Пролог. (1/1)

Он сидит напротив него. За порогом неестественной улыбки брюнета и очертаний холодной серьезности темноволосого мужчины нет и капли сострадания друг к другу. Они знают, что обманывают. Один?— своей неискренней радостью, другой?— бессмысленной грубостью. И оба ведь понимают, что эта граница высокой стены не будет стоять вечно, но чтобы увидеть, что за ней, ее нужно сокрушить. И они понимают. Понимают, что их чувства наконец обретают первые побеги цветов души, что больше никогда не завянут. Разве только, если один из них не перестанет чувствовать то, что чувствуют первые в мире лепестки сакуры. Свободу, привязанность к ветру низкогорья, оживлённое начало влюбленной поры и независимость от чужого взора и слов.— пожалуйста, прекратите, Томиока-сан. Все это... очень глупо, разве нет?—Уверенность в юношеском голосе отчасти заменяется волнением, стоит Камадо словить собственное отражение в томно-синих, как глубокие озёра, глазах.— ты понимаешь, что я не уйду, пока ты не откроешь мне себя. Каждый раз, из минуты в минуту, из часа в час, изо дня в день, стоит на тебя посмотреть, как я сразу осознаю, что не могу и глазом повести на твой фальш. Я не терплю подобных тебе,—Топорный и сильный хват оказывается на плотной ткани ворота белоснежной рубашки, контрастно-рубиновые глаза становятся заметнее, стоит зрачкам сузиться. Крепкая рука принужденно держит чужое тело у бетонной стены, не отпускает, потому что Томиока знает: он убежит. Спрячется куда подальше, как в прошлые попытки помочь и замкнется в себе ещё больше. Он сдерживается. Держит в себе всю ту боль, что ему причиняют. И хоть Танджиро боязливо вглядывается в чужие черты лица, он не думает о том, чтобы хотя бы попытаться оторвать от себя эту кисть с тонко-изящными пальцами.Парень склоняется, насильно приближается к мальчишке и жарко выдыхает в пухлые губы, заставляя того выдавить из себя лишь надрывистый выдох, что полон отчаяния и той неготовности к новым чувствам.