблеточки… и хорошо, что не помогли! Может, у них уже вообще срок годности кончился, кто их знает, сколько они в армейской аптечке инструктора валялись…Наяву.Все это происходит не во сне. Наяву. И Айвен тоже не спит...Теперь уже точно, теперь уже никаких сомнений и колебаний. Какие уж тут колебания, если Айвен вцепился в него обеими руками так, словно Бай собирался вырваться и с воплями убежать… это Бай-то?! Ох… Тут и захочешь — не поколеблешься. А Бай и не хотел. Он другого хотел — остро, до дрожи, до сведенных судорогой пальцев… И какое же счастье, что не сработали эти чертовы таблетки! Или тут все дело в превышении дозы, как с фенолфталеином, когда получается обратный эффект? Им рассказывали на лекциях про простейшие бытовые яды, не вызывающие подозрений, когда чрезмерная доза слабительного намертво склеивает кишки… О чем он думает? При чем тут лекции или яды? Глупость какая. Ведь Айвен — вот он. Горячий, потный, стонущий прямо в горло, заполнивший собой всю палатку, весь мир собою заполнивший, куда ни повернись — везде его жадные и горячие руки… или губы, такие же горячие и жадные. И можно не прятаться за усмешками и ехидством, не отворачиваться, стонать его имя в голос, не скрываясь и не боясь разбудить или быть услышанным, потому что теперь можно, наяву можно все.Ох, Айвен...Сначала он целовался как-то неуверенно, трогал губами и тут же отдергивался, словно пуганая и опытная рыбка, отлично знающая, что под вкусной и привлекательной наживкой обычно прячется острый крючок. И от этого больно и сладко замирало в груди. Айвен, я что, действительно так тебя пугаю? Страшный ужасный Форратьер… репутация, что б ее! Айвен, ты ведь не можешь это всерьез, правда? Нет там никаких крючков. Не для тебя. Ладно другие, но ты же меня знаешь! Столько лет, и я ведь ни разу, ни по пьяни, ни на спор, ни в шутку… Ну то есть в шутку-то да как раз, но только словами! Айвен, ты что, и на самом деле боишься? Или ты все-таки не уверен в своих собственных желаниях?..Как будто подслушав его мысли, Айвен заглотил приманку, словно долопихтис зазевавшуюся сардину. Втянул губы и язык чуть ли не до гланд, пососал, прикусил, заставив вздрогнуть от веера электрических мурашек, скользнул засосом по скуле и ниже, по шее. Остро, сладко, жарко, щекотно, покусывая, выслеживая языком жилки, оставляя следы восхитительной до дрожи боли, заставляя выгибаться и сдавленно стонать. Если у долопихтиса такие же губы — ставрида умирает счастливой.Долопихтис — это рыбка такая, мелкая совсем, мозгов ноль, глазки выпученные, одни челюсти и желудок. Она себя натягивает на добычу раз в пять больше нее самой. Словно презерватив. Интересно, у Айвена резинки есть? Вроде бы должны быть, если не утонули, это же Айвен. И дойдут ли они сегодня до…Тут Айвен дошел до соска (и всосался в него с энтузиазмом двадцать лет не кормленного младенца) — и у Бая вышибло из головы все посторонние мысли. Даже самые глупые, которые там еще каким-то чудом сумели удержаться. Осталось только наслаждение, почти нестерпимое, почти запредельное, скручивающее внутренности и толкающее на край предоргазменного обрыва. Кажется, он орал, ведь зачем-то же Айвен зажал своей ладонью его рот? И Бай вылизывал эту подставившуюся ладонь, проводя языком по кругу и с восторгом ощущая ответную дрожь как свидетельство того, что Айвен не притворяется и делает все это вовсе не из вежливости или другой какой глупости. Еще одно свидетельство, твердое и горячее, упиралось в низ живота, подрагивало, вдавливаясь до сладкой боли, когда Айвен непроизвольно двигал бедрами в таком характерном возвратно-поступательном движении. Бай, уже почти ничего не соображая, весь извертелся, пытаясь чуть приподняться и насадиться уже по-настоящему, потому что происходящего было и слишком много и слишком мало. И чуть ли не заскулил, когда Айвен, сползая ниже, разорвал контакт. Теперь приходилось довольствоваться тем, что Айвен ерзал своим горячим пульсирующим членом по его бедру, обтрахивая колено, спускаясь все ниже. Этого было мало, чертовски, мучительно мало!Бай застонал, выгнулся, подставляя горячим губам низ живота. Айвен сдавленно фыркнул, куснул кожу сбоку и наконец-то накрыл ладонью пах (Бай уже думал, что придется впрямую об этом просить, ну сколько можно-то!).И замер.Осторожно отвел руку. И губы. И... — Извини... я, кажется… берега попутал.Отсутствие его прикосновений там, где тело Бая в них нуждалось острее всего, было мучительно. Бай выгнулся сильнее, пытаясь вернуть контакт.— Не надо, Бай. Правда, не надо. Айвен сказал это очень напряженным голосом, и было в нем что-то такое... Что-то, что заставило Бая не только открыть глаза, но и сфокусировать взгляд, с трудом продираясь сквозь выкручивающие тело предоргазменные судороги. Увидеть его лицо — стиснутые в нитку губы, красные пятна на скулах, желваки. И понять, куда он смотрит. Ох…Сухой оргазм стеганул, словно крапивой по промежности. Бай содрогнулся и всхлипнул, не смог удержаться, хотя и понимал, уже понимал, насколько же это сейчас не вовремя.Айвен поморщился.— Не надо притворяться, Бай. Я же вижу… — Короткий смешок Айвена был так же сух, как все еще потряхивающий Бая оргазм. — Я, может, и идиот, но не слепой же. Не надо.Видит. Ну да, конечно же, он видит! Бай снова то ли всхлипнул, то ли засмеялся.Чертовы таблетки сработали.— Извини, погорячился... — Айвен смотрел в сторону, алел скулами, вцепившись обеими руками в спальник. Прикрываться он не стал, ну конечно, Форпатрилы выше подобных условностей. Его эрекция никуда не делась, член, по-прежнему твердый, натягивал ткань боксеров, но это уже не имело значения. Потому что голос Айвена был тверд ничуть не менее: — Я, кажется, опять все неправильно понял. Впрочем, для меня это неудивительно. Вечно я все...На последних словах он сделал попытку улыбнуться. Вышло не очень, и он перестал пытаться.Бай открыл рот… и закрыл его. Его язык, всегда такой торопливый там, где не надо, сейчас словно в узел завязался и не собирался помогать. — Не надо притворяться ради меня, Бай. Ты отличный друг, я ценю, но… Это мои проблемы. Да и нет их, по сути, проблем. Давай спать. Если тебя, конечно, не напрягает мое присутствие после всего… Если напрягает — я пойму и не обижусь. Где переночевать – найду, ты не переживай, я и правда не хотел бы...В лицо словно кипятком плеснули. Голос по-прежнему прятался где-то в заднице, занимаясь саботажем, и поэтому Бай, нашарив в кармане початый блистер, просто сунул его Айвену. Молча.Отвернулся, вздохнул, сжимаясь. Ну и ладно. Ну и можешь теперь сколько угодно ржать над придурком. Имеешь право. Только не загоняйся, пожалуйста, не надо, сил нет смотреть, как ты сам себя наизнанку выворачиваешь…Айвен не смеялся. Молчал, сопел, шелестел блистером. Потом вдруг сказал обманчиво ровным голосом:— А вот это ты зря.Бай подавил истеричный смешок: кто бы спорил! Зря. Ох, как же зря…— Знаешь, Байерли... По-разному меня оскорбляли. Но чтобы так…Оскорбляли? Он это о чем?Бай развернулся всем телом — как раз вовремя, чтобы увидеть, как застывает маской лицо и в обычно теплых глазах кристаллизуется холодное бешенство. Вымороженное такое до звона, предельно вежливое. Коньяк невозможно превратить в лед? Скажите это кто-нибудь взбешенным Форпатрилам, они посмеются...— Настоящему фору не нужна эта дрянь, чтобы оставаться человеком, — сказал Айвен холодно и тяжело. И добавил, как припечатал: — Если он, конечно, фор, а не шваль подзаборная.Бай улыбнулся и кивнул под нарастающий звон в ушах. Все правильно. Он бы и сам сказал то же самое, если бы его спросили. Только никто не спрашивал. Все правильно. Незачем.Он не помнил, как оказался снаружи, здесь было легче дышать. Но молнию он не порвал, это точно. Он помнил. Хорошо. Остальное неважно.Все неважно.