Правильно подобранные слова (1/1)

За пять лет до нападения на Западную ГаваньВсе книги, которые Гален привозил в Западную Гавань, были затрепанными, но эта выглядела особенно жалко. Коричневая обложка едва держалась, тиснение стерлось, так что даже названия было не прочесть, и, кажется, в начале не хватало страниц. Однако она и стоила всего три медяка, а это означало, что в придачу к ней Тамирис могла купить восьмую часть ?Путеводителя Воло по Берегу Мечей?, а две книги всегда лучше одной.Она торопливо перелистала книгу – Гален очень не любил, когда товар щупали, а не выкладывали денежки до того, как покупка рассыплется в руках. Промелькнули слова: ?благосклонный взгляд своей королевы?, ?задыхаясь, вымолвил преданный рыцарь?, ?под сенью трепещущих струй водопада?. Выглядело вроде бы интересно.– Это роман? – уточнила она на всякий случай.– Роман, роман, – улыбка торговца почему-то стала очень широкой.Эта ухмылка насторожила Тамирис, но ей уже давно казалось, что Гален не одобрял в женщинах излишней учености. Он любил заводить разговоры о том, что великий Ао создал девушек хорошенькими не для того, чтобы те чахли от книжной пыли, и заговорщически подмигивал, точно предлагая разделить некую тайну.Сейчас Тамирис могла только пожалеть, что Эми нет рядом, – та умела держаться с королевским достоинством и не пунцовела всякий раз, когда Гален косил темным вороньим глазом. Но подруга лежала в постели с лихорадкой, а книга Воло предназначалась в подарок именно ей.– Я беру! – Тамирис бросила медяки на прилавок и бросилась прочь, прижимая к груди оба драгоценных томика.Ей не терпелось ознакомиться с таинственным приобретением, но было свое удовольствие в том, чтобы дразнить себя, только распаляя любопытство. Она состряпала похлебку и подмела на кухне, изредка поглядывая на таинственную книгу, потом принялась выбирать яблоко в корзине: самое краснобокое, сахаристое, достойное хорошего чтения.Наконец, приготовления были завершены, и Тамирис вытянулась с книгой на кушетке. Это гордое имя носил кое-как сколоченный отцом топчан, но Тамирис верила в силу правильно подобранных слов – не они ли оживляли и делали прекрасными даже замусоленные страницы?Запустив зубы в яблочную мякоть, она открыла книгу и с неудовольствием отметила, что страниц действительно не хватает: кто-то выдрал добрых полсотни, и некий Бальхиор, закончив разговор о запечатанных кубках, из которых не было испито наслаждения, сбрасывал с себя одежды, дабы охладить до невозможности разгоряченное тело.Бархат и шелк упали к его ногам, на мягчайшую малахитовую мураву, и Тамирис застыла с непрожеванным куском яблока во рту, когда ?полные изящества и силы руки скользнули по сосцам, не менее чувствительным, чем сладостные алые горошины на персях Магдалены, и горячая волна наслаждения пробежала по хребту до самого навершия яхонтового скипетра. Он понежил их и сжал пальцами, не сводя взгляда с властительницы своих желаний, и был вполне вознагражден ее невольным стоном, – последним вздохом отлетающей в чертоги богов добродетели.– О, приди же в мои объятия, прекраснейшая! – молил Бальхиор, не прекращая тешить себя легчайшими прикосновениями к поцелованной солнцем мускулистой груди и жезлу расцветающей страсти. – Ты думаешь, я наслаждаюсь сейчас? Нет, эти грубые пальцы – жалкая замена касаниям нежных пальчиков, жажду пересохшего горла возможно утолить только влагой из перламутровой раковины, а мужской корень желает прорасти лишь в коралловых глубинах девственного есте...?Тамирис смотрела на это ?есте...? и чувствовала, как щеки пылают, а в горле першит, наверное, ничуть не меньше, чем у Бальхиора. В голове просто не укладывалось существование настолько стыдных книжек о срамных вещах. О таком не говорили даже парни! Только гоготали, как гуси, подмигивали, делали всякие жесты...Тамирис подумала о Джоэле Бакмане, который на вчерашних танцульках утянул ее за сарай и мокро поцеловал, а потом цапнул за грудь, словно это был горячий пирожок, который он пытался выхватить из духовки. Она и за такое закатила ему оплеуху, а уж если бы Джоэл вдруг разделся и принялся трогать себя в разных местах, убила его на месте, не меньше!И все-таки, словно завороженная, она перевернула страницу.?...ства!Магдалена дышала уже прерывисто, упругие перси взмывали и опадали под тончайшим батистом, о который терлись амарантовые навершия, из нежных горошин превратившиеся в наконечники стрел, направленных прямо в средоточие наслаждения Бальхиора. И все же она простонала:– Нет, не терзай меня так, жестокий! Не нарушу я обета моего и не возлягу с мужчиной до того, как исполню обещание, данное моей бедной матери!Защитным жестом приложила она ладони к волнующейся груди, но это не укрепило сил изнемогающей девы. Напротив, слух Бальхиора был вознагражден еще одним мучительным стоном, когда невольно Магдалена коснулась затвердевших, будто шарики льда, бутонов плоти, растопить которые было по силам лишь ненасытной жадности горячего мужского рта. Она задыхалась от неутоленного желания, перед глазами все темнело, и, чувствуя, как не хватает ей воздуха, Магдалена разорвала ворот сорочки, являя вожделеющему взгляду Бальхиора два прелестнейших полушария с пламенеющими ареолами вокруг пурпурных вишенок...– Что ж! – прорычал обнаженный красавец, одной рукой охватывая ладонью бархатистое вместилище своих будущих потомков, а второй не переставая скользить по орудию мужества, уже ронявшего на траву первые жемчужины страсти. – Если не можем мы вместе возлечь, моя Магдалена, то ласкай себя так, как я ласкал бы тебя, а я продолжу ласкать себя, и вместе мы разделим бесконечный миг наслаждения!?Тамирис немного путалась в вишенках, скипетрах, орудиях и полушариях, и все-таки эти слова звучали лучше, чем ?дырка? и ?конец?, отдаваясь мучительно сладким посасыванием где-то внутри – должно быть, в том самом ?естестве?. Яблоко было позабыто, а лежать спокойно больше не получалось: она елозила на кушетке, вертелась с боку на бок, почти сползала на пол, читая о вздохах и стонах, руках и жемчугах, и наконец села прямо, неподвижно глядя перед собой, чувствуя себя куда больше Магдаленой, чем Тамирис. Был бы рядом с ней какой-нибудь Бальхиор!Стараясь не задумываться над тем, что делает, она торопливо расстегнула кофту, дернула вниз лямку сорочки, высвобождая одну грудь. Та вывалилась наружу – большая, бледная, с извивами голубых венок под кожей и широким розовым кружком вокруг напрягшегося соска. Нелепый, вечно мешающий ком плоти, но сейчас Тамирис попыталась взглянуть на него мужскими глазами. Было ли это таким же соблазнительным и сводящим с ума, как перси Магдалены?Сразу вспомнились багровые уши и бегающий взгляд Бивила, когда они в последний раз купались вместе, и мокрая рубашка облепила ее тело, винный вкус слюны Джоэля, ладонь Гарта Лэннона, тискающая ее локоть. Они все – кто открыто, кто исподтишка, – пялились на ?сиськи?, и это слово казалось таким же раздутым, мягким и противным, как часть тела, которую оно обозначало. Когда-то Тамирис мечтала о настоящем взрослом платье с низким вырезом и страшно расстроилась, когда Ретта выбрала куда более скромный фасон, но это было до того, как парни превратились в потеющих дураков. Нет, ей вовсе не хотелось, чтобы кто-то из них разглядывал ее голую грудь вот так. И, уж тем более, лапал.Однако выкинуть из головы прочитанное не получалось. Тамирис неуверенно обвела ареолу ногтем, как в романе, – сначала едва касаясь кожи, потом надавливая сильнее. Ноготь соскользнул, царапнул сосок, и по спине пробежала приятная дрожь. Похоже, это все надо было делать медленно: не мять грудь, словно кусок теста, не стискивать до боли, а нежно-нежно гладить и потирать, как советовал Магдалене Бальхиор. Настоящий мужчина, деликатный и опытный!Несмело она позволила себе вообразить Георга Редфелла. Его лысая, точно яйцо, голова смущала ее даже в мечтах, и все-таки он был совсем не старик. Сердце Тамирис колотилось как сумасшедшее всякий раз, когда Георг, закончив тренировать ребят на плацу, раздевался до пояса и энергично мылся у колодца: высокий, широкоплечий, с играющими под кожей твердыми мускулами. Он всегда улыбался, замечая Тамирис, торопившуюся мимо будто бы по своим делам, и произносил: ?Привет, красотка, как твой денек?? таким же тоном, словно ей по-прежнему семь лет, и она, в сбитом на ухо чепчике и с грязными разводами на лице, тащит в руках пойманную жабу, которой похвастается перед ним вместо ответа. Почему-то именно Георг как будто не замечал распирающих корсаж грудей.А если бы заметил? Если бы он после танцев потянул ее подальше от толпы и костров, в холодную тень сарая, и там целовал до умопомрачения, а потом начал расстегивать пуговку за пуговкой...Тамирис прикрыла глаза, чтобы лучше воображать на коже большую мужскую ладонь, вновь пощекотала, а потом покатала между пальцев затвердевший сосок, попыталась даже поймать его губами. Ощущения становились хороши настолько, что она стащила вниз и вторую лямку сорочки, обхватила и сжала обе груди. Бальхиор нашептывал на ухо голосом Георга: ?Отринь же ложную стыдливость, прелестница моя! Рубины на всхолмиях твоих и тайная жемчужина лона требуют огранки, так смочи же пальчики сладостной влагой ротика и приступай к нежнейшему труду!?Это даже не казалось нелепым: Георг был мастак травить байки, от которых она в детстве разевала рот пошире, чем злосчастная жаба. Воображение послушно дорисовало озорные огоньки в прищуренных глазах, словно он собирался потешить ее очередной историей с неожиданным концом. Слово ?конец? тоже вдруг оказалось удивительно к месту: каменный стояк перекочевал из штанов Джоэля в штаны Георга, и теперь воспоминание отозвалось не гадливостью, а сладкой пульсацией глубоко внутри.Без малейших сомнений Тамирис потянула вверх юбки, раскинула ноги, поудобнее устраиваясь на жесткой кушетке. Хорошо, что погода позволяла обходиться без нижнего белья: пальцы сразу нащупали то, что искали. Или почти то: определенно, книге не хватало более точных указаний на местонахождение ?волшебной жемчужины?. Но, наверное, Георг тоже поддразнил бы ее немного для начала, как сделал Бальхиор с Магдаленой, когда та сдалась и упала в его объятия. Тамирис старательно водила пальцами туда-сюда, приноравливаясь, и скользкое ощущение между бедер только в первые моменты показалось похожим на след улитки, ведь ?путь наслаждения подобен речному руслу: негоже волоком тянуть великолепный корабль по каменистому дну, когда можно пустить его в глубокие воды?.Она гранила свою жемчужину, наполняя речное русло, и сладкое тянущее чувство нарастало, обещая расплескать Тамирис мириадами звезд и туманностей в жарком цунами экстаза, подобно Магдалене, когда прозаический и такой знакомый звук вырвал ее из призрачных объятий Георга Редфелла: кто-то соскребал грязь с обуви о железную скобу на крыльце. Не кто-то, – в следующий же момент подсказал ей распаленный рассудок, – отец.Их разделяла только дверь; Дэйгуну было достаточно толкнуть ее, чтобы зайти внутрь и застать дочь с задранными юбками и вывалившимися из сорочки грудями!Эта кошмарная мысль на мгновение пригвоздила Тамирис к покрывалу, но тут же подкинула, точно мячик. Она бросилась вверх по лестнице, почти физически ощущая, как полный недоумения взгляд отца утыкается между лопаток. Но, может быть, он и не успел ничего увидеть: за порогом собственной комнаты колени Тамирис задрожали, как студень, а воздух с клекотом вырвалось из горла, словно за один удар сердца она пробежала тысячи миль.Руки не слушались, когда она в панике пыталась просунуть их под лямки сорочки, так что трещала ткань, нескончаемый ряд пуговиц на кофте никак не застегивался дрожащими пальцами. А ведь, кажется, она даже не успела сделать новый вдох, прежде чем услышала осторожный стук в дверь.– Тамирис? Ты здесь?– Да-да, я дома! – крикнула она чуть громче, чем нужно было, и схватила со столика щетку для волос. – Просто собираюсь уже, чтобы идти к Эми, причесываюсь! Заходи, конечно!Щетка прыгала в ее руках, как живая, и разок ударила по виску, но Тамирис даже не почувствовала боли. Не стоило болтать так громко и там много о сущих пустяках, пытаясь вести себя естественно и непринужденно, однако бешеный стук сердца и не думал утихать. Тамирис казалось, что она умрет, просто умрет на месте от ужаса и стыда, если отец заподозрит...Запах болота и крови наполнил комнату, узкая смуглая рука опустила злополучный роман на прикроватный столик. Сердце Тамирис оборвалось и полетело в скрутившийся судорогой желудок.– Ты обронила книгу.По усталому лицу Дэйгуна Фарлонга, как всегда, было невозможно ничего прочесть. Он не прятал глаз, не подбирал слов, когда окинул Тамирис взглядом и мимолетно коснулся сухой ладонью ее щеки.– Ты что-то раскраснелась. Нет ли у тебя самой лихорадки?Ее пожирало изнутри пламя Баатора, но Тамирис решительно затрясла головой.– Нет-нет! Просто душно здесь... немножко... Хорошо поохотился?На мгновение губы Дэйгуна сжались в более узкую, чем обычно, линию: ни разу он не возвращался из Топей без добычи и потому не любил пустой похвальбы и похвал.– Надеюсь, ты поможешь мне засолить мясо, когда вернешься.– Конечно. Разумеется.Тамирис развернулась к зеркальцу и принялась с удвоенной энергией расчесывать волосы. Этот жалкий, исполненный чистого отчаяния трюк оказался спасительным.– Не сиди у Эми допоздна, – послышалось последнее напутствие, и дверь за Дэйгуном закрылась.В тот же миг Тамирис, совершенно без сил, рухнула на кровать. Так и не познав вершин наслаждения, она все же с уверенностью могла сказать, что ледяная бездна страха по остроте ощущений не уступает жарким потокам страсти: она едва могла шевельнуть рукой или ногой, обливалась потом, изнемогала, словно Магдалена перед Бальхиором, но сами их имена вызывали только тошноту. Под ее тяжелым взглядом обложка распутного романа сначала покоробилась, потом задымилась, и наконец сам он с тихим треском рассыпался грудой горячего пепла, который Тамирис, не жалея рук, смела со столика в ночной горшок.К несчастью, от мыслей было невозможно избавиться с такой же легкостью. Закрытой или открытой валялась проклятая книжка? Она совершенно не помнила, где и как ее бросила. Что если по измятому покрывалу Дэйгун, опытный следопыт, понял, что там творилось? Вдруг едва заметно раздувал ноздри, потому что чувствовал какой-то запах?Она вообразила сальную ухмылку Галена, когда тот поинтересуется, понравилась ли ей книжка. Потом – выражение простодушной приязни на лице Георга, когда он будет энергично растирать полотенцем мокрую грудь, даже не подозревая, какую роль играл в фантазиях своей ?красавицы?. И все же мысль о промельке тревоги во взгляде отца было мучительней всего.Он казался Тамирис чуждым всему плотскому, даже столь невинным вещам, как отдых и еда; было невозможно представить, что когда-то у него была жена. Неужели он занимался с ней любовью на широкой кровати в соседней комнате, а еще раньше – прижимался на танцульках к девчонкам и, как Бальхиор, тешил себя прикосновениями к...?Эту мысль Тамирис с ужасом отбросила, даже не додумав. Жизнь, которую Дэйгун вел, казалась едва ли не чище, чем следование брата Мерринга жреческим обетам: она никогда не видела отца полуодетым, не слышала в доме циничных слов, а в деревне – грязных сплетен. Каково-то ему было заподозрить, что он вырастил развратницу? Да и то, что она вообще задумалась, мог ли Дэйгун когда-либо забавляться с собой или с другими, разве не было признаком ее порочности?Будь на то воля Тамирис, она бы век просидела в комнате, предаваясь горестным размышлениям, а еще лучше – вымылась бы как следует, до скрипа, но не стоило тревожить отца тем, что она так долго не выходит из спальни. Через силу Тамирис заплела косу и прижала к груди томик Воло, точно оберег. Однако запах сгоревшей бумаги заставил ее задержаться на пороге. Она привыкла дорожить книгами: возможно, даже такая не заслуживала столь ужасной кончины. И теперь никогда не узнать, поженились ли в конце Бальхиор и Магдалена...К своему удивлению, Тамирис пришлось сморгнуть слезы – непонятные тоска и злость вдруг разом подступили к сердцу. Крепко зажмурившись, чтобы прогнать наваждение, она потерла глаза кулаком и бросилась вниз, перепрыгивая через две ступеньки, – прочь, прочь от всего этого.