Сегодня. Есьтоящее. Конец. (1/1)

Сегодня. Есьтоящее.Требридж. Портовый проспект.Покинув причал неоправданных надежд, женщина с детьми все дальше удалялись по портовому проспекту. Мимо расплющенных по стеклам лиц в пароваях в скользящих поворотах. Мимо юных глашатаев, выкрикивающих заученные первые полосы газет. Мимо звенящих звуков ветра над дверьми лавок, мастерских и частных услуг, отрицающих единый архитектурный стиль. Женщина различала ароматы бесталанных парфюмеров — бездарные расшифровки Сан-Лужских рецептов — на уровне носа и запахи выпечки и мяса в кафе и закусочных на уровне голодного желудка. Портовый проспект — язык Требриджа — первый пробовал на вкус и примерял заморские влияние и модные тенденции. Но мимо голоса женщина пройти не смогла.— Груз материнского бремени... Размышляла разделить родительскую роль?Женщина и дети остановились.— Хочешь в долю? — усмехнулась женщина. — Я буду учить верховой езде, метать копье, а ты — красивому почерку?Женщине не пришлось оборачиваться: владелец голоса сам встал перед ней. Львиноголовый мужчина с плоским лицом и шерстью цвета муссона. Гриву заменяла густая, белая борода с бакенбардами. Стройная, высокая фигура, словно бетонный фонарь с большим углом наклона плеч. Волоокую голову львинолицего обращающийся вынужден искать каждый раз заново, будто седогривое лицо взмыло под прикрытием ослепительных солнечных лучей и затерялось в облаках. Выразительные глаза-лампы нависают над собеседником с пристальным взглядом, как в допросной комнате. Собеседник слушает и отвечает, а не разговаривает, ведь неудобные вопросы и яркий свет в допросной бьют в лицо далеко не равному. Оттенки зрачков переливались всеми доступными спектру цветами, но никто не знал, какой же из них настоящий, естественный. Львиноликий был облачен в мундир из сангриевого сукна с рисунком мертвого дерева от низа до груди. На кончиках сухих ветвей почками висели пуговицы костяного цвета. Шею укутал черный шарф из плотной ткани, расписанный зелеными символами, спрятавшимися под складками ткани. Львиные бедра облегала многослойная юбка до коленной чашечки, опоясанная собственным хвостом, а лапы были мумифицированы в темно-зеленую ткань.— Формирование представления разницы отпрыскам — право матери. Но верю — результат острия пера отправить…— Львиноликий чуть вытянул руку, то ли символизируя мысль, то ли пытаясь дотянуться до нее.— …можно дальше? — подытожила женщина мысль львинолицего.— Раддарю, — поблагодарил львиноголовый в ответ.Львиноликий говорил с присущей твердограссированной хрычащей аллитерацией, что естественно для носителя языка схр’и и остаточного акцента языка дюн и дастов; а плотный шарф согревал надрывающееся от хрычания горло. — Но ты ведь здесь, чтобы обсудить то, что уже прибыло, а не то, что нужно отправить. С позволения женщины, Растов встал у нее за спиной, а львиноликий занял его место подле женщины. Женщина забрала зонт и положила его на плечо, спрятав под куполом голову от солнца сверху и предстоящий разговор от ушей повсюду. — Прощальная формулировка банкиру, — продолжил разговор львиноликий. — Дохлый номер?— Речевой оборот? Результат? Юмор?— К сожалению — все сразу.— Регулярно применяешь?— Нет нужды. Ты же знаешь.— Прежде. Разве неправ...Адити? — Безрычащее имя женщины львиноликий выдавил с раздражением. — Пожалуйста, называй меня при детях мать.— Администрация рада предоставить соратникам соразмерно заработанному: хвалу, награды, ранги. Но администрация в меняпредставительстве срать хотели: обращение материнское — рефлексивный прием процесса...растления.— Азраф, дорогой, растить. Не растлить.— Растления, — настаивал Азраф.— Азраф, это гадкое и лексически неуместное сейчас слово. Лучше забудь его.— Употребление выбранного термина в рассматриваемом твойпримере резонно. Разве неправ? — Азраф довольно улыбнулся свысока — Адити сглотнула, поняв намек, и вернулась к первоочередной теме.— Наши дальнейшие действия?— Прогнозы и предпосылки разбиты благодаря доморощенной дряни. Впереди не праздный раут. Теперь — правки и корректура.— Курс корректировки?— Продолжение прежнего: арретирование морально-нравственных координат сонаправленно интересам Требриджа.— Интересам администрации, — поправила Адити.— Администрация, протекторат, адмиралтейство, брошенный банкир, — Азраф показал рукой в сторону причала, — матерь, разумеется, — Азраф указал на Адити, — партиции Требриджа в соноправленной работе. Не котерии. Девочка и мальчик шли позади нога в ногу на расстоянии нескольких метров позади Азрафа и Адити по широкому проспекту. Ширины улицы хватило бы, чтобы безбоязненно обменяться оскорблениями с обоих берегов и плыть дальше без страха ответить за свои слова. Дети внимательно следили за двумя взрослыми. за которыми следовали хвостиком; шагали и переступали через канализационные решетки; едва не наткнулись на торговца с этажеркой на колесиках, который даже успел на долю секунды завоевать внимание Адессы живым товаром и виперовыми масками. Пара эпитетов, и бартерные жала впились в Адессу Тен-Тен, пока Растов, взяв девочку аккуратно за руку, выдернул спутницу из адъективных щупалец и лишние мысли из ее головы. Азраф и Адити остановились, и Растов отпустил Адессу. Девочка не сразу последовала примеру напарника, но все же нехотя отпустила его. Азраф повернулся лицом к Адити и выставил в сторону мохнатую руку, отдавая указ детям остановиться. Но дети продолжили шагать. Тогда свою руку выставила Адити — и дети повиновались. Адити нарочито смотрела в глаза Азрафа, но ни чтобы в них что-то отыскать, но чтобы он нашел что-то в ее. Напрасно: его уязвленный взгляд был сосредоточен на непокорных детях.Азраф посмотрел на свою покрытую шерстью кисть, усмехнулся, сверкнул перед Адити когтями под утренним солнцем и убрал руку в карман.— Право только матери, — напомнила Адити с каменным лицом. — Материнское право предполагает, кроме привилегий, родительскую поруку. Подозреваешь ли, дорогая матерь, размах провала? Подозреваешь ли, размер штрафа за промах доморощенной дряни наряженной в черное? Азраф взял паузу, и Адити поняла, что вопрос был вовсе не риторический.— Нет, Азраф. — Расскажу: администрация вправе разменять предоставленную комфортную среду, соразмерную престарию, на разящую смрадом каморку радостей разврата за реверс. Дорогую матерь в каморке затрахают — очередная партия отпрысков рухнет прямо чрез материнскую дырку. Представила? Львинолицый повернулся боком и пригласил Адити под руку продолжить дружескую прогулку. Она повиновалась. — И, даридобро, прекрати притворствовать. Разуми и прозрей: иерархия разговора не равная.— Мы учтем ошибки этой миссии и отправим за ним нескольких агентов. — Уверенность в голосе Адити сменило повиновение и трепет.— Рискнешь сразу группой? Побереги, раз первая средь прочих несправилась.— Я не разделяю их на первых и лучших среди остальных, — протестовала Адити.— Неправда. Разве матерь удержится.Адити виновато опустила глаза под прессом правоты Азрафа. — Больше агентов — больше шансов доставить его живым...или мертвым в этот раз.— Мертвым? Мертвые ограничены. Заперты рамками. Гробами и спектрумами. Разве мертвые говорят? Планировали потребовать говорить.— И что вы хотели от него услышать?— Рассказ, рапорт, реляцию, хрию, — Азраф взял паузу и попытался вспомнить еще несколько или хотя бы один р-синоним, но не сумел. — Информацию, затрагивающую рефракцию интересов внутренних и наружных. Пираньерылый информацию предоставил, подарил, передал бы.— Разве подобная информация не касается меня?— Кроме материнской разветвленной агентурной… — Азраф осекся. — ...Сеть, — дополнила Адити.— Раддарю. Кроме учреждения матери, вопрос рефракции интересов Требриджа — очеред некоторых прочих. — Сегодня в порту прочие партиции действовали не сонаправленно, скорее, разнонаправленно, — Адити хватило смелости и наглости съязвить в сторону Азрафа. — Администрация в курсе некоторых трений и непотерпит раздрай, разлад, разброд, расслой, — Азраф так медлительно и с удовольствием упивался р-синонимами практически без пауз между слов, что они как будто слились в один-единственный и протяженный рык. Он и не заметил насмешки Адити. — Повторю раз другой: партиции. Не котерии. Сохрани и заруби. Львиноголовый отпустил руку Адити и вновь остановился посреди проспекта. — И что будет с нашей партицией? — Представь: разделенная дорога торжества. Первая сторона — триумф, вторая — крах. Раз первый сторонник встречает триумф, сторонник напротив терпит крах. — Свою мысль Азраф дополнял простейшими жестами. — Администрация нетеряет уверенности: твойчреждение впредь продолжит придерживаться правой, триумфальной стороны. — Азраф протянул Адити реверс номиналом тре, и Адити приняла монету. — Теперь, даридобро, порадуй отпрысков. Ребячьи мордашки приняли угрюмый зрак. Нетерплю. Закрадывается подозрение: зря располагаюсь в кресле администрации. — Азраф вежливо кивнул и пошел дальше по портовому проспекту.— Что делать с Ни’иф, если она вернется? — спросила напоследок Адити.Азраф обернулся и вопросительно склонил голову с прищуром.— Доморощенная дрянь, — уточнила Адити.— Потерянная дочерь, — протянул Азраф, вспомнив Ни’иф. — Апоре-ма-тери? Развей. Доверься материнскому нутру. — И Азраф продолжил шагать по портовому проспекту, спрятав руки за спиной. Адити еще некоторое время смотрела ему вслед, пытаясь рассмотреть на спине, висящей знаменем на плечах, ответы, но та удалялась все дальше, хоть и не терялась из виду. Фонарная фигура львиноликого светила вдоль портового проспекта еще столь же долго, сколь тянется его имя — c’рке Азраф Гегром Ондер Рет-c’рке Патар. Фонарный Азраф нависал над прохожими; над портовыми проститутками; над мохнатыми скивурами, жеманно и по-хозяйски вышагивающими в чужом городе в пурпурных костюмах барокко. И на протяжении всего проспекта ярче Азрафа был только Безымянный мурал в конце улицы, откуда начинался путь к районам, муралам и мостам — тройной Фрогов перекресток.Три человека, три лица, сливающиеся в одно. Единые, но разделенные палитрой. Лица по краям становились глазами. Истекали слезами-рельсами, а ресницы завивались и сплетались высотками, прорубая верхнюю грань мурала. Среднее, вытянутое лицо становилось носом. Выдыхал силуеты скверных и едких оттенков и вдыхал крупицы и осколки нижнего края мурала, магнитным полем притягивая новые детали лица извне. У каждого лица была рука, поставившая пером первую, дебютную точку, из которой улитками и спиралями выплывали корабли и багриды; эмбрионы, сосущие дымоходы; пароваи на слезах-рельсах; птицы, вылетающие из ртов животных; спусковые крючки бесконечно длинных ружей и пистолетов.Огромное настенное изображение потихоньку выцветало, но уличные художники вновь и вновь наполняли его хроматофорными цветами. Одно из множества, разбросанных по городским стенам.Безымянной эту монументально-декоративную роспись назвали тремостцы, игнорируя, или не придавая значения, вечно обновляемому нижнему правому углу. Муралист — или муралисты — не был столь же изобретателен в выборе псевдонима, как в искусстве мурализма, но предельно ясно выразил авторство. Правый нижний угол был подписан коротко и просто — Требридж. Именем города, где биеннале на одном конце моста — и попойка на другом. В небе блуждает чуждая тюрьма-дирижабль Карандиру за городской чертой, подальше, чтобы раздувшийся от убийц, маравихеров и насильников шар не бросал тень на ухоженные мощеные улочки. Истории здесь растут на покатых крышах и насилуются под мостами; разносятся по канализации и аллеям и расшибаются в перекрестках. Суммы районов и кварталов присматривают с расписных стен за улицами, на которых авторствует город, что растрое?н и воедино тем же сшит. Город, что опирается на три моста.