18. Ах, Юмми, Юмми (1/2)

Памятуя о прошлых уроках Джокера, Юля ждала расплаты вот-вот и с минуты на минуту. Но ничего не происходило. Как будто Джокер забыл о своих словах или взял их обратно, не удосужившись предупредить об этом никого. Но-о… Нет. Это не его стиль, мистер Джей никогда ничего не забывает и никому не прощает ни слов, ни жестов. Слово не воробей, и случилось непоправимое — оно вылетело. Если по-хорошему, то смотаться бы из дома, отсидеться где-нибудь. С годик. Авось мистер Джей простит и слова, и новый побег. Он часто и подолгу разговаривал по телефону. Чёрт, по Юлиному телефону! Её до сих пор терзала обида, жгучая засранка не давала ей покоя. Хотелось забрать своё, но Юля не решалась. Самое малое, чем она могла отделаться — это получить по рукам. О большем даже думать не хотелось. Зато мистер злодей охотно отпустил Ареса на пару дней к любовнику, хоть у кого-то что-то хорошее в жизни происходит. Лишившись единственного собеседника и будучи запертой в одной квартире с Джокером, Юля внезапно заскучала.

То есть почти заскучала. Если уж совсем по-честному, она не успела даже как следует вкусить апатию, как что-то изменилось. Джокер вдруг стал другим. Серьёзно. Учуяв, что его игрушка затосковала, он сменил тактику. Вечером, закончив телефонные дела, он отключил телефон. Юля удивилась. Затем выключил свет. Комната погрузилась во тьму, пугающую, так и виделось, как тени поползли по стенам. Жадные, прожорливые, потянули ручонки к Юле. Она испуганно замерла в кресле. А что если Джокер решит провернуть злую шутку и заставит её попробовать противостоять ему? У неё и правда не останется выбора: убей или умри. Хотя в её случае чуть проще: сдохни или умри. Темнота окутывала. Вдох. Душно в комнате один на один с маньяком и психопатом. Выдох. И обжигающий холод трогает за плечи, касается рук. Зажмуриться и распахнуть глаза. Бесполезно. Темнота молчит, наблюдает, скалится, обнимает за плечи.

— Малыш-шка, — отзывается тень теней. Юля вжалась в кресло, прижав к себе книгу. ?Американский психопат? — не самое обнадёживающее чтение рядом с Джокером.

— Иди ко мне, — зовёт чарующий голос. Густой. Мурлыкающий. Предвкушающий. Оттого пугающий. Тень на диване двинулась, обозначив себя, и Юля на ощупь пошла навстречу своей ночи. Скупые фонари сегодня не горят за окном, будто нарочно, будто по щелчку Джокера не стали зажигаться. Густые заросли перед окном ловят стеснительные отблески от окон близлежащих домов и оставляют их себе. Не разрешают влиться в комнату. Холодно. Душно. Страшно. Джокер коварен. Хотелось остаться на месте, прирасти к полу ногами, как корнями, но её сомнение перечёркивает туманное: ?А-ах?.

Диван скрипнул, и Юля вздрогнула. Всхлипнула, потому что ей внезапно не понравилось предвкушать представление, но она послушно опустилась на диван и пригляделась к серым очертаниям. Джокер наклонился к ней, несколько раз облизнулся у её уха и прикоснулся губами к мочке. — Я… У меня должок перед тобой. Юля зажмурилась, вспоминая хоть какую-нибудь молитву. ?Отче наш…? Почему она боится? Из-за темноты? Или потому что в сумерках спрятался Джокер и теперь подкрался?

— Нет, ты… — сбито мямлит она, вспоминая, как складывать из звуков слова. — Тш-ш-ш, — перебивает её Джокер. Приложил палец к её губам. Надавил.

Юля сглотнула вязкую слюну и послушно приоткрыла рот. ?Молодец?, — шепчет темнота. ?Какая послушная девочка?, — подхватывает тишина. — Джей, — всхлипнула Юля. — Тише, малыш-шка моя. Было больно. Он заламывал ей руки. Терзал. Рвал её стоны, пил с губ всхлипы. Время вдруг остановилось, став густым, неповоротливым, несговорчивым. Пальцы больно впиваются в кожу, царапают бёдра. Юля простонала, но тяжёлая, пахнущая порохом ладонь легла на её рот. Прижалась. В носу защекотало от едкого запаха, захотелось отвернуться. Он ищет на её шее нежные точки, пробует каждый клочок истерзанной кожи зубами. Давит, впивается, а Юля сдавленно вскрикивает сквозь его ладонь. Она попыталась укусить его горячие пальцы, рука дрогнула, пропала с лица. Юля не успела вдохнуть облегчение: р-раз! Звонкая пощёчина обожгла щёку, Юля всхлипнула, и ладонь снова легла на влажный рот.

Она не хочет его, пытается извиваться, боится, но всё равно сопротивляется. В ответ он прижимает её к дивану, и едкий скрип разносится изломанным смешком по комнате. Где-то на задворках сознания затравленный голос пищит, заходясь в истерике, просит замереть и перетерпеть, но Юля не слушает его. Упирается рукой в грудь Джокера и пытается оттолкнуть. Он схватил её запястье, поудобнее, приспосабливаясь, выискивая место послаще, понежнее. Мягкие косточки трещат в его хватке, и Юля кричит. Плачет.

Джокер отстранился внезапно, тяжесть его тела пропала, исчезла, растворилась, будто и не было ничего. Будто приснилось. Юля приподнялась, боязливо подглядывая за тенью сквозь солёный туман. Почему он вдруг передумал? Не из жалости ведь. Нет. Она села и поджала под себя ноги, а когда попробовала отползти, Джокер приблизился. Медленно, будто боялся спугнуть. Щёлк. Ночник над головой лениво осветил диван, его света едва хватало, чтобы разогнать тьму на длину вытянутой руки. — Оу, малыш-ш, — Джокер наклонился, заглядывая в Юлино заплаканное лицо и ища её глаза.

Она отвела взгляд в сторону, пряча слёзы, но настырные пальцы легли на подбородок и приподняли голову.

— Я что, сделал тебе больно? — в его голосе ядовитое удивление. Пальцы мягко, очень осторожно дотронулись до плеча, и Юля вздрогнула. Подалась было назад, но пальцы сжались достаточно красноречиво: нельзя.

— М-м? — он снова заглянул в её глаза. Она всхлипнула, и его рот накрыл её губы. Всё вдруг поменялось, перевернулось с ног на голову, будто Юля выдумала себе и боль, и глупые слёзы: руки бережно касались, изучали изгибы, останавливались на чувствительных точках. Гладили. Она обняла его и позволила уложить себя. И снова тяжесть мужского тела. Ласковые поцелуи, долгие. Так любовники, увидевшиеся после долгой разлуки, встречают друг друга. Вдох. Выдох.

Боли нет. ?Нельзя верить!? Кричит внутренний голос. Она целует Джокера. ?Очнись!? Он углубляет поцелуй, и она отвечает. ?Не верь!? Она улыбается в его губы. Пропадёшь! Она обнимает его за шею и притягивает к себе, прижимается, стонет. Хочет пропасть. Утром Юля первая выползла из-под бамбукового одеяла и упорхнула на кухню. Проснётся зло и кушать захочет, а Ареса нет — значит, виноватой останется Юля. Не Джокеру же кашеварить. Пока она колдовала над завтраком, Джокер занялся делами — звонил, рычал в телефон, ругался. Юля прислушалась. Не в духе, кажется, домашнее злобное божество. Вариант ?А?: притвориться мебелью и постараться не дышать в сторону Джокера. Вариант ?Б? попроще: занять комнатушку Ареса и раствориться в книжках. Вариант… А больше вариантов нет!

?И повторится всё как встарь…? Один на один с маньяком в одной клетке. Не с тигром, не со львом. Вчера вечером она едва не поверила ему, его губам, его пальцам на её коже. Гнилым словам. Чуть не упала в них с головой. Рыбка, которая дотронулась до крючка, готовая проглотить вкусную наживку. Это не приступ нежности, нихрена подобного! Гений мысли задумал какую-то новую игру, в которой Юле отведена роль шальной карты. Она решила попробовать проверить свою маленькую теорию и пробралась на кухню к Джокеру. Почесала нос. Кашлянула. — А можно я… прогуляюсь?

Джокер лениво перевернул страницу газеты и причмокнул. Облизнул губы. Не поднимая глаз на Юлю, ответил тихим скучающим голосом: — Валяй. О! Купи-ка чего-нибудь… Н-ну… Пожева-ать. Съедобного. И-и… будь добра, используй прогулку с по-ользой и для начала не ешь никаких, хм, гадостей.

И всё? Никаких нотаций? Никаких ?Сидеть-бояться!?

Пицца? Не очень вредно, в меру калорийно, Джокер вроде с удовольствием в прошлый раз умял какую-то мясную. — Оу, ку-уколка! — она повернулась к выходу, но остановилась. Обернулась. — Мамочка скуча-ает по своему пупсику и, хм, всё такое, н-но будь так добра-а, держи пальчики подальше от телефо-онов. ?А то я тебе их переломаю?, — Юля мысленно закончила его мысль и молча кивнула. Да, босс! Есть, босс! Стоп! Это что, опять игра? Старые добрые кошки-мышки, только кошка не хотела переломить мышке хребет? Ей захотелось поскорее выскочить из квартиры и нестись подальше от этого места. Но что толку, если блудное дитя всё равно вернётся к вечеру домой, а иначе папочка о-о-очень сильно разозлится.

И она молча ушла, переполненная удивлением. До краёв. Что-то не вязалось, чувство дежавю не оставляло, всплывало какой-то подавленной неразбуженной второй личностью и дышало в губы. Заглядывало в глаза. ?Мать, ну ты нормальная, нет?? — Юля одёрнула себя, прогоняя странные мысли.

Хотя… В прошлый раз шестое чувство её не подвело, потому что когда гаденькое предчувствие высунуло мордочку из норки, Джокер усыпил Юлю. И бдительность заодно. И на Юлю свалился пиздец.

В самый центр она, понятное дело, не поехала, так, поотиралась вдоль местных ебеней. Но там, где окраина уже хоть как-то напоминала цивилизацию. Около небольшого кафе — ?Мартин любит Мартину? — раздавали печеньки с предсказаниями. Бесплатно. Юля с удовольствием взяла одну, предложенную зазывалой, отошла и с опаской надломила ?свиное копытце?. Предсказания — они такие, падлы несговорчивые, любили сбываться, особенно если выпадало что-то гадкое, жуткое и ?ох ёптеть?. Печенька сладкая, песочная, но крепкая. Бумажка шуршащая, сложенная в несколько раз. Развернуть. Прочитать. Охренеть. ?Луна в Марсе, а Марс в кармане. А вообще что-то я сегодня не в духе, спроси у другого печенья?. Лады. Юля вернулась к кафе, невинно улыбнулась, типа я тут впервые. Мало, что ли, синеволосых нимф в городе? Да каждая третья! Печеньку она получила, поспешила раскрыть её и вытянуть бумажку.

?Время удивляться! Попросите вашего любимого человека удивить вас, и вы не пожалеете?. Да щас! Идите-ка в жопу! Юля скомкала бумажку, выбросила в урну и хотела было отправить в пешее эротическое и печеньку, но вовремя одумалась. Ей захотелось прихватить печеньку и для Джокера, но наглости всё-таки не хватило. Видимо, счастье заключалось в чём-то другом, поэтому она забежала в мелкий дорогой закуток с подарками, отыскала на полке конфеты с предсказаниями и купила одну коробочку. Не удержалась, расковыряла картон и достала один кругляшок.

На обратной стороне обёртки красными буквами, как кровью, выведено: ?Вы окажетесь во власти бури?. Сволочи вы бестактные! Да чтоб вас ваши же предсказания догнали! Все эти пошлые намёки придуманы для влюблённых недолюбленных тёток, которым не хватало изюминки, искры, безумия. Тем самым, упивающимся дешевыми любовными романами с рыцарями и принцессами. У Юли со всем этим перебор, даже секс в её жизни слишком гипертрофирован. Что толку от глупых слов, если, предположим, дома ждал увалень из отряда тюленьих? Какая там буря, люди? ?Морковка моя, я так хочу холодного пивка, сгоняй-ка к холодильнику?. Очень эротично. Уже бегу и роняю трусы, дорогой!

Хотя Джокеровский ?кофе? тоже так себе. Не тянул даже на третьесортный любовный роман, хотя Джокер и любовный роман — это как Джек Потрошитель и спящая красавица. Целовать бедняжку прЫнц не станет, зато смерть будет быстрой и безболезненной. Но это неточно.

Что бы написали в романе про Юлю и Джокера? Что девочка ринулась в бой — перевоспитать неуёмного злодея. Искала в нём совесть, а раскапывала страшные тайны, мрачную правду и необъятную ложь. И однажды ей удалось растопить сердце этого негодяя… Господи. ?Убейте сразу, не надо мучить, люди!? Это чтиво оказалось бы на поверку хуже средненького бульварного романа. И вообще. Джокер отпустил её не потому что он стал добрым папочкой, а потому что у него в рукаве припрятан какой-то крутой козырь. Чем дальше Юля отходила от дома тысячи трупов, тем неспокойнее становилось. Кажется, невидимый хомут на шее всё ещё давил. Собственно, так оно всё и было: Злодей Злодеич особо сильно не утруждался, чтобы скрывать своё отношение к Юле. Его присутствие — неважно, дома он торчал или гонял где по городу в поисках того, что бы такого взорвать — действовало как гипноз. Невидимые пальцы всегда лежали на шее, разница только в том, что иногда поглаживали, но чаще всего сжимали. Вдох. Сиплый выдох.

Паяц. Юродивый шут. Весь изломанный в своём мирке, удивительно огромном и в то же время крохотном. В ладони бы уместился. Вся его философия — это крохотная глазурь селитры на кончике спички. Никаких книжек не нужно, потому что ?четыреста пятьдесят один по Фаренгейту? — это тоже про Джокера. Он на любую чужую мысль даст ответ огнём. А когда настроение чуть ниже, чем ?Стоять, стоять, очей из тьмы не вынимая, ступнями отбиваясь от огня?, тогда поможет нож. Пуля — дура, нож — молодец.

Проходя мимо затонированной витрины, Юля бросила взгляд на своё отражение. От прежней девочки-припевочки, гика с дуринкой в голове почти ничего не осталось. Из зазеркалья на неё смотрела перелинявшая бабочка, оставившая кокон где-то между ?Круто! Джокер!? и ?Пиздец, ребята! Это Джокер!?

Интересно, а вот с Аресом — это всё как можно обозвать? Тоже Стокгольм, только без любовной линии? Кто они друг другу по иерархии отношений ?преступник-жертва?? Брат и сестра? Отец и дочь? В тот злополучный день он тоже был в ?ГикКоне?, прятался за маской Майкла Джексона. Тогда никакой симпатии в его сторону не ощущалось, он растворялся безликим пятном в отряде преступников.

Юля прислушалась к себе. Опасные мысли могли бы отвернуть её от соглядатая, но… ни отвращения, ни осуждения. ?Неужели я такая же юродивая теперь, как и эти двое?? Нужна встряска, нужен какой-то толчок, чтобы двигаться дальше. Но страшно. До одури. До мурашек. До зубовного скрежета. Состояние какое-то… Такое. То ли подвешенное, то ли туманное. Сыпь, гармоника! Скука… Скука… Гармонист пальцы льет волной. Пей со мною, паршивая сука.* Ладно. Это лирика. Жизнь же по-другому устроена, её механизмы не измерить ни одним тропом, ни один поэт ещё не сподобился объять необъятное. Как там судари Стругацкие писали? ?А в действительности, построил ты государство или построил дачу из ворованного материала, к делу это не относится, ибо есть лишь НИЧТО ДО и НИЧТО ПОСЛЕ, и жизнь твоя имеет смысл лишь до тех пор, пока ты не осознал это до конца?. Борис. Аркадий. За душу берёте! В корень зрите! Но где бы найти такое НИЧТО, каким можно измерить как самого Джокера, так и безумие, которое он посеял в Юлиной голове?

И давным-давно отпали вопросы вроде ?на кой хрен я заказала себе этот трындец?? Пришлось подстроиться под обстоятельства и изо всех сил радоваться. Скрепя сердце, через слёзы и боль. Так, харе уже разводить безнадёгу. К тому же желудок намекнул о том, что ?а не пора ли нам пора?? Булькнул. Заурчал что-то, изображая умирающего в муках кита. Жанна строго-настрого запретила питаться в кафе, а это значит, что пора возвращаться в Изумрудный город, к своему волшебнику. После часововой прогулки Юля завернула в местную ?Пятёрку?, затарилась продуктами и отправилась домой. Щёлк. Ключ повернулся в замочной скважине, дверь отворилась, и дом отозвался приглушённым жужжанием голосов. Говорили тихо. Иногда перебивали друг друга, и тогда вплетался ещё один голос. Все замолкали. Джокер растолковывал что-то своим бестолочам, усмехался, растягивал слова. Не паясничал.

Юля оставила дверь прикрытой, прислонилась к стене и выдохнула в надутые щёки. Этому готовь, этому готовь и этому тоже готовь. Так, что ли? Нахлебнички прискакали.

Юля прокашлялась и нарочно громко, прислушиваясь к эху, выступила: — Не тужи, дорогой, и не ахай, Жизнь держи, как коня, за узду, Посылай всех и каждого на хуй, Чтоб тебя не послали в пизду! Прислушалась. В квартире замерли. Ага, стало быть, поняли: хозяйка пришла. Пришла, голубчики, пришла, молока и прочего принесла. Юля прошла в коридор, скинула около общей кучи обуви кеды и просочилась на кухню. Раз, два, три… Четверо негодяев, не считая Джокера. Итого четыре пары глаз… Ах, пардоньте! У этого, усатого и седого, один. Значит, три с половиной пары глаз — Юля зависла, так как с математикой у них непримиримая война — уставились на неё. В коротких джинсовых шортиках с бахромкой по низу, в кислотной маечке, плечи открыты, кожа загорелая, губки напомажены в розовый, глазки-алмазки накрашены.

Но никто не шелохнулся, все молча глотали слюнки и мысленно раздевали тёлочку босса. Наверное. Джокер лениво развалился на стуле: Россия въелась ему в подкорку, потому что маэстро в растянутых трениках, в тельняшке, она же майка-алкоголичка. Ноги босые. Юля замерла, охренела, потом выохренела обратно и поставила пакет на стол.

Джокер потянулся, как домашний, сытый котяра, лениво окинул парней разморённым взглядом, облизнулся несколько раз. Чуть подавшись вперёд, поднялся из-за стола, качнулся с носка на пятку и обратно. Подцепив указательным пальцем ручку пакета, отодвинул её. Заглянул внутрь. Принялся, как считалочку, проговаривать слова, перекатывая их языком от шрама к шраму: ?Гости, гости, кости, гости…? Среди продуктов нашлась банка сгущёнки. Та самая, советская, ещё по ГОСТу.

— Ну… и-и… Хм, — он уставился на банку и замолчал.

Зыркнул на парней, оглядел каждого — мог бы ворочать одним взглядом, как пирокинетик, непременно бы покатал их с боку на бок, как бутылочку вина. Типа брать или не брать? Суррогат там или сносное пойло за двести девяносто девять рублей и девяносто девять копеек? Или взять за триста ровно? Авось копейка не только рубль бережёт, но ещё и качество стережёт.

— Дятел, зна-ачит, — Джокер указал на наёмника банкой сгущёнки. У того короткие волосы, окрашенные в розовый цвет. — Эм-м… Стук-стук, перестук, — он прищурился. Парень, кажется, поняв, куда клонил босс, мотнул головой и испуганно заозирался. — Я не стукач! Это прозвище мне дали после того, как я открыл подряд три сейфа за один день. — Ладно, — согласился Джокер. —Н-но… У меня есть зага-адка. В комнате было пять человек. Я зашёл и убил четверых. Сколько осталось в комнате? Тишина. Четыре головы заскрипели мозгами, зашуршали извилинами. И Джей в этом безмолвии поставил с тихим стуком банку на стол, открыл ящичек и, пошевелив пальцами над отделением с ножами, выбрал самый длинный. Р-раз! Кряк! Лезвие по самое не балуйся вошло в железную крышку банки, и Джокер наклонился к ней, посмотрел сбоку, оценивая свой труд. Улыбнулся, выдохнув воздух. Перевёл взгляд на наёмников. — А может, ах, не убил, — он поднял глаза к потолку, будто там что-то написано. Потрогал языком шрам на нижней губе. — А-а… Можно выдавить глаза. Или выколоть. Или выколоть и выдавить. Или… Хм-м…

Он снова порылся в ящике, нарочно громко бренча ложками да вилками, достал старенькую, но ещё крепкую открывашку. Покрутил ею перед глазами, разглядывая не как штуковину кухонную, а как ?Мону Лизу?. На губах — улыбка, в глазах — искра. Нехорошая. Недобрая. Затем Джокер вздрогнул, проморгался и, подкинув открывашку, поймал её. Тут же зачесал зелёные волны за уши. Наёмники на него смотрели молча, притихшие, охреневшие, ссутулились собаки. Рыжий-бесстыжий, кажется, ещё не дотунькал, что тут за представление творилось. Да что там. До Юли тоже толком не дошло, она приросла к плите и взирала на концерт по заявкам трудящихся с полным отсутствием адекватности.

Джокер медленно вытянул нож из банки, поднял лезвие к глазам, наблюдая с тихим восторгом за стекающими сладкими каплями. Густые. Юля гадала, слижет ли Джокер сладкое молочное золото с ножа, но он застыл, приоткрыл губы и с придыханием следил.

— Эм-м… Та-ак во-от… — тихо нарушил он момент какой-то только ему понятной истины. …дикий вопль! Рёв! Бах! Лезвие вошло в ладонь, лежащую на столе, и рыжий завыл. Юля осела. Мужики прихуели. Глазами зыркали, хлопали, с Джокера на рыжего и обратно. Рты пооткрывали и стали походить на гусей недоделанных: шеи вытянули, оставалось только загоготать.

Первая мысль, посетившая Юлину голову, содрогнулась, и вовсе не по бедной конечности, на которую хрен с ней. Стол! Сука, стол поцарапал! Потому что когда Джокер резко выдернул нож, рука дёрнулась, приподнялась, и из-под неё выглянула глубокая царапина. Она тут же залилась кровью и сгинула в алой лужице. ?Сука, стол!? — заскрипело на зубах. И фиг с тем, что древний, как пиздец!

А может, это истерика — Юля огляделась, обвела немигающим взглядом кухню и остановилась на наёмниках. Рыжий уже не орал — так, скулил, разглядывая покалеченную конечность и роняя алые капли на пол. Юля стиснула зубы, разглядывая кляксы. Тест Роршаха какой-то. Она пригляделась, моргнула и увидела в кляксах солнышки. Красные мёртвые солнышки, протягивающие ручонки-лучики, цепляющиеся за другие такие же солнышки.

?Вышел месяц из тумана…? Юля нащупала табурет и приземлилась на него. ?…вынул ножик из кармана…? Рыжий скулил. Кажется, боль его больше не беспокоила, потому что он сжал изувеченную руку в кулак и положил её на колено.

?…буду резать, буду бить…? Сидящий рядом всклокоченный мужичонка сидел, тряс головой, подмигивал заляпанному полу и о чём-то тихо шептал сам себе. Загибал пальцы, один за другим, потом разгибал. ?…всё равно тебе водить…? Вжух! Нож полоснул по шее коротышки. Тот не успел даже отклониться, но после сразу вжался в стену и выпучил глаза, заворочал зрачками. Тонкая царапина показалась на белой-белой коже, и Юля всё ждала, когда откроется водопад или когда голова качнётся и покатится на пол. Ни того, нм другого не случилось, а Джокер поставил руки на стол, крепко зажав между пальцами лезвие, и, сжав губы в тонкую линию, обвёл строгим взглядом присутствующих. — Шеф, — неуверенно шепнул коротышка, всё ещё не верящий в то, что жив. — Ты же сам сказал, что мы всё правильно сегодня сделали.

— А… Хм. Кто проболта-ался Шалтаю-Болтаю о том, что я, эхе-хе, готовлю мА-аленький подарочек Чайке? М? — Шеф, это не мы, — всхлипнул коротышка.

— Тш-ш… Тихо. Тихо-тихо. Да. Я знаю. Я спрашивал ?кто??, а не ?кто из вас??.

Он навис над парнями, и они сидели перед ним, как нашкодившие щенки, описавшие хозяйские тапки.