Часть 1. На станции ?Синий Голубь? (1/1)

Голубь, выкрашенный в яркий синий цвет, был старым, однокрылым и очень, очень большим.Краска, толстым слоем покрывающая вырезанный из дерева корпус, местами шелушилась, местами расходилась стайками трещинок, местами терялась под злачными разводами копоти и осевшей грязи.Единственное уцелевшее крыло исполинской птицы стремилось наверх, к треугольному своду вокзала, едва-едва не подпирая просевшую дощатую крышу. А маленькая головка, насаженная на неправдоподобно толстую шею, утыкалась клювом в каменный постамент под когтистыми лапами, глядя на снующих мимо людей грустными выцветшими глазами.Это был такой резкий, такой странный контраст, что угрюмого вида парнишка, спешащий прочь от пыхтящего возле перрона паровоза, остановился против собственного желания, хмуро уставившись на привлекшую понурую птицу.Парнишка тот был худеньким, невысоким, лохматым?— словом, почти таким же, как и десятки других парнишек отжитых пятнадцати лет.На загорелых исцарапанных щеках обосновалась россыпь чахлых медово-облепиховых веснушек; темные, но заметно выгоревшие под солнцем лохмы, явно не знакомые с расческой, волнистыми прядями спадали на тоскливо-чайные глаза, а тощую шею, разрисованную созвездиями синяков, украшали стеклянные алые бусы, притягивающие недоуменные взгляды окружающих: где это видано, чтобы чумазые мальчишки носили девичьи висюльки?Запачканная белая рубаха, слишком большая для худощавого тельца, мешком свисала с костлявых плеч, небрежно ложась на закатанные по колено штанины. Жилистые ноги, иссеченные иголками заживающих ссадин, тонули в дырявых, чересчур не по размеру, башмаках. За спиной, покачиваясь в такт движениям хозяина, висела кричаще-рыжая ковбойская шляпа, окончательно превращающая мальчика в этакую аляповатую искорку, приманивающую всё больше и больше небрежных, в чём-то снисходительных, а в чём-то и презрительных взглядов.Весь небогатый багаж сбежавшего из дома паренька умещался в единственную темно-зеленую сумку, свисающую с узкого плеча: стащенный у деда охотничий нож, остатки хлеба, полупустая фляга, горсть мелких монет и подаренный младшим братом мешочек табака.Но тем, что проводило четкую линию между Биллом Эллиасом и десятками, даже сотнями других мальчишек, был взгляд: слишком острый, слишком колючий, слишком настороженный и недоверчивый.На донышке внимательных и цепких глаз, если хорошенько приглядеться, можно было уловить и горькую насмешку, и капельку испуга, и точно такую же капельку усталости, и море, беснующееся море решимости. Той решимости, пожар которой разгорается лишь после всех сожженных мостов, более не могущих увести в покинутое ?назад?.Позади оставался лишь дым, лишь скалящиеся беспризорными зверями воспоминания об отсутствующем доме, несуществующих родителях, бесконечных драках и отчаянных попытках отстоять само право ?быть?. Оставался дед?— чужой, не настоящий, неосознанно толкающий к избранному давным-давно пути. Оставались жестокие улицы, где каждый оборачивался злобным, голодным, не знающим жалости шакалом. Оставался брат?— единственный искренний теплый лучик, да только всё равно слишком шаткий, слишком затмевающий иной свет, слишком не оставляющий места для воющей под костями свободы…Впереди же, в зябкой дымке неизвестности, ждало, наверное, будущее.Когда тебе всего пятнадцать, когда вся прежняя жизнь разыгрывалась на тесных улочках маленького провинциального городка?— внезапно обретенная свобода раскинувшихся под ногами дорог пьянила, нашептывала сладкие обещания, звала, тянула в должные лежать где-то там дали.И хотя Билл, в отличие от своего младшего братишки, никогда не лелеял особых надежд, никогда не верил в волшебство и случающиеся, мол, чудеса?— открывшийся мир всё-таки представлялся огромным, почти что бесконечным даже ему.Настолько огромным и настолько бесконечным, чтобы в нём, возможно, отыскалось место и для такого, как он.???Когда названный приемный внук, умеющий, если понадобится, свести с ума непрошибаемым бараньим упрямством, в очередной раз заявил, что уходит из дома?— старый Джон не стал возражать.У него давно уже не было толковой возможности растить мальчишек самому, чужой дом и чужие люди, среди которых братья росли, старшему никогда не приходились по душе, да и потом, он слишком хорошо знал, что Билл несчастлив. Не несчастен, нет, а именно несчастлив. Несмотря на всю любовь к младшему, несмотря ни на что?— трудно, очень трудно жить на свете, когда не знаешь, ради чего живешь.Еще труднее?— когда на каждый сделанный шаг, на каждый прожитый час, на каждую попытку отыскать просвет ответов ложится всё больше и больше теней вопросов.И, должно быть, совсем невмоготу, когда бремя этих вопросов должно грызть хотя бы таких вот стариков, давно отживших свои лучшие годы, а грызет наивных, как бы ни притворялись, детей, повидавших лишь темные стороны жизненных тропок.Поэтому старик сделал единственное, что ему оставалось: подыскал мальчишке место, где тот сможет пожить, пока не решит, что станет делать дальше.Билл, услыхавший, что какой-то там сын какого-то там древнего дедова друга готов поделиться с ним собственным нагретым гнездышком?— в восторг ожидаемо не пришел. Более того, сразу же встал в излюбленную рогатую позу и отказался.Правда, Джон оказался непреклонен тоже, и когда вопрос поднялся ребром?— либо он соглашается, либо бросает мысли об уходе и как угодно приживается там, где есть,?— мальчишке не осталось иного выхода, кроме как согласиться.Некий мистер Томас, рисующийся в воображении Билла очередным разряженным в кружевные тряпки снобом, должен был встретить его на станции ?Синий Голубь?, и…Вот тут-то, собственно, план юного Эллиаса и вступал в действие.Экспресс, на который мальчишка был усажен не кем иным, как тщательно бдящим Джоном, пришел практически на целый час раньше назначенного времени, оставляя замечательную возможность улизнуть со станции куда подальше, переждать где-нибудь пару деньков, раздобыть деньжат, а потом уехать на первом попавшемся паровозе куда-нибудь туда, где уже никто не додумается его искать.Да даже и окажись этот мистер Томас дотошливо ответственным параноиком, курсирующим вокзал с раннего утра, он же всё равно его, Билла, в лицо не знал, так? То ли дед на старости лет наивно полагал, что он нацепит на себя именную табличку, то ли просто не подумал да не учел, но путь побега виделся настолько простым, что Эллиас, уверенный, что дело уже и так в шляпе, позволил себе чуточку задержаться, любуясь диковинной птицей, словно бы запертой в клетке без клетки.Старой пыльной птицей, из-за которой всё это и началось.Тяжелые резные стрелки, с трудом перевалившиеся за новую отсчитанную единицу, сошлись, столкнувшись, между концом и началом. Заскрипели внутренние шестеренки, намекая неряшливым часовщикам, что давно бы пора побаловать их маслом, загудели механизмы, и шумная станция утонула в грохоте проснувшихся медных колоколов, отбивающих двенадцать торжественных ударов.Нарядный алый паровоз, поблескивающий в лучах проглядывающего полуденного солнца, зазывно взвыл, с шипением выдыхая клубы горячего пара.На перроне, бодро стуча каблуками, засуетились пассажиры: глянцевые леди, обернутые в кольца шелковых лент и пышных юбок, вылизанные до пят мужчины, услужливо подставляющие своим спутницам руку, аккуратные кукольные дети, одетые, несомненно, в свои лучшие платья и костюмы.Билл, оторвавшись от созерцания однокрылой синей птицы, с нотками затаенной в глазах зависти наблюдал за чужими семействами, за захлопывающимися дверями вагонов, за медленно набирающими ход колесами…Имейся у него достаточно денег, чтобы купить один-единственный билет, можно было бы уехать прямо сегодня, прямо сейчас. Но жалких монет, перекочевавших из сумки в карман, с трудом хватало на скудный обед, не то что на дорогущий билет в дальнюю дорогу…И стоило лишь вспомнить про еду, как в желудке тут же требовательно заурчало, напоминая, что подкрепиться не просто не помешало бы, а было крайне и крайне необходимо.Билл, тихонько вздохнув, пошарил в сумке и выудил из её глубин оставшуюся от стащенной в поезде буханки горбушку, успевшую превратиться в не слишком аппетитный сухарь.Но сухарь?— это всё же определенно лучше, чем ничего.Поэтому парнишка, набив рот так, что и слова не получилось бы сказать, обернулся на прощание к голубю, похлопав того по надтреснутой когтистой лапе, и собрался уже было уходить, как заметил вдруг что-то странное.Точнее, кого-то.Странного.Очень.А этот ?кто-то?, будто бы уловив взгляд неприкаянного потрепанного ребенка, неторопливо выбрался из тени вскинутого голубиного крыла, оказавшись на деле высоким мужчиной неопределенных лет. Вот только… был он слишком ярким. Настолько ярким, что перед глазами отступившего назад Эллиаса всё невольно пошатнулось и самую чуточку поплыло.Лиловая рубашка с безобразной бахромой на манжетах, при этом еще и небрежно расстегнутая на добрую половину пуговиц. Вытатуированный индиговый рисунок прямо на обнаженной груди, дерзко румянящейся ничем не прикрытой загорелой кожей. Вместо приличествующих туфель или там сапог?— простецкие да в чём-то варварские черные сандалии, почти такие, как у темнокожих дикарей, которых Билл видел в детстве на картинках. И еще вот пояс?— широкий, лазурно-голубой, завязанный аккуратным узлом на бёдрах, а поверху пояса, позвякивая при каждом движении этого чудно?го человека, вразнобой болтались золоченые колокольчики и непонятные синеватые ленточки.Волосы у него тоже оказались очень… странными. Светлые-светлые, пшеничные, разлохмаченные?— это-то всё нормально, да только росли они как-то слишком… вразнобой, топорщась то коротенькими подстриженными снопиками, то длинными кудрявыми лозами, достающими до плеч, лопаток, а то и много-много ниже.А вот лицо и?— особенно?— глаза словно бы принадлежали абсолютно другому человеку.Взгляд пепельно-серых глаз был свинцовым, тяжелым, отчасти невидящим, скучающим, придавливающим и безразличным. Веки приопущены, брови слегка приподняты или просто так расположены, губы сложены в тугую прямую линию…Должно быть, именно про таких людей и говорили?— ?лицо без возраста и отпечатка?.Но, даже несмотря на это выражение, на этот взгляд, странный светловолосый мужчина всё равно горел особенным ярким огнем, как…Как удивительный экзотический попугай среди стай монотонных бурых воробьев.И это было настолько поразительным, настолько не вписывающимся в привычный стыло-одинаковый мир, что Билл никак не мог заставить себя отвернуться, продолжая во все глаза таращиться на мужчину, пока тот вдруг не встрепенулся и резко не приблизился, возвысившись в паре шагов напротив.Чуть изогнул брови, скользнув по усыпанной веснушками мордахе чересчур внимательным, чересчур пристальным взглядом, и ровным бархатистым голосом поинтересовался:—?Ждешь кого-то?Хлеб, по дурости напичканный за щёки, пролезать в горло моментально отказался; сделалось незнакомо неуютно, будто вот этот вот дядька-попугай мог невзначай взять да заглянуть под самую кожу, и Эллиас, круто мотнув головой, торопливо отвернулся, поспешно убираясь и от голубя, и… от голубя, чтоб его, второго.Валить отсюда нужно было как можно скорее, пока еще и сынуля ряженый не нарисовался, а не по сторонам глазеть!Мимо тем временем мелькали размытыми пятнами обезличившиеся прохожие, сплетались нити перевязанных друг с другом рельсов, в животе по-прежнему урчало, а настроение стремительно рушилось вниз, в мрачную бездну, охотливо раскрывшую черную зубастую пасть.И хотелось уже сейчас, в этот самый миг, не злополучной свободы, а банальной теплой еды и…—?Эй! Смотри, куда прёшь, паршивец!Билл, не ожидавший, не заметивший, ошалело шарахнулся в сторону, нахохленно и вместе с тем рассеянно уставившись на надутого пухлого мужчину, повязанного поперек внушительного живота запачканным белым фартуком. Того самого мужчину, на которого он, зазевавшись, со всей дури налетел.—?Извините… —?взгляд парнишки, пометавшись туда и сюда, с запозданием упал на небольшую тележку в возмущенно стиснутых пухлых пальцах, окутанную ароматным паром скрывающихся внутри горячих пирожков; брюхо издало совсем уж нахальный всхлип, и, не отрывая от найденного лакомства голодного взгляда, Эллиас второпях добавил:?— Давайте мне пять!—?Пять тебе, говоришь…? —?проследив за взглядом не вызывающего доверия мальчишки, мужчина вроде бы немного просветлел, а вроде бы и еще больше нахмурился. —?А деньги-то у тебя есть, пострел?Билл, фыркнув, запустил руку в карман, зачерпнул, продемонстрировал продавцу неполную горсть ни на что не годных на самом деле монет и, поймав уже полностью приветливый кивок, стал с жадностью наблюдать, как аппетитные горячие пирожки принялись один за другим нырять в хрустящий бумажный пакет.Вот этот пакет, толстый и по края заполненный, протянули ему, вместе с тем раскрывая в требовательным жесте и вторую ладонь.Вот рука самого Билла дернулась навстречу, протягивая мелочь, которой едва ли хватало и на два пирожка…Потом же мальчишка, крепко сжав звякнувшие деньги в кулаке, остервенело выхватил у опешившего мужчины пакет и, развернувшись на пятках да через шаг-прыжок спотыкаясь, со всех ног бросился прочь, на бегу засовывая монеты обратно в карман.—?Ах ты… а ну… Стой, паршивец! Стой, тебе говорят!Бегать так быстро, чтобы обрюзгшие неповоротливые взрослые не могли при всех своих стараниях угнаться следом, Эллиас научился давно, еще в раннем детстве, как только более-менее принял жестокие правила окружающего мира и понял, что о таких вещах, как пища и собственная шкура, должен заботиться в первую очередь сам. Так что какому-то там откормленному пирожковому дядьке было его ни за что не догнать!—?Вон он! Вон тот, с оранжевой шляпой! Тот выродок! Тот!Пирожковому дядьке, конечно, не догнать…Но господа блюстители порядка, натасканные на таких вот маленьких уличных воришек?— это совсем, совсем другое дело.Чертова станция со всеми её ходами, переходами, лестницами и лабиринтами вытекающих один из второго тоннелей напоминала хитроумный муравейник, в котором Билл, в отличие от дышащих в затылок легавых, был кромешным неотесанным чужаком.Мальчишка, завязанный в узел из паники и нервов, налетал на стены, разбивал коленки и лоб, перепрыгивал через ступеньки, спотыкался, падал, поднимался, перемахивал через ограждения?— и всё равно не мог оторваться от настигающих голосов.А ведь украл он всего лишь пирожки, всего лишь пять дурацких и наверняка не таких уж и вкусных пирожков!Стискивая от злости, обиды и бессилия зубы, парнишка, не сбавляя скорости, метнулся за очередной поворот и там же, приглушенно вскрикнув, врезался во что-то…В кого-то.Переполошенно отпрянув назад, при этом исступленно потирая тыльной стороной ладони ушибленный нос, поднял лицо, ожидая увидеть над собой одного из злополучных охранников…И каково же было его изумление, когда вместо набившей оскомину сине-черной формы перед ним вспыхнуло буйное семицветье безумных красок, пронизанное внимательным взглядом уже знакомых свинцово-серых глаз.—?В-вы… т-ты…?То, как этот причудливый человек-птица оказался здесь, попросту не укладывалось в голове, и Билл, несмотря на звучащие всё громче и громче голоса своих преследователей, не мог двинуться с места, зачарованным глупым мангустом глядя в непроницаемо-спокойное безвременное лицо.—?Кажется, у тебя неприятности… —?хоть и звучало вроде бы как вопрос, а было самым что ни на есть каменным утверждением… Да и Билла не покидало странное, эфемерное почти ощущение, что человек-птица каким-то образом наблюдал за ним всё это время, тщательно подбирая удобный момент для своего появления.Голоса преследующих псов закона раздались между тем уже совсем близко, отчетливо смешиваясь с топотом бегущих ног.—?Не ваше… не твоё это дело!Не хватало еще, чтобы всё провалилось из-за какого-то прицепившегося павлиньего чудака!Эллиас, покрепче притиснув к груди сворованный пакет и нервозно оглянувшись через плечо, бросился было бежать дальше, как вдруг чертов птичий мужчина, сохраняя прежнюю непоколебимость, вскинул руку да сжал пальцы на его локте?— пока не слишком сильно, но красноречиво давая понять, что с места сдвинуться не позволит…И тут до Билла, наконец, дошло.Если этот дядька всё-всё видел, если последовал за ним аж сюда, то, наверное…Да черта с два он даст себя поймать!—?Пусти! —?крутанувшись на месте, мальчишка ощерился, сцепил пальцы в кулак, замахнулся что было силы… —?Отпусти меня, я сказал! Не касается тебя, украл я там что-то или нет! Отцепись от меня и не… мф-ф…От запальчиво мазнувшего кулака мужчина уклонился с такой легкостью, что Билл ничего не успел понять ровно до тех пор, пока его грубо не схватили за шкирку, потянув вверх и едва не оторвав от пола, а чужая ладонь не накрыла ему рот, да и половину лица заодно…Потом же, когда он успел поверить, что вот теперь всё точно кончено, и в лучшем случае придется и правда жить с каким-то чертовым ?мистером Томасом?, птичий человек оторвал его от земли уже по-настоящему, сгрёб в охапку и, по-прежнему не оставляя возможности сказать хоть слово, куда-то потащил.Крепкие узловатые пальцы накрывали и нос, воздуха всё сильнее и сильнее недоставало, и в скором времени у мальчишки не осталось сил ни вырываться, ни сопротивляться, ни даже раздумывать, что же с ним случится теперь…Где-то словно бы совсем рядом, резанув по заходящемуся в истерике сердцу, пронеслись выискивающие его голоса, продолжающие преследовать невесть куда запропастившегося мелкого воришку…Отгремели и затухли шаги…Ладонь птичьего человека небрежно соскользнула с веснушчатого лица, позволяя глотнуть почти-почти закончившегося кислорода да в полнейшем замешательстве замереть…На этом всё как будто закончилось, но…В одном Билл, сам того не подозревая, оказался твердо-натвердо прав.—?Меня зовут Томас,?— коротко произнес мужчина и впервые за время их непродолжительного, но бурного знакомства усмехнулся уголками чуть приподнявшихся губ, с насмешкой заглядывая в расширившиеся мальчишечьи глаза.