Мы накажем друг друга высшей мерой отчаяния (1/1)

Иван пробирался между корявых, цепких, голых яблонь уже глубокой ночью: от самой станции держал на яркий белый фонарь над крыльцом старой дачи. Рогозин встретил его на пороге. Завёл на веранду, набросил поверх промокшей ветровки тяжёлую охотничью куртку, вложил в руки серую кружку с надписью ФЭС.— Её?..— Моя.А, ну да. Конечно. Она же часто навещает отца. Могла привезти на дачу кружку с логотипом любимой конторы… Дрожь дёрнула, жёсткой щёткой пробрав по всему телу. Кружка не удержалась в пальцах. Иван расслышал далёкий звон, рухнул на продавленную, взвизгнувшую тахту. Спросил, не узнавая своего голоса:— Почему вы не с ней сейчас?— Потому же, почему и ты.Новая кружка; носок кеда чертит по луже разлитого чая.— Ты ведь знаешь, кто я?— Конечно.— Профессию.— Судья? — вскинул глаза Тихонов, не понимая к чему разговор, зная, что нужно скорее перейти к делу, но не в силах начать.— Судья, — кивнул Рогозин, и в прищуре мелькнул такой узнаваемый взгляд полковника, что Иван вцепился в его локоть, сжал, выдохнул сквозь зубы:— Помогите!— Я за тем тебя и позвал, — жёстко ответил отец Галины Николаевны. — Способ есть. Вопрос только в цене.— Любая цена.Судья глянул пронзительно, остро, снова до боли, до рези в глазах напомнив Рогозину.— Не торопись. Никогда не обещай раньше времени.?Никогда не обещай раньше времени?. Полковник тоже никогда не обещала, что будет всегда. Предчувствовала? Знала? Просто всегда была сдержанней и мудрее, чем он, чем они все?...— Любая цена, — повторил Иван, стискивая пальцы. Пытаться унять дрожь было бессмысленно; хотелось лишь почувствовать, что в руках ещё есть сила.— Ты готов стрелять по своим?На секунду ему вспомнилось собеседование, которое когда-то проводила Рогозина; искали нового аналитика, а Иван с Оксаной наблюдали за беседой из теневой. Впрочем, беседа больше напоминала допрос. ?Вы готовы к пыткам?? — ровно спросила полковник. Оксанка вздрогнула тогда*. А ведь настоящая пытка была сейчас. Долгая. Длинная. Уже близкая к концу.— Готов, — ответил Иван голосом, не выражающим ничего. На эмоции требовались силы; но силы требовалось экономить — на то, чтобы осознавать слова её отца; чтобы отвечать ему.— Я судья, — повторил Рогозин, глядя в окно, туда, где в чёрных мокрых ветках запутался месяц. — Не только военный. Ещё и…Он мотнул головой. Иван понял без слов. В мире, где Галине Николаевне оставалось жить неделю, он готов был без сомнений поверить во что угодно.— Её жизнь можно выкупить, обменять на жизни других. Я замолвлю словечко. Тихонов непонимающе поднял голову; старый судья усмехнулся. — За годы безупречной службы у меня образовались кое-какие связи…— Что значит — обменять на жизни других? — пересохшими губами спросил Иван. Привыкший ориентироваться по её эмоциями, он против воли вглядывался в лицо Рогозина, ища знакомые знаки.— Если знаешь, с кем нужно договориться, — можно совершить равноценный обмен. Равноценный, — поднял палец судья. — Это значит, одного будет мало. Галя слишком яркая. Слишком… оставляющая след.— Я всё равно не понял. — Тихонов приложил чашку к губам; захотелось укусить алюминиевый край, почувствовать во рту железо, кровь, боль. Что-нибудь, что убедило бы в реальности. — Это мистика?— Это та сторона жизни, которую Галя всегда отрицала, — поморщился Рогозин.— Она знала?..— Нет, конечно. Никто не знает из моих знакомых. Но теперь вот — ты.— Я не уверен, что понял правильно, — пробормотал Тихонов, крутя в руках чашку.— А Галя говорила, у тебя блестящий аналитический ум, — насмешливо-удивлённо поднял брови судья. — Неужели не научила вас смотреть в глаза правде?— В том-то и дело, — сосредоточенно вертя чашку, чувствуя, как всё туже, всё твёрже давит в груди, проговорил Тихонов. — Вы предлагаете мне поверить в мистику. Что вы можете вернуть её, забрав взамен кого-то другого. Словно Харон.— Вижу, ты проникся Галкиным атеизмом, — раздражённо бросил судья, вставая. Тахта скрипнула, он заложил руки за спину, глянул Тихонову в глаза: — Я не могу вернуть её. Могут другие. А взамен придётся забрать не одного, а многих. А я не Харон, Иван. Я старик, который вот-вот останется совершенно один. Я отец, любящий свою дочь. Я человек, у которого есть возможность не допустить этого.— Знаете… Это почему-то напоминает мне взятку. Или что-то такое.— Так оно и есть, — кивнул Рогозин. — Какая в этом ирония, правда? Мы вытащим её с того света методом, который она всю жизнь презирала и наказывала.— Она будет недовольна, когда… узнает.— Недовольна? Она будет в ярости! Но, поверь, ей будет не до того. Ну а кроме… — Рогозин улыбнулся — так быстро, что Иван не был уверен, взаправду это или показалось. — Я делаю это для себя. И ты сделаешь это для себя. Наша мотивация — эгоизм. Я уверен, если бы у Гали был выбор, если бы ей сказали, что она проживёт ещё несколько лет, если убить её близких, — она бы не согласилась.— Её близких? — вскинулся Иван. Но тут же кивнул под ледяным взглядом судьи. — Не согласилась.— Это значит, мы печёмся только о себе. О том, чтобы человек, который нам нужен, остался здесь. Ещё хоть сколько-то.— Николай Иванович.— Да?— Один вопрос. Это всё бред, какая-то провокация, подстава — то, что вы говорите? Или правда? Простите, я сейчас не способен различить.— А Галя говорила, у тебя блестящий аналитический ум… — вздохнул судья. — Конечно, правда. Ты сейчас не способен различить. А я сейчас не способен думать ни о чём, кроме дочери.— Вы сказали, нужно убить её близких, — помолчав, проговорил Иван. Теперь он тоже смотрел на небо — мутно-лиловый квадрат, на фоне которого двоились ветки, похожие на пальцы ведьм. — Верно.— Кого именно? Сколько?— Сколько — станет ясно после первого убийства. Кого именно? Тех, кого она любит. Тех, кто знает её достаточно хорошо.— ФЭС, — произнёс Тихонов.— ФЭС, — кивнул Рогозин. — Есть и другие, разумеется. Но разыскивать некогда. Времени нет.— Вы знали о лекарстве? О том, что оно заканчивается?— Знал.— Почему тогда позвали меня только сейчас?— Ты позвонил сам.— Но вы могли попросить помощи раньше!— Я просил. Не у тебя. У тех, кто способен на гораздо большее чем ты, — в этом мире.Иван натянуто, болезненно улыбнулся.— Вы решились на всё это, рассказали мне об этом всём, потому что разочаровались в… законных методах?— Совсем как ты, правда?Тихонов опустил глаза. Глухо спросил:— Галина Николаевна рассказывала вам о нашем знакомстве? О моём прошлом? Да?..— Галина Николаевна рассказывала о тебе очень много.Подкатило к горлу. Иван глубоко, судорожно вздохнул. Стараясь, чтобы голос прозвучал ровно, проговорил:— Я люблю её.— Я уже слышал это. Я тоже люблю её! — впервые повысив голос, почти крикнул судья. Резко обернулся, посмотрел на Ивана — его холодные тёмные глаза были ещё глубже, ещё страшней, чем взгляд разъярённой Рогозиной. Чуть тише добавил: — Ты ведь хотел доказать ей это? Твой шанс.— Вы сказали, — сдержанно, тихо проговорил Иван, — нужно убить тех, кто ей близок, кого она знает. Почему не подойду я?— Ты подойдёшь прекрасно, — сухо бросил Рогозин. — Если только найдёшь другого кандидата, который сможет перестрелять ФЭС до того, как его схватят.— А-а-а…При всей нереальности предмета разговора эта сторона до сих пор не пришла ему на ум. А теперь — вспыхнул свет. Если он действительно убьёт Власову… Антонову… Круглова… Что будет с ним? Рогозина — пусть, пусть, поверим, что это правда! — останется жива, но он окажется по другую сторону закона, решётки, морали полковника. Она больше никогда не взглянет на него. После того, как он убьёт Валю, объяснений, оправданий уже не будет…— Антонова поступила бы точно так же на твоём месте. — На этот раз голос отца Галины Николаевны прозвучал почти мягко. — Она не колебалась бы и минуты. Но она не сможет совершить два убийства, не говоря о трёх, четырёх... Она патологоанатом. Врач. Не преступник.— Я тоже не…Иван осёкся. Рогозин замолк, выжидающе подняв бровь. На этот раз молчание вышло куда более долгим.— Быть преступником, Тихонов, дело очень неспокойное, — наконец усмехнулся судья. Впрочем, усмехнулись лишь губы; дёрнулись щёки, углубились на миг морщины. Усмехнулись лишь губы, но не глаза. — Как и быть героем. Все мы — герои, которые имели дело с преступниками так долго, что научились мыслить, как они. Видеть, как они. Делать, как они. Верно?Медленно, очень медленно, в полной тишине — замерли даже ветви — Иван кивнул.— К сожалению, моя смерть тоже не станет выходом, — донеслось до него из белой воронки настоящего. — Меня будет мало. А кроме того… Я должен проследить, чтобы раньше времени умирали другие. А Галя жила.Судья резко сел рядом, взял в свои холодные, большие руки его вялую ладонь.— Ты убьёшь меня в самом конце. Когда станет ясно, что это финал. Что либо ничего не вышло. Либо всё получилось.— Если всё получится — зачем вам умирать? — отрешённо спросил программист.— Затем, что она никогда мне этого не простит.— А мне? — вырвалось у Ивана.— И тебе.Шумели яблони. Задребезжал по стеклу въедливый, крупный ноябрьский дождь.— Так ты готов стрелять по своим, Иван Тихонов?— Готов.