Ласковая ловушка (1/1)

Утро встречает соблазнительными ароматами, томным низким мурлыканьем и перестуком посуды.Чтобы привести себя в порядок, требуется не больше пятнадцати минут?— заведённый на полседьмого будильник не успевает подать голос, и его приходится выключить заранее; на кухню Генри спускается уже при полном параде?— и неловко застывает. Потому что картина перед ним предстаёт занятная. Без фартука, немного растрёпанный, напевающий под нос какой-то незамысловатый мотив и предоставленный сам себе, Арми явно наслаждается минутами затишья перед новым трудовым днём. Генри, прижавшись плечом к ребру арки, не упускает редкой возможности наблюдать, как Арми хозяйничает у плиты.Улучив момент,?— Арми наклонился к духовке,?— Генри быстро, по-мальчишески страшась оказаться пойманным, обласкал взглядом пики лопаток под безразмерной футболкой, заманчивую полоску оголённой кожи над поясом хлопковых штанов, скользнул по контуру ягодиц. Но в особый, щемящий трепет привёл вид обнажённых пяток. Наверное потому, что эта маленькая вольность выдала: Арми в его доме уютно. Генри мельком улыбнулся. Определённо, потрясающий момент. На миг стало жаль, что придётся нарушить эту хрупкую идиллию.Но хлопнула дверца духовки: из её раскалённого чрева пахнуло паром; следом по кухне прокатился упомрачительный запах жареных яиц, от которого моментально раззадорило аппетит. Арми, словно почувствовав пристальный взгляд, обернулся через плечо. Мягкий солнечный свет, льющийся в приоткрытое окно, вызолотил его выкрашенные в блонд волосы, обрисовал тенью несуществующий шрам?— и шустро спрятался в уголках улыбчивых губ.Генри сглотнул. Оставалось надеяться, что в утренней суматохе не слышно, как заходится его сердце.—?Доброе утро, супергерой,?— с улыбкой бросает Арми, деловито выставляя на деревянную подставку ещё горячую форму, и, сняв прихватку, широко обводит рукой накрытый стол:?— Сегодняшнее меню от шеф-повара?— в лице меня?— предлагает комплексный завтрак: фритатту с базиликом и черри, свежесваренный кофе и панкейки с вишневым джемом. —?Генри с нескрываемым удовольствием тянет носом: пахнет не просто потрясающе?— волшебно,?— и спешит занять своё место, словно всё это в любой миг может исчезнуть. Сегодняшнее утро явно к нему благоволит. Хочется смаковать каждую секунду этой уютной неторопливости, фыркать на хаммеровское безобидное:—?Прости, не было времени посчитать калории, но уверен, Марк успеет тебя погонять,?— и ощущать, как от воспоминаний о тепле чужой кожи печёт кончики пальцев.Он благодарно принимает тарелку с фритаттой.—?Когда ты всё успел?На вкус итальянский омлет превосходит все ожидания, и это явно отражается у Генри на лице, потому что Арми довольно улыбается и опускается напротив, подтягивая к себе тарелку.—?У меня много талантов.—?Не сомневаюсь. —?Не прекращая орудовать вилкой, Генри многозначительно кивает. —?Если бы не стал актёром, думаю, ты мог бы открыть ресторан и стать популярнее Гордона Рамзи.Шутку о том, что такого повара он бы забрал себе с руками и ногами, Генри тактично проглатывает вместе с фритаттой.—?Но у меня только маленькая ?птичья? пекарня в Сан-Антонио,?— иронично замечает Арми. —?А стать я хотел мошенником. Или аферистом.Генри прыскает: этот парень действительно полон сюрпризов.—?Серьёзно?—?Это не сильно отличается от работы актёра, согласись.—?Унести можно куда больше, чем со съёмочной площадки, определённо.Четыре долгие, почти бесконечные секунды Арми сверлит его взглядом, а потом фыркает и мотает головой:—?Удовольствие не в результате, а в процессе.—?Мы точно говорим об одном и том же? —?Генри вздёргивает брови. В разговоре проскальзывает какая-то подоплёка, хотя вряд ли Арми делает это нарочно. Обычно намёки?— или не намёки, тут с какой стороны посмотреть,?— возникали сами собой, из контекста и игры слов, как одна из стадий их нормального общения; но каждый раз приходилось действовать с осторожностью, потому что для Генри это становилось слишком личным, а потому?— опасным.Для Арми это никогда не было более чем дружеской шуткой. И сейчас, озорно сверкнув глазами, он шутливо грозит вилкой:—?Хочу заметить, я не имел в виду ничего двусмысленного. Хотя мог бы.Генри усмехается. На это нечего возразить: у Арми всегда находится ответ на любой неудобный вопрос или шутку?— за редким исключением.На миг повисает уютная тишина; задумавшись над чем-то, Арми утаскивает с тарелки пышный панкейк, умудряется капнуть вишнёвым джемом на оставшуюся на тарелке фритатту и сам же смеётся над своей неуклюжестью. Пальцы у него блестят от жира. Салфеткой это дитя калифорнийских прерий решает не пользоваться: с совершенно невозмутимым видом Арми облизывает пальцы?— и это, пожалуй, лучшее, но последнее, что Генри ожидал увидеть сегодняшним утром. Потому что мгновенно бросает в жар. Потому что подмывает схватить Арми за запястье и голодно, бесстыже провести языком по выпачканной ладони. Прикусить. Не словом, так делом вогнать в краску?— чтобы без этих чёртовых экивоков. Генри опускает поплывший взгляд, поджимает кольнувшие желанием губы?— и холодеет, когда Арми задумчиво бросает:—?Удивительно: никто из нас не начал собирать на тебя компромат. Ты же просто находка для СМИ.Несложно догадаться, что он имеет в виду. Фотографии. Слухи. Неприемлемое поведение, последствия которого раз за разом всплывают в интернете или ?жёлтой прессе?, если Генри позволяет себе расслабиться в компании?— порой чуть больше обычного. Компании в основном мужские, выпивки всегда много, рамок нет вовсе. Зато есть идиотские привычки, головные боли и разносы от Аллен или тёти Лилиан. Потому что косячил Генри, а последствия разгребали они.По сравнению с тем, что произошло пару дней назад, эти выходки казались сущим пустяком. Потому что…—?Ты же не-…Генри практически впервые пошёл на поводу у своих желаний. Воспользовался моментом. И ни на секунду не задумался о том, что потакание своим слабостям может выйти ему боком?— например, когда Арми вспомнит.Но за эти два дня он ни взглядом, ни словом не выдал себя; в его поведении тоже ничего не изменилось: Хаммер как обычно неприлично много болтал, бренчал на гитаре на перерывах и ворковал с женой по телефону. Притворяется он или действительно ничего не помнит, судить сложно; Генри предпочёл оставить всё как есть, и если досадовал, то только на себя?— что не решился на большее.—?Всё было не так ужасно,?— не умолкает Хаммер. —?Люди по пьяни распускают руки или ноги, а ты?— язык. Ничего такого. Супермену тоже иногда надо расслабиться. —?И глядит неожиданно мягко, по-доброму смеющимся взглядом, будто это одна из их общих шуток, которую Генри?— к своему стыду и удивлению?— не понял. —?Я про пьянку недельной давности. —?Не прекращая болтать, он берёт ещё один панкейк и разрывает его пополам. —?По справедливости, тогда все едва держались на ногах. Даже не помню, кто нас до дома Гая вёз. —?Рот Хаммера?— блестящий, яркий, манящий?— замирает; приходится приложить титанические усилия, чтобы от него отвлечься, поднять взгляд?— и снова почувствовать себя глупым недальновидным придурком. Потому что Арми в ответ смотрит обеспокоенно и пристально. Генри нервно облизывает губы. От этой участливости каждый раз перехватывало дыхание?— как сейчас, особенно когда Арми, подавшись ближе, интересуется:?— Всё в порядке?Генри, не выдержав чужого взгляда, опускает глаза и выдавливает кривую усмешку.—?В полном. —?Забавно: Арми помнил то, что было неделю назад, но ничего не говорил о том, что было… —?Я просто думал, ты про ?Панчбоул?.Что было между ними.Ведь это не то, что надо помнить.—?А что было в ?Панчбоуле??…В отличие от Ильи и его бойкой восточноберлинской пичужки, на предложение Дебики потанцевать Арми согласился почти сразу. Почти?— потому что ненавидел танцевать, а ещё оказался чертовски пьян и из-за этого?— до смешного неуклюж: едва не запнулся о стул и почти столкнулся с кем-то из посетителей, но Элизабет в свои объятия поймал неожиданно ловко и бережно. Из-за барной стойки доносился то ли фолк, то ли кантри?— разговоры и смех перебивали музыку; Дебики попросила сделать погромче?— бармен не смог отказать. Неяркое бутылочно-желтоватое освещение искажало цвета, делало их насыщеннее и гуще, опасливо огибая только тёмные углы бара, но, добравшись до Арми и Элизабет, не танцующих?— мерно покачивающихся под сменивший кантри блюз, заключило их в пятно света. Отсекло от остальных.Генри завис, не в силах на них насмотреться.Арми что-то говорил Дебики на ухо?— что-то забавное и глупое, и она, уткнувшись ему в плечо, вздрогнула от едва сдерживаемого смеха. Потом?— что-то ответила, шепнула в ворот рубашки. Арми прыснул.В том, как они касались друг друга, как дарили мимолётные улыбки и пересмешки, как обнимались, оставляя между телами пространство в полдюйма, было что-то интимное. Не пошлое?— просто личное. Нежное.Не отводя взгляда, Генри разом ополовинил пинту. Хмель ударил в голову, но легче не стало?— потому что сначала надо было выпить, а потом смотреть. Но не смотреть совсем не получалось.Потому что красивый. Красивые. Оба. Как сошедшие с постаментов эллинские божества?— глаз не оторвать. Наверное, не будь Хаммер женат и не будь Дебики занята, у них могло бы что-то получиться: они же не просто подходят?— сочетаются, совпадают идеально, будто их друг под друга вытачивали.Но момент разбился, стоило Арми перехватить взгляд и нахально подмигнуть.От этого?— и от того, как по-свойски Дебики напоследок растрепала его волосы,?— Генри кольнуло сожалением. Он тоже бы хотел коснуться?— так. Или ещё откровеннее, чтобы никаких неоднозначных трактовок, чтобы дать понять: ты мне…Блюз сменился прилипчивой бестолковой попсой, Дебики утянула к барной стойке Алисию, и Арми, на ходу зачёсывая пятернёй растрёпанные волосы, разрумяненный, распалённый, улыбающийся под нос чему-то своему, пошёл на выход из зала.Допив остатки пива, Генри, сам не зная зачем, двинулся следом.Арми ожидаемо нашёлся в уборной. На звук закрывшейся двери он поднял голову, перехватил взгляд Генри в небольшом зеркале над умывальником?— и, улыбнувшись, качнул головой, мол, всё нормально?Не всё. Не нормально. Потому что разом стало душно?— удушливо,?— когда Арми, закрыв кран, наконец повернулся: неприлично длинные ресницы слиплись в острые пики; щёки до сих пор багровели, хотя он явно пытался остудить румянец холодной водой,?— капли расчерчивали обнажённую шею, скатывались в помятый ворот, на мгновение задерживаясь в ямочке между ключиц.Арми порывался что-то спросить: удивлённо моргнул, разомкнул губы…Генри не удержался.Потом они жались?— голодно, отчаянно, яростно?— друг к другу в каком-то тёмном закутке. Полумрак сужал пространство до точки соприкосновения, и приглушённый свет вычерчивал, ломал, искажал видимые линии, проводил прямые между седыми крапинками зависшей в воздухе пыли, танцевал на ресницах, удлиняя тени. Руки дрожали; под руками комкалась рубашка, пальцы норовили нырнуть в задние карманы джинсов, лучше?— за ремень. Вокруг едко воняло хлоркой и сигаретным дымом, перехватывало дыхание от невыносимой смеси духов. Зато у Арми за ухом пахло сладковато и уютно. Генри рычал, широко вылизывая чувствительное местечко, прихватывая кожу зубами?— чтобы оставить на этой чудесной шее отпечаток сегодняшнего вечера,?— и шумно дышал в самое ухо, не в силах отстраниться. Арми под ним плавился, подставляясь сильным чутким рукам, и хватал пересохшими губами воздух, стоило Генри сильнее стиснуть зубы на одуряюще пахнущей коже.В паху ещё не тянуло возбуждением, но тонко звенело в голове, и сердце заполошно?— на пике адреналина?— колотилось в горле: кодировкой Морзе пульс в висках отбивал позывной желания?— Генри, не в силах ему сопротивляться, скользнул губами по челюсти, с особым наслаждением прикусил покалывающий двухдневной щетиной подбородок?— и ворвался в призывно распахнувшийся, мучительно обжигающий рот. От того, как просительно?— на выдохе?— простонал Арми, загривок окатило сладостной дрожью; трепетом обволокло низ живота. Генри подался ближе, вжал Арми в стену, улыбнулся в тёплые рдяные губы.Мельком подумалось, что реальность не оправдала ожиданий. Не оправдала?— и сделала тем только лучше. Представлялось: Арми должен быть жадным. Требовательным и жадным. Должен сминать, выгрызать, целовать напористо и дико, чтобы губам?— больно, и горячо, и солоно?— всё сразу; а Генри бы сдался, на первый раз?— сдался, чтобы на второй подчинить себе опасного зверя.От предвкушения зашкаливал пульс. И сейчас?— частил, лихорадочно, оглушительно,?— от явственности происходящего. Сложно было сдерживаться. Потому что от того, каким Хаммер оказался покладистым, опасно искрили и сгорали предохранители; шумное отрывистое дыхание заглушало доносящиеся из зала отголоски музыки?— танцевальной, заводной, энергичной; но сами они подчинялись ритму скользящих по бокам и спинам ладоней, ритму пальцев, жадно сжимающих бёдра, ритму, который импульсно сталкивал их друг с другом, отрывал?— на расстояние выдоха?— и сталкивал вновь.От прикосновения к полоске обнажённой кожи пальцы прошило током. Чтобы пересечь границу запретного и добраться до желаемого, осталось миновать всего пару дюймов. Отчаянно хотелось туда, за слой джинсы?, к недоступному, скрытому, чтобы убедиться, почувствовать, дорваться, сделать хорошо?— закрепить полученный результат. Но Арми перехватил ладонь до того, как Генри успел расстегнуть пуговицу на джинсах, и промычал почти насмешливо: нельзя.Нельзя.Коротко и непреклонно, как пощёчина. Лицо ошпарило стыдом. Или не стыдом?— бессильной злостью, яростью напополам со смущением, обидой. Нельзя, твою мать.Почти отрезвлённый, Генри досадливо рыкнул в чужой рот, дёрнул рукой, попытался вынырнуть из поцелуя.Арми улыбнулся?— с какой-то снисходительной нежностью, словно осадил: глупый, куда ты? —?и почему-то не выпустил: положил свободную руку на затылок, ласково прочесав волосы от шеи до макушки, и не успел Генри возмутиться (значит, в штаны нельзя, а так?— можно? Хаммер, какого вообще чёр…)?— Арми перетёк ближе, плавным, скользящим движением прижал ногу к бедру?— и качнулся вперёд, вжался, притёрся?— так хорошо, тесно, так правильно, господи…Постыдный стон Арми спешно запечатал своим ртом.Генри злорадно усмехнулся: какой требовательный всё-таки, тоже?— хочет, тоже сходит с ума, но на большее не согласится, хотя это не мешает довольствоваться малым… —?и, дёрнув низ рубашки вверх, вклинился кожей в кожу, судорожно огладил поджавшийся живот, напором языка заставил раскрыться навстречу желанный исцелованный рот.Поймал в силки. Оставил пространство для манёвра, но не оставил для отступления.Всё снова подчинилось ритму?— вдумчивому, размеренному, скользящему ритму: шороху тканей, тёплому неровному дыханию рот-в-рот, соприкосновению бёдер. Генри теперь целовал неторопливо и глубоко, изучал, запоминал, узнавал будто заново?— и не считался со временем, стремясь забрать себе всё, что Арми мог позволить.И когда пальцы Хаммера наконец разомкнулись на запястье, Генри крепко стиснул его бедро.В тот день они были пьяны. Они определённо были пьяны, потому что на трезвую голову такие вещи не происходят: Генри не хватило бы смелости сунуть голову в пасть льву, а Арми… Арми слишком многомерен и целостен, чтобы можно было догадаться о его желаниях. Но целоваться с мужчиной?— коллегой и другом?— в полутёмном закутке явно не входило в его планы. Значит, ?Панчбоул? был случайностью. Сумасшедшей, жгучей, желанной случайностью… которой не суждено повториться.Ещё одна ловушка. Только не силки?— капкан: можно даже почувствовать, как от вонзившихся в мясо зубьев кровоточит горло.Генри пытается дышать. Пытается?— потому что воспоминания свежи, и от них тоже можно опьянеть?— сильнее, чем от текилы или виски. Генри смотрит. Невозможно не смотреть, как замирает кадык (невозможно не помнить, как он ловил его губами, грел дыханием, ласкал языком). Во рту разом становится сухо, и губы жжёт от фантомного тепла.Генри сказал бы: я помню твой запах.Сказал бы: я помню, как ты задыхался и дрожал в моих руках.Сказал: когда я выцеловывал твоё горло, ты беспомощно закатывал глаза и жался ближе, словно тебе было мало, словно в этот миг для тебя не существовало ничего, кроме меня. Я помню.Но Генри не говорит.Потому что всё правильно: это пустые, ненужные воспоминания; потому что если сказать, понимание и доверие между ними мгновенно рухнет. Генри не хочет всё разрушить. Терять?— тоже не хочет. Он сам виноват, что позволил себе хотеть человека, у которого и без него сложилась прекрасная жизнь. У их дружбы тоже есть срок. Съёмки однажды закончатся, и тогда иссякнут поводы звонить друг другу; вновь они увидятся в лучшем случае через год, но промо-тур тоже не будет длиться вечно. Арми болтлив, но с ним уютно молчать. Он внимателен, и с ним приятно говорить. Эта тонкая грань сотрётся, когда между ними пролягут сотни миль: Калифорния-Кайманы и Лондон-Джерси.Генри?— спустя наполненную молчанием и стыдом вечность?— отвечает: ?Видимо, ничего?,?— и сам верит в это.Арми смотрит недоверчиво, но ничего не говорит: улавливает необходимость взять передышку?— а потом переключается на какую-то глупость (?Ты знал, что в Редондо-Бич символ-птица?— дирижабль??), и это явно безопаснее разговоров о ?Панчбоуле?.После кофе и разговоров о дирижаблях Арми загружает посудомойку, и Генри дожидается его в холле: у них в запасе около часа?— этого вполне хватит, чтобы по пути заехать в кофейню. Рабочий день обещает быть насыщенным, и нет средства лучше, чтобы выкинуть всё лишнее из головы. Генри надеется. Обычно это помогает.Но планы грозят остаться невыполненными, когда Арми, обуваясь и одновременно натягивая куртку, мимоходом бросает:—?Предлагаю вечером заказать китайскую кухню и хорошенько расслабиться. Только ты, я и Нетфликс. —?Он оборачивается и простодушно пожимает плечами. —?Или напьёмся?— тут смотря кого предпочтёшь третьим.В холле светлее, чем в тесном полутёмном закутке паба, они не пьяны и у них нет повода, но губы у Арми всё такие же мягкие и расслабленные, шея так же соблазнительно обнажена, и манит впадина между ключиц.—?Отличная идея.В этот раз Генри сдерживается. Вечером. Всё будет вечером. А утром?— снова ничего не помнить.Генри не будет отрицать, что с непоколебимой настойчивостью снова лезет в ту же ловушку; но чёрта с два он упустит такой шанс.