Десять мешков солнечного света (1/1)

Вот бы случилось так,Чтоб на мгновенье замедлило время бег!В дни, когда лётное поле слишком далёко,К тебе, спасаясь, бежать бы смог.Бежать бы смог…Напрасно чёрные скулящие собаки разрывали землю подле подножия горы — та оставалась неподвижно-мёртвой, безразличной к тем, кто ещё сохранял способность двигаться и страдать. Сверху, рассыпаясь дождём, продолжала падать отходящая красная листва, припорашивающая шкуры, волосы и плечи.Кристиан, не замечающий, что делает и делает по кругу то же, что и его псы, думал, думал и думал, что мог бы уйти отсюда, оставить последнюю точку стоять на собственной выхоленной обиде и идиотском решении доигравшегося Вита. В конце концов, молодой колдун сам этого хотел, сам предпочёл свободной жизни — жизнь и последующую смерть в добровольном заточении, и можно было плюнуть, забыть и убраться восвояси…Только мужчина, продолжая хвататься за эту чёртову ускользающую мысль разжимающимися зубами, бился кулаками и ногами о проклятую скалу, кусал в мясо губы, ревел голодным растравленным медведем, вышедшим на весенний гон. Кровь стекала по рукам, кровь шумела в голове, но все попытки, сколько и как бы он ни старался, оборачивались попросту ничем…До тех самых пор, пока он не вспомнил кое о чём.Порывшись в кармане, Кристиан вынул на свет в дрожащей ладони маленький округлый камушек, дышащий чернотой приглушённых красок. Камушек, что, подчинившись насмешливому зову грядущего преддверия, выкрал у упрямого кудесника из сумки. Камушек, с помощью которого тот в прошлый раз возвращался в тенистый свой мир.Загвоздка оставалась одна — он понятия не имел, как пользоваться всеми этими магическими вещицами. Нужны ли были для тех особые заговорные слова, чудаковатые колдунские телодвижения или достаточно одной простой, но верной и сильной мысли? Или, может, каждый такой предмет из того пространства и вовсе был изначально заточен под прикосновения единственного человека, чтобы больше никто не осмелился к нему притронуться, воспользоваться да украсть?В голове не складывалось, ни к чему, кроме липкого суеверного страха, не приходило, но отступать было некуда, как бы он себя ни обманывал, всё равно, поэтому, с трудом решившись да прикрикнув на затихших собак, мужчина сжал в пальцах обдающий холодом камень, до поры до времени остающийся обыкновенным не работающим кругляшом такой же обыкновенной речной гальки…И, тщетно прождав да успев отчаяться, уже почти зашвырнул тем в глухую скальную стену, когда вдруг заметил, что камень этот засветился, наконец, мягким мышьяковым свечением.В то же самое мгновение расщелина в горе зашевелилась, затолкалась наружу, будто детёныш в материнской утробе, пошла пузырями и оплавами сгорающего стекла. Расширилась, растрескалась, разверзлась, явив взору виденную мгновениями прежде пещерку. Правда, с малозначимым исключением — теперь отверстие разило не холодной липкой темнотой, а свежими запахами тревожливого рассвета, пением соловьёвых птиц да шелестом иномирной мокрой травы.Кристиан, глядя туда и глядя, различил беглым мутным мазком крепкоствольные свечи смотрящих в небо без неба дубов, узловатую тропку сквозь чавкающие торфняком и брусникой болота…— Пошли! Пошли этого болвана спасать... — тихо рыкнул он, угловато оборачиваясь к своим псам.Те, заострившись глазами, переглянулись, проскулили, оскалили обнажившиеся в зубах пасти…И, дождавшись, пока согнувшийся хозяин скроется в узком лазе колдовского перехода первым, верными неотступными тенями нырнули за тем следом, оглашая сдавливающую каменелую округу морозной песней заблудившихся в прошлых зимах волков.??????— Мне думалось, что я был очень добр с тобой, Вит.Вит, едва разобравший коснувшиеся слуха слова, но смысла их не понявший, устало поморщился — тело болело полученными кровавыми порезами, голова кипела протекающим парным молоком, во рту ползал да крошился иссушенный гиблый песок. С трудом отворив глаза, перед которыми мир начинал дрейфовать освободившимся ото льда речным лоном, обнаружил, что вовсе не сидит, как ему думалось, а почему-то лежит на боку. Господин, время от времени с ним говорящий, нашёлся неподалёку: чародей сидел за столом, убранным чистой скатертью, и, безотрывно глядя на юношу, отламывал кусочки от хрустящей краюхи, обмакивал те в красное вино, слизывал с пальцев капли, неторопливо пережёвывал пшеничную плоть.Вит, так пока и не осознавший сущности всего произошедшего, со стонущей тяжестью сел и тут же оглянулся, заслышав настойчивый железный звон. Повернув голову, с недоумением обнаружил, что руки, ноги и шея его были стянуты вервистыми цепями, прикованными к стене.В прежние времена учитель удерживал здесь пойманных диких зверей, занимаясь воистину чернокнижной магией, а сейчас, по прошествии нескольких лет, на место рысей и медведей угодил его глупый наивный ученик, столь отчаянно желающий обрести обещанную за роковую цену силу.— Не удивляйся. И не пугайся, мальчик мой, — мягко проговорил господин. — Я всего лишь хотел убедиться, что больше ты не ослушаешься меня.Вит, еле сдержав быстро прикушенные губы, нахмурился, кое-как подавляя продирающийся удушливый кашель, просачивающийся сквозь щель рта короткими рваными хрипами.В глазах пристально наблюдающего за ним порчельника колыхнулось задумчивое поверхностное сочувствие.— Ты, должно быть, хочешь пить? — вкрадчиво спросил он.Протянув руку и сняв со стола выпотрошенную засушенную тыкву, наполненную пахучей аловатой жидкостью, бросил ту Виту; половина содержимого в полёте пролилась на пол, оросив тот похожими на кровь лужами, половина же осталась внутри, плещась вспененной пьяной волной в чреве погибшего овоща.Вит, не находящий в себе сил ни на что решиться, растерянно поглядел на тыкву, на колдуна…— Выпей, — велел тот. — Всё лучше, чем терзаться жаждой. Рук твоих я у тебя не отнимал. Или ты предпочёл бы, чтобы я напоил тебя сам?Вита, испугавшегося мысли, что этот человек вот-вот приблизится к нему, непонятно что собираясь сделать в итоге, передёрнуло; пахнущее олениной и розмарином содержимое живота стремительно прильнуло к сократившемуся горлу, ошпарив то тошнотворно-горячим выжелченным касанием.Вновь покорный чужим неминучим условиям, юноша, вяло качнув головой, потянулся за тыквенным бочонком.Цепи от этого набрякли, болезненно впились в запястья и лодыжки холодным грубым железом, разрисовали шею двумя дужками отпечатавшихся красных полос. Пальцы кое-как ухватились за покатые рыжие бока, подтащили овощную флягу к тулову, несмело ту приподняли, скорчившись, когда оттуда пахнуло шальными парами, особой травой, терпковато-сладким ореховым мускусом…— Там вино, — услужливо подсказал господин. — Не совсем такое, к которому ты привык, но отнюдь не дурное. Попробуй.Вит, слишком отчаянно желающий утолить насланную на кости сумасшедшую жажду, подчинился.Припал, отдышавшись, губами к покатому краю и, добела ухватившись за посудину ладонями, принялся жадно глушить слезящий глаза напиток, ощущая, как с каждым глотком в лёгкие возвращается новым потоком украденный воздух, а тело заполняет летучая свежесть затеплившейся жизни.Отпив ещё с немного, чудодей через силу прервался, осторожно отодвинул тыкву, утёр тыльной стороной ладони губы и, несвязно теми шевеля, в ожидании неизбежного приговора воззрился на тёмного волхва, когда тот вдруг, не оставляя шанса собраться с духом, неожиданно озимо, меркло, молитвенно-нехорошо спросил:— Так что же… Ты, стало быть, хотел убежать от меня, неразумный мой мальчик?Теневые брови тучами опустились книзу, мелькнула молния не собирающихся мириться или прощать глаз.— Нет, господин… вовсе… нет…Вит не знал, говорил ли сейчас правду или нет. В конце концов, он же сам не согласился остаться в лишённом магии человеческом мире и пытался отыскать обратный путь в мир магический, разве не так?Колдун на это промолчал.Поднялся из-за стола, натянул на правую руку левую перчатку, поиграв в воздухе длинными привораживающими пальцами, точно придворный скоморох на струнах невидимой лютни. Медленным жестоким котом, загнавшим дикую полёвку в отрезанный от лугов да подземных нор каменный дом, приблизился к своему ученику, припал перед тем на колено. Обхватил кистью за острый изнурённый подбородок, вынуждая приподнять разбитое лицо и встретиться потерявшими в цвете радужками.— Мне казалось, мой дорогой Вит, что ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что лгать нехорошо, — ласково проговорил чернокнижник.Сердце Вита забилось возле самой бессильной кромки — быстрой-быстрой оттепелой капелью по сомкнувшимся тюльпановым чашечкам.— Но я… я не лгу вам, я же… — лёгкие заговаривающие уловки и недомолвки, до этих самых пор пропитывающие каждое второе слово Вита, почти впервые отказались подчиняться, заползая в глубокую тесную яму и шипя оттуда разбуженной лесной коброй. — Я искал проход, который по глупости потерял! Вы же сами это видели! Слышали! Не могли не слышать! Я хотел, я пытался вернуться сюда, к вам…— Быть может, так оно и было, — брезгливо и отрешённо пожал плечами мужчина, — но, как бы там ни было, делал ты это только из-за страха. Из-за своих собственных амбиций и не оставляющей тебя в покое ненасытности до всего, к чему тебе позволили под моим присмотром прикоснуться. Ты хотел вернуться к ним, к своим маленьким крылатым друзьям и неизученным пустышковым тайнам, но не ко мне. Я ведь прав, мой разбивающий сердце ученик?Вит, слишком хорошо наперёд знающий всю бесплодность своих смехотворных попыток, тем не менее, заведомо принимая провал, попытался вывернуться. Напряг все подвластные магические силы, что успел накопить за долгие пятнадцать лет, и с удивлением уставился на сковывающие цепи, неуверенно, но окрасившиеся разгорающимся малиновым свечением, покрывающиеся мелкими рубцующими трещинками, приподнимающиеся в невесомости над отпустившим полом…Первая глубокая скважина, прошившая и разломившая напополам случайное звено, сполохом Болотных Огоньков пробежалась вверх, разрывая следом и все остальные звенья; неожидаемо освободившийся от сдерживающих кандалов, почти полностью выпитый и едва живой, юноша ощутил вскруживший ликующий восторг, азарт самой первой давшейся победы…И тут же, выкатив полопавшиеся в капиллярах глаза, зашёлся беззвучным удушающим криком — несравнимая по мощи магия учителя, вонзившаяся в ответ в его кровь, заструилась, разрывая и подчиняя, по венам, окутывая каждый внутренний орган невыносимой пронизывающей болью: сердце, лёгкие, почки, желудок. Воздух скоротечно закончился, взорвался, оставил за собой одну страшную и жгучую пустую сухоту; Вит, успевший усесться, пошатнулся, привалился спиной к стене, потёк по той вниз обездушенной соломенной куклой.— Полагаю, ты и близко не догадываешься, как мне грустно смотреть на твои жалкие кривляющиеся попытки… — красивое белое лицо исказила презрительная гримаса. — Я смел надеяться, что за срок, минувший со дня нашей первой встречи, ты научишься чему-нибудь более… Более. Знаешь, что я умел делать в твоё время? — Холодные пальцы, поддев под подбородок, несильно, но стиснули тощее горло, не позволяя тому выдавить ни единого звука. Холодные губы, опустившись уголками вниз, приблизились к губам чужим, изрезанным полосочками неприкрытой сочащейся крови. — Варить зелье, отнимающее у любого, кто его вдохнёт, всякую волю. Добывать восхитительный в своём ужасе экстракт печени только-только родившегося на свет младенца. Изготавливать сыворотку из змеиного вымени. Молоть муку, процеженную сквозь лунное сито… А ты не можешь справиться даже с куском железа, не истратив на это всех своих сил? — последние слова влились в Витов рот вместе с накрывшим удушливым поцелуем, терзающим не столько телесной болью, сколько надломом заметавшейся в безвыходной коробке души.Усыпляющее, незнакомое, заживо сжигающее кошмарное ощущение, казалось, уничтожало все кости: выворачивало наизнанку позвонки, разделяло хрящи, расщемляло волокна; останься при нём голос и воздух — Вит бы орал в два воющих белых горла, рыдая захлёбывающимися слезами, но даже это ему было более неподвластно.Подвластно было только таращиться на вырисовываемую спятившим воображением оленерогую смерть с оскаленным серым черепом, что, склоняясь, пыталась притронуться костяной ладонью к его лбу, и слушать, не веря в истинность того, о чём кричали уши, как под ломким скрёбом, воем и рыком тонкая деревянная дверца ветхого колдуньего домишки покачнулась и мёртвым выбитым пластом повалилась на пол, подняв тучу трухи, листвы, сена да пыли.Магия, сплетающая погребальное прощание, оборвалась; стрельнувший почерневшими глазами чернокнижник отпустил мальчишечий подбородок и нехотя отстранился, не доведя начатого до конца, и Вит, жадно ухватившись за заструившийся обратно через рот кислород, повалился навзничь, задыхаясь сдавившим глотку кашлем, в то время как в открывшемся дверном проёме, окропившись предупреждающим сиплым бешенством, выросли две чёрные как смоль собаки.Напрасно Вит, отдающий последние силы, чтобы продолжать дышать, пытался прогнать их — собаки, такие же упрямые, как и их хозяин, слушаться не собирались, оставаясь стоять и с настороженным предупреждением смотреть, как возвысившийся мрачный колдун, не проронивший вслух ни единого слова, беззвучно и грозно поднялся на ноги; возле пальцев его, потемневших в костяшках, заиграли огоньки бесоватой червонной силы, клокочущей едва удерживаемой злостью.От запущенного в них огненного копья, пронзившего воздух на мириады краплёных осколков, звери увернулись ловко; пока одна собака потрусила вдоль правой стены, отвлекая внимание колдуна, вторая, припадая на передние лапы, замыкала кольцо со стены левой, целясь мужчине в накрытую длинной гривой шею.— Несчастные вы твари… Неужели вам не хватило того, что случилось с вашими предками в прошлом?! — исказившись в стеклянном уродстве, прохрипел волхв.Второе копьё, блеснув вечереющим светом отловленных небесных зарниц, насквозь пробило стену, едва не задев круп чудом увернувшегося пса. К задымленному потолку взметнулись обломки камней, ворохи жжёного сена, ядовитые пары разбившихся колдовских склянок, растекающихся по полу пёстрыми зельеварными лужицами…Когда один из псов, преследуемых очередной вспышкой беспощадной магии, успел очутиться с ним рядом — Вит не знал. Тот просто был здесь, просто смотрел мерцающими лунами слишком умных глаз, тщетно пытающихся сказать то, что глупый человек, вопреки всем своим умениям, так нелепо не мог расслышать. Не реагируя на слабые немые протесты, чёрный пёс ухватился зубами юноше за воротник и, одним взглядом заставив того прекратить препятствовать, мешать да сопротивляться, медленными шажками потащил прочь от удерживающей безрешетной клетки.В тот же самый миг пёс второй, взвыв вышедшим на искомый след январым волком, прекратив петлять и загонять, бросился на колдуна. Мощные челюсти сомкнулись на перехваченной руке, прогрызли плоть до самых хрустнувших костей, пустили поток бурлящей горячей крови…И не разжались даже тогда, когда сотворённый из чистого страха кровавый меч, выросший в уцелевшей кисти шипящего ледяной змеёй чернокнижника, настиг ненавистного рычащего зверя, прошив тому навылет шкуру, брюхо и кишки, добравшись до хребта, проламывая отдающую желтизной кость и выходя мерцающим остриём из брызнувшей багровыми лужами спины.Пёс, разрываясь жалобным горловым визгом, взвыл, разнёсся по комнатам терзаемым ветреным криком…Но, несмотря на ужасную добивающую рану, стремительными рывками выпивающую жизнь, челюстей не разомкнул.Вит, трясущийся в подгибающихся локтях и коленях, видел, как костенели и каменели лапы второго пса, что продолжал упрямо тащить его отсюдова вон, как влажнели и выгорали его глаза…— Дьявол… Дьявол, дьявол, дьявол! Умри уже, никчёмная ты тварь! Умри наконец, слышишь?! — Меч в руке мага колол, пропарывал, резал обращающиеся в жуткое месиво собачьи внутренности, кровь хлестала красным шквалом, на пол падали ошмётки освежёванной убитой плоти. — Умри, ты…!— Это ты сейчас умрёшь!Вит — обессиленный, проигрышно сражающийся с подступающим тёмным сном, хватающим под хрупкий кадык — непонимающе смотрел, как из проёма выломанной двери выскочил знакомый до боли чёрный человек. Почти до неузнаваемости изменённый яростью и злобой, он, помедлив лишь с долю не успевшего отсчитаться мгновения, набросился на сбрасывающего вцепившуюся собаку чернокнижного волхва со спины, перехватил тому горло, крепко стиснул, намереваясь, кажется, сломать ему шею. Бросил беглый кровавый взгляд в сторону продолжающего сжимать челюсти пса, пересёкся с протёкшими глазами остекленевшего на грани видимости Вита…— За всё то, что ты причинил им обоим — жизни твоей будет мало, чтобы расплатиться, поганая ересь… — злостным шёпотом прорычал он, удерживая эфемерный призрак колеблющейся победы на кончиках надрывающихся пальцев.Глаза колдуна подёргивались, светлели, покрывались бледной размазанной мутью, рот конвульсивно хватал воздух, кожа отдавалась проступающим из ниоткуда пепельным морщинам, волосы укорачивались, выпадали целыми комьями, безобразно седели. Колдун кривлялся, бился, колотил по пустоте конечностями до тех пор, пока свободная его рука не прошлась по рукам Кристиана, не оцарапала те длинными жёлтыми ногтями, а затем, на один короткий миг, не скрылась в складках провисшего бело-синего одеяния…Сердце наблюдающего за этим Вита, наполнившись кошмаром подступающей тревоги, содрогнулось, конвульсивно сжалось, истово заколотилось о кости.— Кристи… Кристи… — он попытался пошевелиться и податься вишнеглазому человеку на помощь, но тело наотрез отказывалось подчиняться; магия, влитая старшим волхвом в кровь, ещё долго обещала пожирать плоть, мучая ту ломкими бесконтрольными судорогами. — Пожалуйста, услышь меня, Кристи… Кристи!Одинокая чёрная собака, остающаяся рядом придирчиво берегущим охранником, нехотя выпустила из пасти натянувшийся воротник, подняла уши. Чернокнижный колдун между тем вновь выпростал на свет накрытую длинным рукавом руку, в тонких испепелившихся пальцах блеснул матовый лоск полированного агата.— Почему же ты ни в какую не слышишь меня… Ты! Ты, послушай! Хороший, славный, умный мой пёсик! — воззрившись с мольбой на обхваченного за морду ладонями зверя, Вит зашептал, закашлял, запросил с ещё большей поддушивающей паникой: — Прошу тебя, иди! Не стой здесь! Не пытайся ни от кого меня защитить! Иди, главное, иди к нему на помощь!Чёрная собака, слабо, но ощерившись, показала волшебнику измазанные пеной зубы, поджала хвост, чайно-холодными глазами говоря: хозяин приказал сторожить тебя. Приказа хозяина я не нарушу.В то же самое время колдун, танцующий в страшном смертельном танце, ловко извернулся гибкой оборотничающей спиной, подался назад, выиграл для себя половину локтя необходимого свободного пространства. Взвились кверху длинные журавлиные подолы, хвосты и юбки закружились снежными хлопьями да цветками опасной зимней калины, и нож со шлифованной рукоятью, выпростанный из рукава, вонзился в грудь загнанного врасплох оступившегося Кристиана, сплюнувшего по-детски удивлённой рудой кровью.— Кристи… Кристи…! Кристи!Вит, надрывающий разорванную глотку, отказывающуюся кричать так, чтобы голос поднялся над давящимся рыдающим шёпотом, тщетно бился, тщетно пытался подчинить отказывающее бесполезное тело. Хватаясь пальцами и ломающимися ногтями за трещины в дощатом полу, кое-как подтаскивая ноющие ноги, пополз, беспомощно распластанный на брюхе, навстречу, в замыкающей панике шаря взглядом по порушенным стенам, потолку, расколотым мензуркам и пробиркам…Пока на глаза, наконец, не попались налипшие на стены соты слабо-слабо помигивающих зачарованных клеток, за хрустальными прутьями которых, трепеща, всплывая да погружаясь обратно на железное дно, сгорали волшебные болотные…Огоньки.Хрипящий ненавистью чернокнижник, сбросив с руки истекающую последними жизненными каплями собаку, развернулся к опрокинутому на колени Кристиану всем своим телом, с остервенелым рыком как можно глубже засаживая в раненную грудину входящий по рукоятку нож, мгновенно впрыснувший в заискрившийся воздух чадящие запахи погорелого костра, сушёной волчьей ягоды, сока вскрытой ночующей лягушки — так пахла магия, облизывающая заговорённый клинок, и простой, пусть и физически да духовно сильный человек, каким бы стремлением ни обладал, магии этой противостоять…Не мог.— Пожалуйста… я прошу тебя… прошу… Неужели ты не видишь, неужели не понимаешь, что сейчас… произойдёт…? — рваным хрипом закашлял Вит, из оставляющих сил хватаясь за жилистые ноги скулящей над ним собаки. — Ну же…! Сделай… это! Защити его, а не меня! Спаси… спаси… его…! Освободи… их… освободи… Огоньки… огонь… ки…Воля покидала выпитое тело быстроногими разбегающимися рывками, отнимая способность мыслить, дышать и связно говорить, оставляя одни черношкурые страхи, скручивающую боль в тихо-тихо выстукивающем сердце, клубящуюся в разуме неназванную темноту. Покидающим его сознанием Вит ещё смутно видел, как собака, всё-таки подчинившись и кинув его, бросилась к подвешенным над потолком взволнованным клетям. Перемахнула через голову завывающего колдуна, попытавшегося перекрыть ей путь, оттолкнулась когтистыми лапами от покачнувшейся балки, взвилась вверх, врезаясь массивным боком в рядок плотно сбитых выстекленных клеток…Вит, пусто и блёкло отмахивающийся от приближающегося пола трясущимися ладонями, не знал, сработает его гиблая, отчаянная затея или нет, потому как слишком хорошо помнил, что заклятие с заточенных духов мог снять лишь тот, кто сам обладал волшебными силами, независимо от того, был он человеком или же любым иным существом, но…Где-то там, почти уже в самом усыпляющем конце, он всё-таки услышал — услышал, а не приснил... — встрепенувший, напитавший, наполнивший всё засмеявшееся тело кристально-звёздный звон опадающего железа и то, как, потрескивая бурным озлобленным нетерпением, на волю высыпались головешки верещащих огненных созданий, наливающихся поползшим над полом дымом отсвечивающей аспидной шкуры.Чёрный колдун, непозволительно поздно понявший, что произошло, отпустил чужое надорванное тело, попытался переключиться на освобождённых клокочущих пленников, но…Сейчас, именно сейчас, когда он был ослаблен, всклокочен, ранен и зол, было слишком поздно.Огромные василисковые змеи, извивающиеся длинными и толстыми сложившимися телами, проламывали головой летящую вниз загорающуюся крышу, раскрывали пасти с иглами смертельных тонких зубов. Шевелили выброшенными синими языками, наливались про?клятым пламенем полыхающих глаз, хлестали хвостами, чинили вокруг набирающий обороты стрекочущий пожар.Змеи крушили стены, сворачивались рычащими угрожающими кольцами возле забранного в тупик колдуна, ещё пытающегося, так глупо и безнадёжно тоскливо пытающегося рубить им головы кровавым своим мечом…Более не понимая, снился ему незаметно настигший сон или то была всё ещё правда, Вит сумел отрешённо заметить, как, сотрясшись всем извергнувшимся телом, вернулся к выбравшейся из теневой завесы жизни Кристиан, схватившись непослушными почерневшими пальцами за рукоять оставшегося торчать из груди ножа. Как обернула в его сторону голову чёрная окровавленная собака со слабо тлеющими лунными глазами — один из последних потомков далёких кристиановых псов, несущих в своих венах след канувшей в прошлое необузданной магии. Одна из мечущихся в агонии змей, покинув сцепившееся гнездо, бережно вытащила из-под обломков собаку раненую, обхватила ту в кольцо хвоста, раскрыла клыкастую пасть, заглядывая в лицо уже ничего больше не соображающего Вита — единственного ученика злословного жадного колдуна, своего глупого маленького пленителя и чудаковатого мечтателя двух перекрещенных баюльных лун…А дальше не стало уже ничего: краски, картинки, чувства, звуки — всё это покинуло уткнувшегося лбом и губами в красное загорающееся дерево юношу, в охолодевшую душу вполз густой, едкий, вороний туман, земля покачнулась, поменявшись местами с вершинами заглядывающих в прорези гор…Согретый единственно уцелевшей мыслью, что мужчина с алыми глазами всё-таки оставался жив, Вит, прекратив сопротивляться обрывающему ниточки белому морозу, провалился в пучину пожирающего бессильного Ничего.Во сне, сморившем юного чародея, наблюдающего всё это с далёкой отстранённой стороны, горел, полыхая угольями и поленьями, много-много лет ютивший его колдовской дом. Болота, на которых тот стоял, поднимались вскипевшей огненной волной, когда громадные блестящие аспиды погружались, уходя с головой, в пучины, унося с собой тело неподвижного порчельника. По опустевшему блёклому свету неслись палёные облака золы, толчёного чёрного камня, сажи, копоти, пыли, трухи…Живой, дышащий, никуда от него не ушедший Кристиан, прихрамывая на обе ноги, тащил на себе и его, и черношкурую собаку в покрывающихся грубой коркой красных лепестках, и собака другая, с мольбой заглядывающая молчащему хозяину в глаза, трусила рядом, поджимая под брюхо опавший хвост, на что мужчина, всякий раз отводя угрюмый зрак, говорил, что не в силах больше никому из них помочь.Вит, никем не замеченный и безгласый, витал там же, гладил ласковыми ладонями пёсьи бока и щёки, нашёптывал, что всё обязательно будет хорошо. Целовал горячий пересушенный нос, вдыхал в приоткрытую пасть свой собственный будущий воздух, вощёные частицы добровольно разделённой жизни. Целовал страшные рваные раны, наговаривая над теми слова всех заклинаний, какие только успел узнать, какие получалось вспомнить, какие прямо здесь и сейчас, в этом пространном мире без мира, создавал сам, пошивая вместе с осенью и вечной весною.— Тебе ещё рано в твой добрый собачий рай, слышишь? — просил, шептал, говорил он, искорка за искоркой посылая в бездвижное, но продолжающее дышать тело, наполняя то новой кровяной росой. — Тебе ещё рано в твой рай, тебе пока нельзя, потому что ты нужен здесь, славный, дивный, красивый, умный, хороший мальчик…Вит нашёптывал, напевал, колыбелил и баюкал, безвозвратно и безвозмездно отдавая этим троим всё своё сердце, плакал без слёз и без слов же прощался с догорающим огнём рушащегося под пальцами прошлого…...и, покачиваясь в надёжных удерживающих руках, просто и прозрачно спал, бессильно досматривая свой заканчивающийся утихомиренный сон. ??????Спустя четверо с половинкой суток Вит наконец-то открыл глаза.Горячий, истощённый, взлохмаченный и мокрый, он лежал в глубокой тёплой постели, заботливо накрытый несколькими слоями из накинутых сверху одеял, пледов, шерстяных шалей, даже грубого половичка на самом верху тяжёлого и пробивающего на смущённый смех сооружения, будто тот, кто соображал это всё, каждой своей каплей боялся, что тщедушное тело непременно сдастся, не поддержи в том насильно вскормленного огня.В очаге, потрескивая свежим дубьём, горел жаркий костёр, по столам и полкам разместились зажжённые свечи, перемигивающиеся звёздами одинокого небосвода.Вит, простонав от пробежавшей по пробудившимся жилам тягучей боли, с трудом повернул голову, кое-как приподнялся на локтях…И тут же, забившись прытким обрадованным жаворонком, увидел рядом с собой на постели двух здоровенных чёрных собак — повизгивая во сне, они потешно дёргали лапами и хвостами, преследуя невидимую добычу, удирающую сквозь зализанные туманами утренние холмы.— Проснулся, значит? — там же позвал непривычно бережный, но всё равно знакомый до поджавшейся сладости голос.Вит, заробев из нутра, рассеянно и смущённо вскинул голову, встречаясь взглядом с пристальной парой чужих красных глаз, смотрящих с упоительным беспокойным волнением.Кристиан, тоже обнаружившийся здесь, совсем-совсем близко, всего-то в изголовье одной на всех четверых кровати, протянул к нему руку, ощупал лоб и осунувшиеся влажные щёки, среагировав отчего-то безразмерно довольным кивком.— Жар у тебя спал, значит, жить будешь, — сообщил он с до того облегчённым видом, что одним только этим выдал себя с поличным да со всей головой, когда сам даже близко не собирался обмолвливаться бедовому кудеснику и словом, что всё минувшее время практически не спал, сидел неустанно рядом, поил сваренными на скорую руку отварами, сбивал недуг, таскал из лесу травы, воду и до единого переместившиеся на кровать сугробики всех отыскавшихся в доме одеял.Вит, суть уловивший, но уловивший пока смутно, ещё более смущённо улыбнулся в ответ, поморщился от ударившей по нервам телесной боли. Вновь, не зная, куда себя деть, поглядел на лягающихся во сне собак…— Они в порядке. Оба, — верно истолковав его взгляд, тихо проговорил Кристиан. — Уж не знаю, что за ангел спустился к ним, но раны, на которых я успел поставить крест, затянулись за три дня. Думал уже, что неизбежно придётся хоронить, а тут вон какое чудо приключилось… — Здесь выкупанные в бузине глаза вдруг расширились, с тенью немой догадки уставились на споро отвернувшегося мальчишку. — Погоди… неужели… ты же сам всё это время не приходил в себя, тогда как… Но твоих ведь рук… дело…?Чудодей нервно хмыкнул. Неловко и неуверенно, но с искренней радостью рассмеялся. С обогретой медовой улыбкой коснулся бархатных собачьих ушей, невесомо перебирая в пальцах длинную спутанную шерсть.— Может, и моих, хотя знал бы я ещё сам… То есть я помню, что пытался ему помочь, но мне казалось, что всё это было просто-напросто сном, так что…Кристиан молча посмотрел на волшебника, на спящего пса, на трещащий в жерле костёрный огонь… Потом всем своим телом перетянулся на постель, грузно развалился в тесности с застывшим кудесником, потревожил недовольно заворчавших псов. Сгрёб ошалело пискнувшего юнца в охапку, устраивая белокурую голову у себя на груди, небрежно перевязанной серыми грубыми тряпицами — Вит чувствовал, что и его рана почти полностью саму себя исцелила, оставив лишь напоминающее клеймо несгорающего шрама.За окнами выл холодный чертополоший ветер, стучались поредевшие ветки, плескалась о древесные стенки озёрная вода…— А ведь, знаешь, с какой-то чудаковатой стороны задание-то ты его, этого неладного порчельника, выполнил… — будто совсем ни к кому не обращаясь, пробормотал вдруг мужчина и, заприметив смурое удивление, проскользнувшее на синеглазом лице, выдавил на губы неумелую да горькую, будто настойка терновника, улыбку. — Не бери в голову. Поспи лучше. Рано тебе разговоры водить. Да и я с тобой заодно посплю, смаривает что-то чутка…Он широко и с чувством зевнул, не трудясь прикрыть рта, поёрзал, поглубже зарываясь в покорную ласку сновидческого ложа, закрыл утомлённые глаза…И уже через несколько шатких ударов взволнованного волхвующего сердца накрепко уснул, тихо посапывая в златокудрую макушку бездвижного чародейского юнца.Вит ещё долго глядел в потолок, вслушивался в умиротворяющее дыхание красноглазого мужчины и его добрых косматых псов. Улыбаясь самыми уголками губ, лениво и обогрето думал о том, насколько всё-таки здесь уютная, тёплая, замечательная норь. Живая, светлая, упоительно солнечная, будто вечное лето, пойманное в грубый холщовый мешок из-под пыльной картошки, и уходить из такой нори больше никуда, никогда и ни за что не хотелось.Юноша, сонно хватающийся за эти мысли, зевнул, уткнулся носом в духоту ароматных лесных одеял, придвинулся поближе к Кристиану…И только тогда, уже почти-почти задремав, где-то на размытой переползающей грани понял — совсем по-своему и совсем не так, но... — вдруг, что тот имел в виду, ненароком обмолвившись про странно выполненное поручение.Ведь действительно…Единственный на свете портной, способный пришить погибшему было ангелу живые творящие ладони, был всё это время с ним рядом.