1 (1/1)

— Духи злятся, когда люди забывают про них, их покровительство и защиту.Те, кто веками сторожил мирный жизненный уклад тихой горной деревушки, вмиг обезумели. Людям были неясны причины их гнева. Впрочем, они уже давно позабыли о тех, кто помог первым беженцам выжить в тяжелых условиях давно минувшей войны. Первые, пришедшие на помощь, они, под снежным покровом, с вихрями и буранами за спиной, укрывали своими белоснежными крыльями детей, брошенных на произвол судьбы, и женщин, потерявших мужей. Погружали их в сон, и в свистящей горной тишине строили дома, проламывали льды, выравнивая дороги, прокладывали камнями тропы, сметали с вершин холмов снега, открывая бледным лучам солнце пробивающуюся зелень. Они были рады служить, и склоняли головы в знак благодарности пред теми, кто их почитал, даря благословение и защиту.Старик вздохнул, прикрывая глаза. Пламя свечи причудливо отражалось в его очках, резко очерчивало испещренное глубокими морщинами мудрое лицо, и маленький Йенсен боялся вздохнуть. Ему казалось, что в воздухе, вместе со словами, повисла магия. Невесомая паутина, сплетенная из легенд и старческих баек. Такая волшебная и, казалось бы, далекая, непостижимая.— Запомни, Йенсен. Духи злятся, когда люди забывают про них.Йенсен старательно закивал.— Не забуду, никогда-никогда!Он сидел на полу перед дедом, смиренно сложив руки на колени. Кресло-качалка тихо поскрипывало, вторя треску огня в камине. Уютное солнечное тепло внутри и снежная буря снаружи — так выглядел для мальчика крохотный мирок, деревня Займес, окруженная горами и густыми хвойными лесами. Воздух, морозный даже летом, трещал от волшебства, наполнявшего его, и Йенсен удивлялся, почему люди не чувствуют это так, как он. Стоило лишь бросить взгляд на скрытые густыми облаками заснеженные вершины, как сердце его сжималось от тоски и отчаяния. Но чувства эти были чужие, словно кто-то, смотрящий ему в ответ из-за снежных покровов, задыхался в одиночестве и страхе. И вот уже долгое время мальчик не мог избавиться от этих ощущений, гнетущих и пугающих.Чуть позже, когда свеча оплыла еще на половину, дед, закашлявшись, тихо проговорил:— За полосой леса, что на юге, есть скальный обрыв. Стоит на нем древний храм с каменными волками у входа. Построили его наши предки больше пятисот лет назад.Старик невесело ухмыльнулся в бороду.— Я по молодости добирался туда на собачьей упряжке, и тебе советую.Он отошел в Иной мир той же ночью. Йенсен помнил, как мать, дрожа всем телом, прижимала его к своей груди. Он еще не понимал, что плохого в том, Ином мире, ведь это мир духов, таких благородных и великодушных, но чувствовал, как ему на лицо падают горячие слезы, и от этого становилось больно. И от этого он начинал плакать сам, осторожно кладя ладошки маме на лицо и беспокойно спрашивая:— Мам, почему ты плачешь? Что случилось?— Ну, Йен, твое решение не изменилось?Настоятель хмурился, смотря на коленопреклоненного Йенсена сверху вниз.— Нет, не изменилось, — врал молодой послушник нагло и бессовестно.— Глупое дитя! — отец Родерик махнул на юношу рукой, отворачиваясь. — Тебе всего семнадцать! Да я в твои годы девок мял на сеновалах, эль глушил да по уткам из ружья стрелял. Отшельником надо становиться на склоне лет, когда согрешил везде, где только можно, и уж потом-то просить отпущения перед смертью, а ты! — Родерик потер шею, горестно вздохнул и присел напротив Йенсена. — Башка ты бестолковая, ну на кой-тебе сдался этот скит у черта на рогах?— Моя мать пожелала…— Опять ты про нее! Спятившая карга, не желавшая мириться с…— Не говорите так о ней! — Йенсен впервые повысил на настоятеля голос, посмотрел на него с затаенной злобой, но в следующее мгновение весь сжался, втянул голову в плечи и стыдливо отвел глаза.— Не говорите так о матери, — повторил он уже тише.— Твой дед, — начал Родерик, поднимаясь с колен, — воспитал меня как своего сына. Всю свою жизнь я только и слышал, что «духи, духи, духи». Йенсен, я ему очень благодарен ему, но, как человек верующий, не признаю никого, кроме Господа, пусть и вырос в семье язычника. И тебе советую пересмотреть взгляды на жизнь. Ты оглянись вокруг! — он обвел рукой пустой зал храма, задержался взглядом на посеребренных инеем витражах. — Займес мельчает, народ уезжает. Вот помню, во времена моей молодости, когда Загорный тракт только начинали строить, дорога через нашу деревню была объездной. Я тогда с такой премилой девушкой познакомился, дочкой одного сеньора…Родерик горестно вздохнул.— Не губи свою жизнь, мальчишка. Езжай-ка лучше в соседний город с той же Елизаветой. Она девушка пригожая, всем ведь хороша. И приданное есть…— И не стыдно вам говорить такое? — уточнил Йенсен, поднимая на настоятеля полный укоризны взгляд.— Ну, сын мой, одними молитвами сыт не будешь, — настоятель наспех перекрестился. — Прости, Господи. И потом. Ты же парень умный. Эта деревня задушит тебя. Чем ты будешь жить, когда отойдешь от дел Его? Торговать шкурами и древесиной? Или развлекать заезжих байками про горных духов и устраивать показательные пляски вокруг костра? А может, хочешь эль в таверне подавать? Ты меня-то послушай, старика.Отец Родерик еще долго толкал свою поучительную речь, а Йенсен, не слушая, смотрел на скачущую по дощатому полу тень, трепещущую от свечного пламени. Он видел свое будущее совсем иным. Храм, что на обрыве, Йен, втайне от настоятеля, за несколько лет успел облагородить и тот стал вполне пригоден для отшельнической жизни. Он тешил себя напрасными надеждами и как никто другой знал, насколько реальны старые легенды.В Займесе была традиция: каждый год, в первое воскресенье второй декады декабря, охотники ловят белоснежного волка и прилюдно морят на главной площади. Белошерстные звери нынче считались предвестниками беды: голода, сильных заморозков или снижения рождаемости (хотя Йенсену казалось, что на последнее влияет эль, вливаемый в деревенских мужиков), а потому вошло за правило их истреблять. Серых волков не трогали, даже высвобождали из медвежьих, запорошенных снегом капканов, а вот белых отлавливали точно бродячих собак, подстреливали, сажали на цепь и волокли по улицам до самой площади, а там уж закидывали в клетку да заговаривали чарами землю вокруг, и только потом морили и мучили до смерти. Вот и в этот раз, когда Йенсен задувал последние свечи и уже готовился отправиться в комнату, куда велпотайной ход за алтарем, двери обители Господне распахнулись, впуская продрогшись охотников и морозный ветер.— Поймали, отец Родерик! Поймали!— Хвала небесам, год выдался до того удачным, что подстрелили сразу двух.— Токмо второй того, живучий оказался.— Ничего, завтра по свежим следам выследим. Раненая скотина далеко не убежит.Под сводами храма разнесся басистый хохот. Йенсен нахмурился, а Родерик уже толкал его в спину, накидывая на плечи подбитую мехом мантию.На площади толпились люди. Возбужденные, они переговаривались, громко шутили и смеялись. А в самом центре человеческого кольца, заключенный в клетку из серебряных прутьев, маялся со связанными лапами белоснежный волк. Только он отличался от тех, что ловили раньше.Йенсен семенил за Родериком, которого послушно пропускала толпа. Молодой послушник вздрогнул, невольно ухватился за рукав мантии настоятеля, завидев зверя. Родерик, расценив этот жест по-своему, положил широкую ладонь на худое плечо, проговорил на самое ухо:— Ты, главное, не бойся. Это на свободе белые звери опасны, а тут с них зла мало.Страх Йенсена был иного рода.С месяц назад, снарядив собачью упряжку, он, соврав настоятелю, что желает проехаться до ущелья в сорока милях от Займеса, решил проведать так полюбившийся храм, а заодно и довезти несколько теплых одеял и масляных ламп. Уже на подъезде он заметил, как быстро начало темнеть, и решил заночевать. Молодой послушник трепетал, полный необъяснимого восторга и предвкушения.Храм был окутан морозной тишиной и покоем. Величественные, выточенные из камня длинношерстные волки у входа встретили его молчанием, и Йенсену, когда он отворял скрипучие старые двери, показалось, что головы повернулись вслед за ним, а глаза вспыхнули желтыми огоньками, неотрывно наблюдая. Послушник, скинув с саней вещи, перетащил их вовнутрь, в уютный полумрак, следом запустил и собак, которые тут же зашлись испуганным лаем. Йенсену пришлось их успокаивать, и лишь потом, в углублении каменного пола, он развел небольшой костер.Храм накрыло волной теплого света, заставив тени испуганно разбежаться по углам. Высокие полукруглые своды, небольшой алтарь в центре стены, занавешенный потрепанными красными полотнищами, вырезанные из камня фигурки животных, стоящие на широкой мраморной плите, с которых Йенсен послушно сдувал пылинки. Он знал здесь каждый уголок и любил это место как своей родной дом. Он мог бы жить здесь неделями, месяцами, но страх, что взволнованный его отсутствием настоятель кинется на поиски и обнаружит древнее капище, останавливал юношу. Он всем сердцем желал поселиться здесь, на краю обрыва, среди покрытых снегом гор и лесов, в самом центре того древнего мира, где раньше обитали духи и о котором с таким восхищением рассказывал дед, земля ему пухом.Йенсен быстро расправился со скудной едой, что успел захватить с собой, кинул собакам вяленого мяса и собрался уже нырнуть в спальный мешок, со всех сторон придавленный теплыми собачьими телами, как вздрогнул от морозного воздуха, ворвавшегося непонятно откуда. Он поднял испуганный взгляд на плотно закрытые на тяжелый засов двери, глубоко вздохнул — показалось. Уже залезая в мешок, он снова прислушался к собственным ощущением, но сосредоточиться мешали собаки, приглушенно тявкающие и карябающие каменные половые плиты.На грани сна, когда от доверчиво прильнувших животных стало невыносимо жарко, а костер медленно затухал, ему почудилось, что храмовые стены рухнули на белоснежный снег, подняв в воздух белоснежную морозную пыль, и над его головой раскинулось темное, усеянное мириадами звезд небо. Собаки в тот миг остались неподвижны, их тихое сопение успокаивало, но Йенсена точно пронзили сотни игл. Он чувствовал магию, повисшую в воздухе, понимая, что взор его застилает искусная иллюзия, но сердце замерло от восторга, когда, размеренным шагом преодолев ступени храма, взошел на возвышение белоснежный волк. Огромный, с непропорционально длинной мордой и сверкающими желтыми глазами, он неотрывно смотрел на замершего в нерешительности молодого послушника, дрожащего от испуга и восхищения. Каменные фигуры за волком дрогнули, стряхивая снежный налет, и с отнюдь не каменной грацией спрыгнули со своих пьедесталов, встали по обе стороны от белого зверя, а тот, кивнув каким-то своим мыслям, медленно приблизился к Йенсену.— Это сон, верно? — прошептал юноша одними губами, понимая, что перед ним стоит живая легенда, горный дух, который некогда спас его предков от верной смерти. Вот он, совсем близко, и от могучего тела его исходит живое тепло.А зверь, подогнув переднюю лапу, опустился перед ним в почтительном поклоне, склонив голову и прикрыв глаза. Длинные уши были прижаты к голове. Каменные статуи за его спиной повторили то же самое. И в следующий миг Йенсену показалось, что волк коснулся мокрым носом его горячего лба, благословляя. А на утро, очнувшись в лихорадке, окруженный взволнованными собаками, послушник кое-как поднялся на ноги и оглядел совершенно целый храм, и засов на двери, и потом, снаряжая в бреду упряжь, невозмутимые каменные статуи. А по возвращении в деревню получил строгий выговор от отца Родерика, разволновавшегося настолько, что пришлось принять на грудь пару стопочек. Йенсен еще с неделю не мог подняться с кровати, ему везде мерещились белоснежные звери. А позже его сочли почти спятившим, его речам про ожившие легенды никто не верил, и даже после выздоровления, когда мир окрасился в привычные тона, вообще приказали держать рот на замке. Белые звери — предвестники беды, а теперь, явившись к человеку во сне, они обрекли деревню на медленную смерть.Так считали люди.Теперь Йенсен смотрел на запертого в клетке горного духа, огромного белоснежного зверя, и не мог поверить своим глазам. Раньше ловили именно волков, низкорослых, с короткими, но сильными ногами. А сейчас в руки охотникам попалась сказка спятившего старика, рычащая и обозленная как дикое животное, сучащее связанными и простреленными лапами. Под истерзанным телом растеклась приличная лужа крови, белоснежный некогда загривок был заляпан алым, и видно было примятую на шее шерсть от удавки. Йенсен чувствовал теплую ладонь на своем плече, и жар, исходивший от могучего тела престарелого настоятеля, и трепет его, и нетерпение. Все, собравшиеся здесь, жаждали кровавых зрелищ, и вот, точно повинуясь неведомому сигналу, женщины и дети, старики и молодые мужчины стали швырять камнями и ледышками, кто-то, подойдя слишком близко, попытался кольнуть вилами. Зверь грозно завыл, и звуковая волна невероятной силы отбросила толпу на несколько метров.Йенсен, отпихнув от себя какого-то вдрызг пьяного мужика, с трудом поднялся на ноги. Зверь тяжело дышал. Желтые глаза с ненавистью взирали на барахтающихся, подобно жукам, людей, а потом человеческий, осмысленный взгляд остановился на хрупкой фигурке укутанного в мантию послушника. И тот вздрогнул, испуганно попятился, а потом и вовсе дал деру, скрывшись за домами.Зверь опустил голову на раненные передние лапы, смыкая тяжелые веки. Блеск его желтых глаз потух, а в груди, отмеряя ритм бесконечной жизни, заходилось ударами сердце. Еще немного и люди опомнятся, и начнется что-то намного страшнее.Йенсен бежал так быстро, как мог. Дыхание быстро сбилось, в боку закололо, но он упорно продолжал пробиваться через завесу снегопада.Деревня опустела. Все до одного были там, на площади. Факелы, освещавшие улицы, встречались все реже, и внезапно Йенсен остановился, пораженный собственной ужасной и такой забавной, на его взгляд, мыслью. И рот его растянулся в усмешке.