свет (1/1)
Чону лихорадит.в его голове, кажется, свершилась теория большого взрыва: слишком сильный всплеск непрекращавшейся долгое время боли размозжил его череп, оставив после себя крохотные нервные пути и воспоминания, связанные между собой целым
ничем.Чону ничего не помнит. лица его прошлой жизни кажутся слишком размытыми на последних ниточках осознанного существования. он цепляется за эти нити пальцами, тянет к себе, а они обрываются на чужом полуслове "нельзя"."тебе нельзя было так вести себя, дорогой""тебе нельзя было вести себя так со мной"но Чону помнит, что у этого мужчины темно-карие глаза, почти черные, жгучие - в таких либо тонут с невозможной любовью, либо захлебываются в муках из-за невозможности выбраться. а еще у него вороньи волосы, которые, Чону признается, приятно пускать сквозь пальцы, настолько они мягкие и нежные - юноша помнит это ощущение, когда Мунджо немного заигрался и ему пришлось вцепиться в них, пытаясь образумить,
пытаясь отцепить от себя.как жаль, что сумасшедшего уже ничего не приведет в нормальное состояние.состояние его комнаты сегодня почему-то кажется более приятным на вид. может быть, у него были проблемы со зрением или он потерял способность ориентироваться в пространстве, но сейчас потолок кажется отчего-то менее серым, чем прежде, наверное, даже немного голубее, чем обычно.
отчего-то с каждой секундой этот потолок кажется все голубее и голубее, словно вот-вот распадется по кирпичикам и откроет взору небо, которое Чону так давно не видел.- небо, - шепчет юноша полуясно, но стена над его головой становится все яснее и яснее, - это небо, - вот он видит края облаков: они похожи на вату, сладкую, сахарную, которую Чону так любил в детстве. кровавый рот наполняется слюной и он тяжело сглатывает, закрывая веки и представляя кубики сахара на языке.
должно быть, все так и должно было закончиться: после сбившихся со счету дней пребывания в особом котле Мунджо, в четырех глухих стенах с железной дверью, закрытой с внешней стороны на тысячи замков, после стольких отпечатков пальцев и, боже, губ этого ублюдка, ублюдка, этого чертового ублюдка, которые так тщательно пытался юноша стереть с кожи и с которыми так безнадежно смирился после,
его конец должен был быть таким.с поехавшей крышей, открывшей картинку неба.иногда, будучи в сознании, Чону думал, "помнит ли обо мне Джиын? в порядке ли она? должно быть, мама сходит с ума. главное, чтобы она не сошла с ума так же, как и я", он думал "что стало с той девушкой, работавшей в полицейском участке?", и смеялся "успели ли меня уже уволить?".а потом возникал главный, вечный вопрос, что "почему же меня никто не ищет?" и "почему меня никто не нашел?", которые медленно переходили в полуубитое:"неужели я никомуне был нужен?",свернутое в комок на краю кровати.да, должно быть, его конец должен был быть таким, но, если быть честным, Чону впервые за долгое время чувствовал себя спокойно, чувствовал себя воистину счастливым,когда делал последний выдох.?вдох.- "что происходит?" - думает Чону, ведь он не ожидал, что эфемерный Рай, в который он никогда не верил, будет так сильно слепить глаза, - "какого черта?", - потому что зрачки жжет желтый свет, переливающийся с белым. уши закладывает мутью, перекликивающейся чьими-то водяными голосами, а потом - резким звоном, и он не понимает, - "всегда ли ангельское пение было таким отвратительным?".- он в с..зн..и! в соз...и! - слышится полуфальцетом, кажется, почти рядом с ухом, и Чону хочется заткнуть этот голос, чтобы полежать вот так еще подольше, чтобы успокоить раскалывающуюся голову.но вот его кто-то берет за руки, вот его лицо трогают чьи-то ладони, словно пытаясь разбудить, вот до него доходят отчетливые звуки тяжелых ботинок, клацанье оружия, которого не может быть на небесном,
вот чужие слова становятся более четкими, он слышит свое повторяющееся пластинкой имя, что "Ю Чону, господин Ю, очнитесь, господин Ю",вот до него доходят звуки сирены,и он понимает, что он
очень
сильно
оплошался.?белое довольно сильно контрастирует с серым, нарушая внутреннюю, давно устоявшуюся гармонию.
почему-то этот белый выглядит слишком ярко, слишком чисто, слишком стерильно, слишком искусственно,когда как белый на Мунджо выглядел так, как должен был: подходяще, интригующе,
пугающе.на Мунджо белый всегда превращался в красный, который был особо запоминающимся в тот момент, когда изо рта Чону брызнула кровь: в тот день, или ночь, или вечер, уже не суть, Чону в болезненных судорогах дернул головой и что-то острое прошлось по внутренней стороне щеки, о чем он очень жалел долгое время.
что говорить, и сейчас жалеет,
ведь это было совсем недавно.почему-то от воспоминаний о Мунджо болят исчезнувшие зубы. доктор, обследовавший Чону, назвал это "фантомными болями", а еще по пути назвал пару-тройку расстройств, проявившихся после освобождения из заключения.например, то, что Чону засыпал на больничной койке либо со скрещенными над головой запястьями, либо с одной из ладоней на горле. например, то, что Чону иногда впадал в панику, когда полицейские заводили речь о Мунджо, задавая такие странные, неправильные вопросы.например, то, что Чону иногда молил о возвращении в клетку, ведь его чудовищу не понравится, если он узнает, что Ю не в своей комнате.да, Чону определенно не нравится этот белый, но зато здесь есть окно, в которое он может посмотреть в любое время: там, наверное, яркое чистое небо, испещренное облаками-одуванчиками, несколько коричневых зданий больницы с белыми внутренностями, детская площадка, на которой играются дети, приехавшие с родителями навестить своих родных, поселившихся в больницу, чтобы подлечить свое здоровье, там, наверное, еще стоит магазин с газировкой и булочками - Чону не знает.Чону не смотрит, чтобы не увидеть в нем своего монстра.?- Со Мунджо, - начинает та самая полицейская, чье имя Чону уже позабыл. она выглядит уставшей. ее волосы отросли ниже плеч и форма выглядит немного помятой, но она все равно выглядит чудесно: у нее все такие же любопытные карие глаза, больше похожие на оленьи, обрамленные длинными, чуть подкрашенными ресницами, пухлые губы, что-то сейчас говорящие ему. говорящие что-то, от чего сердце застывает на месте, не желая двигаться, - посадили в тюрьму строгого заключения на двадцать пять лет, - заканчивает она, цепляясь взглядом за юношеское лицо,думая о том, что этот мужчина двадцати семи лет выглядит сейчас как маленький, потерявшийся в огромном городе ребенок: у него исхудавшие плечи и лицо, ключицы, пытающиеся вспороть ворот рубашки, красные пятна на руках и повреждённые, погрызанные пальцы, а еще тусклые глаза, в которых, кажется, жизни и нет совсем."дайте мне умереть" - проскальзывает воспоминанием о их долгожданной встрече. Чонхва еле усмиряет разрывающееся в слезах сердце.если бы она только была чуть умнее, если бы она старалась чуть усерднее, чтобы получить разрешение на повторный обыск здания, если бы она только спасла Чону в тот самый первый день, когда он пришел в участок, говоря, крича о том, что ему страшно, он бы не был сейчас в таком состоянии,
он бы не был сейчас таким.- Со Мунджо посадили в тюрьму, - повторяет она, смотря на раскрывающиеся в шоке глаза, - на двадцать пять лет, - замечает, как чужие пальцы пускаются в тремор, и обхватывает их своими, поглаживая. вот так, мягко, чтобы успокоить, как мать ребенка, - в двух тысячах километрах от Сеула.
грудь Чонхвы болит от еще непролитых слез, готовых вот-вот вырваться из глаз и затопить комнату океаном соли. этому мальчишке пришлось столько пережить.этому мальчишке придется столько пережить,ведь он еще не знает, что Джиын считается без вести пропавшей, как и его друг, устроивший его однажды на работу, ведь он еще не знает о нескольких судах, в котором он должен будет выступить, как жертва, ведь он не знает, как сильно плакала его мать, когда ей сообщили, что ее сын найден...но сейчас, когда Ю Чону бросается в объятия, прижимаясь к ее плечу и проливая слезы, когда он обнимает ее так крепко, так сильно, шепча полуслышимое "спасибо",
она знает, что не оставит его одного.большене оставит.