Глава 1. Андерсон — Смит (1/1)

Поначалу я искала спасение в избегании мыслей о прошлом. Если тонула, то в беспамятстве. Этому было свое место и время, и я могла дышать ровно, без давящей тяжести. Мне снились пустые, серые сны, а когда снилось иное, я просыпалась усилием воли. Я жила в пустоте мыслей, где все было сведено к существованию здесь и сейчас?— к ложке супа, стакану киселя, двум синим таблеткам, сумке-сетке, пятнадцати минутам до и от магазина.Теперь не вспоминать невозможно. Здесь все кричит о моем прошлом. Даже в этой комнате, в которой я никогда не бывала прежде, с моим появлением все стало таким узнаваемым. Не сразу. Это случилось в несколько этапов?— дней, а может, недель. Это он позаботился: наполнил мою комнату мной прошлой, такой, какой я была с ним. Какой он меня знал. Какой я когда-то знала себя.Мне было приятно, что он помнил. Пусть некоторая информация и устарела: например, после рождения Хел я резко изменила свое отношение к ракушкам. Однажды она схватила привезенную отцом из Австралии перламутровую раковину и перешла от рассматривания к поглощению быстрее, чем я успела отреагировать. В больнице сделали рентген и уверили, что все обойдется, но я избавилась от своей коллекции песен морей и океанов, поскольку теперь они вызывали у меня исключительно тревогу. Здесь все не так?— здесь ракушка размером с кулак, не проглотишь. Да и детей в доме нет.Детей нет. Ужасно вспоминать, что я здесь, чтобы это изменить.Только не так, не таким образом должны появляться дети. Год я прожила?— просуществовала?— в другой семье, у них когда-то были свои дети, и я не понимаю, как они могли допустить такое столь далекое от любви зачатие. Они были матерью и отцом. Она рожала в муках. Неужели тридцати лет достаточно, чтобы забыть, каково это?Если я забуду, каково быть матерью Хел, я умру. С первого дня ее жизни я поняла, что все теперь иначе, ничего уже не будет по-старому. Что есть я и она, мы связаны чудом рождения и той невероятной любовью, что привела ее в этот мир.Мою мать звали Пола. Я всегда считала ее имя очень красивым, мягким, летящим: Пола Андерсон. Отличное имя для ее времени, совсем неподходящее для нынешнего. Когда я думала, как назвать дочь, мне хотелось, чтобы ее имя было сильным, чтобы оно защищало ее и давало опору. Я не знала, что мир, в котором ей предстоит взрослеть, окажется значительно жестче. Теперь ее и зовут иначе. Наверняка как-нибудь беззащитно и безвольно. Они это отлично умеют?— лишать тебя воли и защиты.Честнее было назвать ее Андерсон-Доу, но это породнило бы ее с тысячами неопознанных тел, убийц, анонимных свидетелей и пациентов. Да, именно анонимным свидетелем и хотел быть ее отец, и я позволила ему занять эту позицию. Но с одним условием: она никогда не будет частью его семьи, и ее фамилия будет моей.Смит я взяла с потолка больничной палаты, как и Хелен. Ее имя пришло ко мне, пока я кормила ее грудью впервые в наших жизнях. И я вручила его, как оберег. Прошептала на ухо, а затем прогремела на всю палату, чтобы все знали, как зовут мою дочь. Мою. Без остатка.Я верю, что имя, данное матерью, не перекроешь ничем. Если Хел никогда и не вспомнит, как был подписан ее шкафчик в детском саду, имя все равно будет с ней. Пока я жива, оно будет в моих мыслях, я буду подпитывать его защитные свойства, бессильная защищать иначе.Хелен Андерсон-Смит. Девочка моя, Господи. Я бы убила их всех, всех бы убила, только бы защитить тебя. Но пока ты мала, с ними тебе безопаснее, чем со мной.Вот о чем я теперь думаю, просто глядя на ракушку. На ракушку размером с кулак, мертвую и бесполезную, потому что в ней не звучит море. Я бы ее разбила?— но здесь опасно быть неблагодарной. Даже с ним.Я не знаю о нем ничего. Я тут примерно полтора месяца, и все это время в основном пялюсь в потолок. На вторые сутки?— вероятно, от потрясения встречей?— я свалилась с пневмонией, которая только неделю назад снова начала выпускать меня в реальность. Сейчас я уже отчетливо осознаю огромность промежутков между посещениями врача и подносами, что приносит марфа. Я даже не знаю, как её зовут.Я даже не знаю, как зовут его жену.Но она есть, я помню ее сквозь флёр лихорадки. Её тонкие, совсем не как у меня, запястья, изящный острый нос и жесткие пшеничные волосы, попросту неспособные держаться в какой-либо укладке. Я ощутила её полевой медсестрой, когда она склонилась над моей постелью, внимательно глядя на покрытое испариной лицо. Я ощутила её готовой вынести мне смертный приговор, сказать: ?Она безнадежна?. Я ощутила себя готовой такой приговор принять.Но она ничего такого не сказала. Интересно, знает ли она?С завтрака еще остался апельсиновый сок. Если у него есть апельсины, жена с лицом лани и я, мне точно следует его опасаться. В этом мире такие вещи не достаются просто так. Как бы там ни было, мы оба уже не те, что прежде. Я не люблю ракушки, а он убивает людей.Я поняла, что я здесь около полутора месяцев, потому что сегодня Церемония. Вернее, она будет, если врач сочтет мое состояние надлежащим. Помню, состояние моей прошлой напарницы сочли надлежащим на следующий день после удаления кисти?— поймали за чтением. Руки, как и легкие, не имеют никакого отношения к матке. Государство интересует только эта часть нашего тела. И хорошо ещё, если мы находимся в сознании. Но это не для нас хорошо, а для них?— не у всякого стоит на покинутое разумом тело, кто бы что не говорил. Страх, ненависть, отвращение, боль, обида, тоска, отчаяние, смирение?— все лучше, чем пустота.Я сегодня в полном сознании и матка моя в порядке.Я никогда не занималась сексом с бывшими. Меня вообще жизнь не пересекала вновь с теми, кто однажды её покинул. До этого дома.Как это будет? Узнаю ли я, как зовут его жену прежде, чем она возьмет меня за запястья? В прежнем мире мне порой не было важно, как зовут того, с кем я делю постель. Сейчас все иначе. Мы обе?— жертвы. Но мы не заодно.Куда он будет смотреть? На меня, как Майкл, мой прошлый Командор, или на жену, как и подобает? Или вовсе закроет глаза? Интересно, мужчины вообще могут в такой ситуации закрыть глаза? Могут разделить с нами, женщинами, хоть немного нашей боли?Мои мысли мне надоедают. Мой голос, уже давно звучащий вслух только при враче, слабый и хриплый, растерял всякий вес и расселялся в своей значимости. Я устала думать своим голосом. Устала и чужими голосами. Устала вспоминать. Устала. Просто устала.Когда устаешь?— спи. Так говорила мне мама. Но есть сорт усталости, от которого это не помогает.Я устала спать. Мне нужно проснуться.