21 - Вы моего друга не видели? Высокий, волосы темные, глаза лошадиные. Мы с ним одновременно сошли с ума (с) (1/2)

От автора:В тексте встретится примечание автора с рекомендацией слушать под прочтение песню. По смыслу не походит, но музыка - вполне.Как не стыдно было себе признаваться, но Хаято трусил. Как трусят младшеклассники, как-нибудь по-глупому напакостившие и ожидающие наказания директора школы. Как трусят малолетние подростки, пришедшие домой в драбадан пьяные и внезапно обнаружившие, что родители оказались дома, а не уехали к друзьям на дачу. Хаято трусил как несмышленое дитё, не послушавшееся родителей и огребшее несчастий на свою голову.И хотя Джи ему родителем не был, трусил он все равно. Потому что знал, что старший брат просто так ему с рук его непослушание не спустит. Он давал ему много свободы, даже, пожалуй, слишком, но если он говорил категоричное ?нет? - это значило, что старший ни под каким предлогом не допустит ослушания. Более того, Гокудера, несмотря ни на что, понимал, что Джи, запрещая участвовать в игре, элементарно заботился о нем. Хотя, блондин никогда не понимал, как же так, ты ведь заботишься, то есть, вроде как, просто советуешь. Зачем же тогда наказывать за невыполнение этого совета?В любом случае, идти домой было нужно. Как минимум потому, что жить у Хибари теперь было просто страшно. После того случая в туалете, брюнет еще раз прижал его к стеночке, но уже дома, и сказал кое-что, повергшее Хаято не только в недоумение (он даже сам удивился, как его еще мог Хибари после всего удивлять), но в праведный гнев.А как максимум, потому что он соскучился по брату.Так что, как он иговорил своему сожителю, в субботу он отправился восвояси.Погода была совсем теплой, в отличие от того, что творилось на улице буквально месяц назад.Хаято всеми фибрами души желал, чтобы его старшего брата не оказалось дома. Пусть он будет ночевать в офисе, пусть живет в их особняке близ Рима, но только не в той квартире, куда подросток сейчас направлялся.

Он шел совсем медленно, будто надеясь, что это сократит дорогу до дома. Он, кстати, выбрал пеший способ передвижения. Да, идти было действительно далеко, но лучше он потянет время еще хотя бы чуть-чуть, чем быстро доберется до дома, не придумав, что и как он будет говорить. А сказать что-то надо. Извиняться он хотел меньше всего, и этот прием он оставил на са-амый крайний случай, если вдруг Арчери дойдет до братоубийства. Точнее, он его до такого доведет.

Тем не менее, хотя он и шел добрые пару часов кряду, придумать он не смог категорически ничего. Абсолютно. Ноль. Без палки.Когда он, стоя на пороге родной квартиры, осознал это вдруг, его как ледяной водой окатило. Только вот сетовать на свою бестолковость уже было поздно. В прямом смысле, кстати, тоже, поскольку маленькая стрелка часов уже перевалила за единичку после полуночи. Вечно стоять под дверью он не мог, потому как когда-нибудь Джив любом случае либо вышел бы из квартиры, либо зашел. Ну, или кто-то из прислуги, которая затащила бы его домой.Как же было страшно нажимать на дверной звонок!Хаято бы с превеликим удовольствием открыл дверь самостоятельно, но, увы, ключей у него не было. Он их просто не брал с собой, еще тогда, когда отправлялся на игру. Чем он думал, Гокудера не помнил.Рука, словно обладая отдельным интеллектом, будто бы намеренно отказывалась тянуться к звонку, пальцы вдруг одеревенели, на лбу выступил пот, а сердце стучало в таком бешеном ритме, что подростку показалось, что так не нервничал он даже тогда, на игре.Вообще, он понимал, что если вдруг в доме никого, кроме Джи, нет, и если он уже спит, то пробуждение его посредине ночи отнюдь не добавит Хаято шансов на легкое прощение. Если же старший еще не спал и если никого в доме нет – это хорошо. Если старшего нету, а есть кто-то из прислуги, повар там, может, или горничная (мало ли, решили последить за домом) – лучше всего. Если же никого нет вообще – то ничего, он посидит под дверью и подождет. Может, надумает чего.Пересилив наконец себя, он быстро ткнул в широкую клавишу звонка.С замиранием сердце ждал, кто же откроет. Он до жути не любил это ощущение, когда ноги подкашиваются, в горле застревает бешено колотящееся сердце, и такое ощущение, что слезы сейчас покатятся из глаз. Паника. Самая настоящая паника.С каждой новой секундой ощущения только возрастали, и Гокудере всерьез стало казаться, что он сейчас позорно вырубится и грохнется в обморок прямо под родной дверью.Он никогда не думал, что может так трусить.Каждая секунда тянулась дольше вечности, ладони позорно вспотели, дыхание перехватывало от каждого псевдо-шороха.И вдруг Хаято понял, что прошло уже минуты две, а дверь по-прежнему заперта. Эта мысль отрезвила, и к подростку вновь вернулось его самообладание. В какой-то мере.Он ткнул на звонок еще раз, ожидая обратной связи уже с меньшим беспокойством, потом-то где-то на краю сознания понимал, что если дверь за то время не открыли – уже не откроют: в квартире никого нет.После еще одной минуты ожиданий никто по-прежнему открывать не собирался, и Хаято вдруг мысленно возликовал. Небеса слышали его молитвы! Они любят его!Он, радостный, нажал на звонок еще пару раз и, довольный, резко развернулся и скатился спиной по стеночки, усаживаясь возле двери и сгибая ноги в коленях. Изворачиваясь, он стянул с плеч рюкзак и усадил его рядом с собою, а потом положил руки на колени и улегся на них подбородком. Похоже, так ему придется провести всю ночь, пока не придет либо кто-то из прислуги, либо старший хозяин квартиры.***

Проснулся Гокудера отпинка по его кеду. Он тут же встрепенулся, сонно оглядываясь по сторонам и бросая взгляд вверх. Кажется, он успел уснуть, пока ждал. Странно, но ощущения утра не было.- Юноша, вы мешаете мне открыть дверь, - обратился к нему мужчина с приятным мелодичным голосом.Юноша побледнел, потом посинел. Из-за недостатка кислорода. Он, кажется, задержал дыхание.Резко выдохнул и вскочил.Перед ним стоял его старший брат в брюках и красной рубашке, немного усталый и, вроде бы, в не очень хорошем расположении духа. Последнее предположение заставило сердце младшего биться словно в агонии, а внутренности рта быстро пересохнуть. Он ведь так и не придумал никакой речи!Арчери, смерив своего младшего полусонным взглядом, подошелк двери, открыл ее и прошел внутрь, держась за ручку, словно швейцар, как бы приглашая войти Гокудеру.Ноги того отказались слушаться, но он, совершив над собой громадное усилие, сделал несколько шагов, оказавшись внутри. Мужчина закрыл за ним дверь,и они оказались почти в полной темноте, разрезаемой только тусклым светом, струящимся из больших незашторенных окон. Значит, действительно еще не утро. Быстро найдя взглядом часы, Хаято обнаружил, что сейчас только начало четвертого ночи.Он вдруг резко обернулся и прошагал внутрь комнаты, не спуская с Арчери полуиспуганного взгляда.Джи включил свет, и оба чуть поморщились от слишком яркого ?солнца?.Старший, пытливо смотря на младшего, сложил руки на груди.- Джи, я… - запнулся подросток, потупив взгляд в светлый паркет.POV ДжиНадо сказать, Скуалло меня существенно напряг.Кто?С одной стороны, я не дурак, да еще и научен горьким опытом моих родителей, так что понимаю, что доверять в этом мире, в этом бизнесе можно только себе, и то через раз. Подставить бы меня мог в худшем случае даже родной брат, и я имею в виду ситуацию вообще, не конкретную. Надеюсь, что до этого его умишко не дойдет.Я к чему? К тому, что люди с завидной легкостью предают и продают своих родных, так что уж говорить о тех, кто кровными узами не связан? Конечно, иногда дружба гораздо сильнее родственных связей, но… Что-то подсказывает мне, что только не дружба здесь, в этом мире, где всем – абсолютно ВСЕМ – правят деньги. Под ?этим миром? я подразумеваю мир, в котором я живу, мир мафии, теневого бизнеса, наркоты, оружия, черных рынков, убийц и воров. Знаете, хотите пуститься во все тяжкие – добро пожаловать. И если вы думаете, что среди тех, кто гордо нарекает себя ?гангстером?, есть честные люди – вы глупцы. Их нет. Другое дело - дети этих самых ?гангстеров?, которые могут принять или не принять сторону родителя, но, независимо от этого, образ жизни их отцов навсегда отпечатается в их сознании и обязательно оставит свой след. Ребенок будет ненормален с уклоном либо в очень хорошую, либо в очень плохую сторону. У него есть два варианта развития судьбы: либо перенять образ жизни, мировоззрение, характер и всё вытекающее из этого у своего родителя и, возможно, еще более ухудшить, либо всем своим нутром взбунтоваться против этого и убить их. Родителей. Ну, или, как вариант, не убить, может, сдать полиции, или подставить, или еще что. Смысл ясен. При этом,ребенок становится если не филантропом, то олицетворением гуманности и благодетеля.К несчастью или к счастью, я всегда полностью поддерживал моих родителей. Отца, в частности, потому как мать отношения к его делам практически не имела. Я никогда не считал нашего с Хаято отца святым, благодетелем, добряком или вообще исключением из правил мира мафии. Отнюдь. Знаете ли, можно, конечно, здесь пойти против законов, но долго ты не проживешь, уверяю вас. Родители прожили недолго, но против здешнего общества не шли. Бойцовский клуб принадлежал отцу, а после его смерти перешел ко мне. Конечно, пока я не достиг совершеннолетия, всем этим заправлял Примо. К слову, о Примо. Он, безусловно, не побоюсь этого слова, благороден. Он силен физически и духовно, он почти аристократичен. Но, на самом деле, он такой же ублюдок, как и любой другой дон сицилийской мафии. Да, безусловно, среди остальных его выделяют честь и, как я уже сказал, благородство, высокое чувство справедливости, лояльность к членам семьи и способность их понять. В конце концов, не будь Джотто таким, я бы, наверное, вообще не выжил, меня тут же убили бы те, кто охотился за состояниемоего отца. Хаято бы постигла еще более ужасная участь: сдали бы в детский дом или и вовсе в какой-нибудь притон… Надеюсь, хотя бы в дорогой… Вообще, я отвлекся. Я всю жизнь буду благодарен этому человеку, который взял на себя мое воспитание и многое, очень-очень многое мне дал. Он достоин уважения хотя бы потому, что был единственным настоящим другом моих родителей – моего отца, в частности, - который не предал их. Но не забываете, он обычный ублюдок, способный собственноручно убить пятилетнего ребенка своего врага.Но прекратим обо мне, давайте о приятном.О Хаято, к примеру.Надо заметить, что мой младший отнюдь не выбрал путь праведника. Нет-нет, он катится по той же скале, что и я, в самый Ад. Должно быть, меня должно волновать, что мой родной младший брат с каждым новым годом, с каждым новым шагом приближается к пропасти, из которой уже невозможно будет выкарабкаться. Я говорю, что невозможно, потому что это НЕВОЗМОЖНО. И пусть святые папы настаивают на том, что каждый грех можно искупить, а каждому грешнику может быть даровано спасение, если он этого захочет, – этоблеф, это не так. Когда твои руки по шею в крови, поверьте мне, вы никогда больше не сможете быть тем хорошим прилежным человечком, которым вы когда-то были. Если были, конечно. Порок и грязь – это как наркотик. А человек порочный как наркоман. Я уже не говорю о том, что, совершив еще одно грехопадение, ему хочется еще и еще. Наркоман никогда не излечится от своего недуга. Это невозможно, просто физически невозможно. И пусть он попытается бросить, завязать, излечиться, он НАВСЕГДА останется наркоманом, неспособным перебороть себя и больше не делать этого, даже просто не думать. А шрамы от игл, или может, раздолбанная перегородка носа от кокса останутся с ним навсегда, словно мемориал его прошлой жизни. Ну, вы поняли, к чему я клоню.Так вот о чем я. Как я уже говорил, мне должно бы было быть не все равно, что мой младший постепенно, шаг за шагом становится таким же подонком, как и я, как и те, кто нас окружает. Но вообще-то мне плевать. Даже не так. Просто я не вижу смысла с этим что-то делать. Он сам избрал свой путь, и я никогда не буду винить его.Я пытаюсь уберечь и защитить его от сиюминутных проблем, но мне не спасти его от падения в грех. Поэтому я не вижу смысла рвать себе задницу, пытаясь сделать то, что я никогда не смогу свершить.А еще я постоянно называю его ?родным? младшим братом. Это не совсем так. У нас одинотец – матери разные. Моя мать была отпрыском благородной аристократической итальянской семьи, а его мать – пианисткой. Я был мал, но знал, что мой отец спал с ней. Я слышал, как играла на фортепиано эта женщина, и мне нравилось. Но я был мал, и не очень понимал смысла всего этого. И даже тогда, когда у меня появился младший братишка, в котором я души не чаял, я все еще не понимал почти ничего. И я знать не знал, что мой младший брат рожден не от моей благородной матери, а от простой пианистки, которая, как я полагал, когда стал чуть постарше и до относительно недавнего времени, была шлюхой. Обычной уличной шлюхой, хорошо играющей на фортепиано своими тоненькими холеными пальчиками. Когда я это узнал, брата возненавидел. Мое отвращение совершенно искренне проявлялось в моих поступках и словах по отношению к нему, но маленький мальчик категорически не понимал, чем заслужил немилость старшего брата. Потом его мать, кажется, умерла, а я только злорадствовал и радовался, а над младшим, которого словно подменили после её смерти, постоянно глумился и опускал пошлые мерзкие шуточки по отношению к его матери, которые он понимал, потому что был уже почти большим. Вспоминая это время, я не могу сказать, что жалею. Отнюдь. Это лишь закалило характер братишки. Все равно он восхищался мной и любил меня всю свою жизнь, а тот период быстро прошел. Маленький мальчик нашел в себе силы перестать обращать на это внимание и сделать вид, что ему плевать. А много позже я узнал, что мать его не была никакой шлюхой, а была самой невинной и прекрасной женщиной на всей планете. Правда, этого я Гокудере не сказал.Честно, не знаю, как Хаято мог просто так простить мне это и продолжать, чуть позже, правда, общаться со мной точно так же, как раньше. Бегать, к примеру, ко мне в постель, когда ему снился плохой сон. Хотя,я не отрицаю возможности того, что он просто когда-нибудь припомнит мне это.Что касается крысы, у меня нет идей,кто это может быть. Это может быть каждый в отдельности, или все вместе, но, с другой стороны, мне тяжело представить, что кто-то из тех, комуя доверяю (насколько это возможно, конечно) в течении многих лет, может просто подставлять меня, сливая информацию Литта. Тех, кто в более менее большей степени распоряжается моей информацией в таком размере, в котором она могла бы послужить козырем против меня, по пальцам пересчитать, их всего парочка. И каждый из них…Деймон, к примеру. Мы дружим с тех пор, когда оба еще не совсем осознавали своего положения и положения наших семей, тогда это было неважным. Честно, если бы даже я и узнал, что подставляет меня Деймон – я бы не поверил в это. И даже тогда, когда мне предоставили бы неопровержимые доказательства, я бы упирался до последнего. Если у того же младшего (прости Создатель!) есть причины мне мстить – его мать, - то у Спейда их просто нет. Наверное. Надеюсь. Конечно, мы ссоримся, иногда, пожалуй, слишком дико ссоримся, но всегда миримся, никогда не доходило до таких обид, за которые можно так подставлять.Других двоих я также знаю очень давно, и у них нет причин предавать меня. Ну, я опять же, надеюсь на это. С ними мы тоже очень многое прошли вместе, и я не раз убеждался в их преданности тогда, когда большинство бы отвернулось от меня.Понимаю, что в таких делах нельзя ссылаться на причину ?друзья?, или ?родственник?, по которой человек бы не предал тебя. И я не ссылаюсь. Я просто не знаю, что делать.

Дело в том, что в данном случае использовать моих личных информаторов будет нецелесообразно. Если, конечно, не принимать во внимание, что самым надежным и полезным всегда был Скуалло. Немного некорректно, конечно, так называть его, но он всегда доставал для меня нужную информацию. Я много раз хотел ему заплатить, или хотя бы как-то материально выразить свою благодарность, но он отказывался. Единственный его… ?минус?, как информатора, - это очень экзотическая, выделяющаяся внешность. Согласитесь, не каждый день увидишь на улице мужчину с белыми волосами по пояс. А мне вот нравятся его волосы, чертовски нравятся. Они мягкие и будто бы шелковые. Но я не об этом.Дело в том, что со Скуалло мы знакомы с академии, в которой получали школьное образование. Так же, как и с Каваллонэ Дино.И мне никогда не нравился угрюмый парень, вокруг которого вечно крутился мой беловолосый друг. Занзас меня буквально бесил. С возрастом это бешенство, конечно, поугасло, но какой-то неприятный осадок все равно остался. О, я отнюдь не говорю о его добропорядочности и благих намерениях, вовсе нет. Просто меня задевает то, как он обращается со Скуалло. Просто задевает.Но я опять отвлекся, вернемся к сути.За своими раздумьями и горами бумаг, которые приходится разгребать мне, поскольку Спейд решил взять несколько дней отдыха, я заметил, как мне подурнело. Голова разболелась, глаза устали, мозг отказывался воспринимать информацию. Я глянул на часы: было чуть больше двух ночи.Я не нашел никаких других занятий более удачных, чем звонок другу. У Скуалло я все-таки хотел уточнить некоторые интересующие меня факты. Потому что вот так вот на голом месте я могу строить свои подозрения и догадки, а на их проверку уйдет вечность.Странно, что трубку никто не брал. Обычно он отвечал, даже если спал. Жутко злой и недовольный орал в трубку на посмевшего потревожить его такой нечастый сон своим чуть хрипловатым, низким, но красивым голосом, и иногда, лично у меня, создавалось впечатление, что большинство лестных эпитетов он придумывает на ходу.Но сейчас я набрал его номер несколько раз, и мне никто не ответил. Вот это действительно странно. Нет, причин для беспокойства не было, это было просто странным. Хотя, мало ли что он там делает со своим Кикё.Усмехнувшись своим мыслям, я отложил телефон и принялся за последний на сегодня отчет.К несчастью, этот последний отчет занял у меня почти полтора часа. Угрюмо испепелив взглядом часы, я засобирался домой.И что, вы думаете, я обнаружил на пороге квартиры?Сердце пропустило удар и ухнуло вниз. В неясных темных (в коридоре было темно) очертаниях как-то неестественно скукожившегося на полу человека я сразу же узнал Хаято. Не нужно было даже гадать.Сначала я даже, пожалуй, не верил, а потом меня охватило такое странное, яркое счастье, что я готов был броситься к нему и задушить в объятьях, но оборвал свою нелепую мысль. Месяц назадя обещал ему, что если он ослушается меня – я сделаю что-нибудь ужасное. На самом деле, за все это время я даже не думал о том, как его наказать. Эта мысль почему-то не приходила мне в голову, а самому мне и не к чему.Подросток мирно спал, уткнувшись носом в свои руки, а рядом с ним стоял доселе незнакомый мне рюкзак.Хотя, чего я удивляюсь? Я видел и помню, в каком виде братишка покинул полигон, и рюкзаком тогда даже не пахло.Я вдруг только сейчас осознал, что благодарен Кее. Действительно благодарен. Потому что, зная младшего, я могу смело сказать, что он бы никогда в жизни не пошел к кому-то из своих друзей, да и Кея наверняка его затаскивал к себе силком. Другой вопрос: зачем? Но об этом потом.Я оглядел чудище и, нацепив на лицо непроницаемую маску, что было, кстати, даже не маской, ввиду моего полного умственного истощения и ужасной сонливости, легко пнул его кеду.

Он, спустя пару секунд, поднял голову, сонно продирая глаза (это я видел даже в темноте: глаза привыкли), а потом, очевидно, сообразив, кто стоит напротив него, резко вскочил, схватив рюкзак, и встал, в ступоре глядя на меня.Меня переполняли и радость, и обида, и, пожалуй, злость, которая, я думал, уже утихла. Почему он не вернулся в дом после Игры? Конечно, боялся, но неужто он думал, что я, его родной брат, который любит его так сильно, не простил бы его! Что за вздор! Да я бы и сейчас его простил сразу же, если бы он просто попросил прощения и пообещал бы больше так никогда не делать!Я открыл дверь и пригласил жестом его внутрь. Он зашел в темную квартиру, а потом сразу же развернулся и впялился в меня перепуганными глазищами, которые отливали кошачьим зеленым даже в темноте.- Джи, я… - он запнулся, уставившись в пол. Такой интересный пол? По-моему, я красивее.- ?Я?, - подхватил его я, как бы намекая, чтобы он продолжал.Младший молчал, глядя в пол. Я невольно вспомнил сон, где я, увидев вернувшегося братишку, горячо обнял его.***Гокудера не знал, что ему сказать. И дело было не только в том, что слова застряли в горле, но и в том, что он действительно не знал, что именно говорить. Ему серьезно казалось, что лучшим способом сейчас будет извиниться. Но как же это сложно!Хаято вдруг вспомнился сон, где брат обнял его, когда тот вернулся домой. Вот бы было здорово, подумалось вдруг Гокудере, если бы сейчас события развивались бы точно также.- Я должен был, - вдруг твердо сказал Гокудера, отбросив свою трусость и решив выложить все, как было. – Джи, я должен был поучаствовать. Я не знал, что там будут такие правила. Я хотел посмотреть, на что способен. Джи, я должен был, - еще раз повторил он, глядя в сверкнувшие яростью глаза старшего.- Ах, должен был? – ядовито уточнил он, сверля младшего злым взглядом, - Тогда, знаешь, что Я должен? – почти прошипел он.Подросток уже успел пожалеть, что выбрал такой путь переговоров. Он неуверенно кивнул, стараясь сохранять остатки самообладания и твердости. Что, надо заметить, выглядело весьма комично.Хаято все было нипочем, но сейчас старшего брата он действительно боялся.Подросток молчал, примерно догадываясь, что там должен сделать его брат.А вот Арчери первый раз в жизни захотелось хорошенько вмазать брату.- Ты прекрасно знал, что я пойду! Знал ведь?! – от нервов Хаято начал неосознанно кричать, не понимая, что этим только накаляет обстановку и еще больше злит брата.- Не ори на меня! – рявкнул тот. – Мне что, тебя на цепь надо было посадить?! Тебе семнадцать лет, голова на плечах есть?!- Но ведь ничего не случилось! – едва не взвыл от досады и отчаяния тот.Глаза Джи достигли формы почти идеального круга, а рот едва неоткрылся. Вот это наглость!Мужчина даже не догадывался, что его что-то может привести в подобное негодование.

Он яростно отшвырнул папку с какими-то нужными бумагами куда-то в сторону тумбы и стремительно, широкими шагами пересек разделяющее их с братом расстояние.Гокудере всерьез показалось, что сейчас ему если и не снесут башку, то что-нибудь сломают точно, ну или, как минимум, впечатают в стену, илишарахнут его носом по своему колену.Арчери показалось в точности это, и он едва удержался от того, чтобы не размазать брата по стеклу окна, которое было сзади них. Он сам подивился своей агрессивности, раньше в отношении брата он этого за собой не замечал.Он уже занес руку для удара, а Хаято, заметив этот жест, окаменел, не имея возможности ни закрыть глаза, ни отшатнуться. Брат никогда в жизни не бил его.Арчери, поняв, что собирается сделать, едва успел себя одернуть, чтобы не впечатать крепкий кулак в стянутое ужасом лицо младшего. Он, быстро спохватившись, вцепился пальцами той руки в подбородок подростка, вздергивая его вверх.- Ничего не случилось?! НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ?! – уже кричал он, не сдерживаясь, - Так, по-твоему, тридцать четыре трупа – это ничего не случилось?! По-твоему, твое полумертвое состояние – это ничего не случилось?! Да ты хоть соображаешь, что если бы Хибари по какой-то счастливой случайности не решил оставить тебя в живых, ты бы сейчас сидел на небе вместе со своей матерью-шлюхой?!Глаза Хаято, до этого момента испуганные и виноватые, вспыхнули бешеной яростью и злобой.Последний раз его старший так называл его мать очень-очень много лет назад, а потом больше никогда не позволял себе этого, и даже если и вспоминал о ней, то только, максимум, в нейтральных тонах.Гокудера никогда не воспринимал свою мать как шлюху, потому что он знал, что она была самой прекрасной женщиной на свете, что она лучше всех играла на фортепиано.Хаято и забыл, как он может злиться. Он и забыл, как обидно, когда единственный родной человек так отзывается о твоей матери.Он яростно ударил по руке брата, удерживающей его подбородок.- Не смей так говорить о моей матери!Джи отошел на шаг. Его глаза горели злобным триумфом: хоть как-то он отомстил младшему за свои переживания.- А как о ней говорить, Хаято? – ядовито начал он, - Что, правда глаза колет? Сам прекрасно знаешь, что она давала всем, кто просил. Вот и папке моему не отказала. Еще бы, за деньги-то.- Заткнись, - прошипел младший из братьев, - Джи, лучше заткнись.- Ты ведь был маленьким, Хаято, а я вот все тогда осознавал и понимал. Думаешь, такая красивая женщина могла быть целомудренной? Мой отец был очередным ее клиентом, которому эта шмара подкинула своего отпрыска, рожденного в каком-нибудь вонючем подвале.Старший себя уже не контролировал. Весь тот месяц он сдерживал и гнев, и обиду, и переживания в себе, а сейчас он увидел брата, который даже не раскаивался, и все это выплеснулось наружу, смывая здравый смысл со своего пути.

Младший изумленно глядел на Арчери, не в силах поверить в то, что это ЕГО БРАТ сейчас ему говорит все эти мерзости. Что его родной брат, который в жизни не позволял себе так с ним говорить, несмотря на то, что был старше, несмотря на то, что младший частенько был не прав и переходил границы, что это он сейчас опускает и его, и его мать.Что это Джи сейчас выплевывает одно за другим оскорбления в адрес единственной женщины, которая столько значила для подростка, что это Джи только что прировнял своего младшего с ничтожеством, которое и права не имеет здесь находится, которое не имело права жить с ними, когда отец был жив.Сердце билось как бешеное, а обида подкатывала к горлу, мешая оформить в слова свои мысли.- Что молчишь, братишка, прав я? – усмехнулся старший, сложив руки на груди, - А ведь яблоко от яблоньки недалеко падает. Ты такой же, да? Что, взял пару разв ротик у Хибари, и тот, в благих намерениях сохранить свою шлюху, оставил тебя в живых, а потом еще и приютил на месяцок? И как потрахались с…Ядовитую тираду прервал Хаято, бросившийся к брату, схвативший его за грудки и вмазавший ему от души по красивому злому лицу.

Старший, никак не ожидавший такого выпада, отшатнулся назад на несколько шагов, а в следующее мгновение перехватил летящий в его сторону кулак второй руки младшего.Он с силой сжал костяшки Хаято, дергая его руку на себя, перехватывая его второй кулак, и притянул к себе так, что их лица находились в каких-то паре десятков сантиметров друг от друга.И только Арчери хотел, изумленный, поинтересоваться, что такое сейчас было, как младший, начавший остервенело рваться из его рук, завопил, что было мочи:- Как ты смеешь?!?! Как ты смеешь говорить такое, скотина?! Кто я тебе, что ты так отзываешь обо мне и о моей матери?!Кровь из носа мужчины испуганно стекала на его губы,а Гокудера продолжал кричать, выдирая руки из крепкой хватки старшего, который смотрел на него с нескрываемым раздражением излобой.

Джи сейчас очень хотелось отметелить младшего, а младшему – Джи.- Если, блять, ты так ненавидишь меня, какогохера ты запрещал мне идти на Игру, сдох бы я там – и радовался бы ты! Какого, мать твою, черта?!?!- Успокойся, - прошипел мужчина, разворачивая брата к себе спиною и укладывая его животом на столешницу, до которой уже успел его дотащить. Одной рукою он стер щекочущую лицо кровь.- Какое, к хуям, успокойся, мудак?! За что ты так ненавидишь мою мать?! Почему ты меня всегда в это тыкаешь носом?! ЗА ЧТО ТЫ МЕНЯ ТАК НЕНАВИДИШЬ?! Что я тебе сделал?! Почему ты всегда…Джи, которому уже порядком надоели вопли младшего, легонько приложил его головой о стол, совсем чуть-чуть, только чтобы тот успокоился; у мальчишки даже кровь носом не пошла.- Заткнись и слушай, - рычал он на ухо младшему, - Когда я говорю ?нельзя?, это значит, что тебе НЕЛЬЗЯ, ясно? Когда я говорю, что ты куда-то не пойдешь, это значит, что ты туда НЕ ПОЙДЕШЬ. Когда я говорю, что твоя мать – блядь, это значит, что она – блядь, ясно тебе, чертово отродье?Сердце Хаято отплясывало чечетку, да так, что он едва не подпрыгивал из-за этого на столе; а нервы небезосновательно грозили прогрызть мозг и вытечь через глаза.Хотелось сейчас просто взять и разрыдаться.

Он мог понять, почему старший зол, мог бы понять, если бытот придумал для него какое-нибудь изощренное наказание. Но в его голове никак не укладывалось, почему мужчина говорит такие ужасные вещи. Чем он заслужил? Хаято не первый раз ослушался брата, но он никогда не позволял себе ТАКОГО. Что за ?Чертово отродье, рожденное в каком-то вонючем подвале от шлюхи?? Почему эти слова сочились ненавистью и злорадным торжеством и превосходством, когда старший говорил ему это? Неужели он правда так думал?Гокудера, распластавшись на чертовой столешнице под старшим братом, захлебывался в отчаянии, решившем утопить его ко всем хуям. Он уже сам не до конца понимал: то ли он так тяжело и часто дышит, то ли уж всхлипывает.- Ясно? – его встряхнули, добиваясь ответа.- Да пошел ты, - выдавил из себя Гокудера, голос которого под конец фразы предательски сорвался.Это зажгло еще один огонек ненависти в сердце Джи.Он, глухо рыкнув, рывком перевернул младшего на спину, затаскивая его чуть дальше на столешницу за футболку.- Отпусти меня! – крикнул младший, забрыкавшись, - Хватит с тебя, наигрался… - уже тише добавил он, вцепившись в кисть старшего горячими пальцами и уставившись в угол комнаты.Джи смерил его недовольным взглядом, а потом бухнул назад.- У меня есть идея получше, - сверкнул он похотливым взглядом, - Хибари наверняка выдрессировал свою девочку, а? Ему даешь – и мне дашь.Арчери неотдавал себе отчета в том, что, кому и зачем он говорит. Не отдавал отчета себе в том, что он делает. Им двигала слепая злоба, даже не ревность, о ней он вовсе ни сейчас, ни в принципе не думал. Он хотел расплатиться с младшим за все те переживания, которые он пережил, пока тот был на Игре, пока он шлялся где-то целый месяц. Он хотел наказать младшего за то, что тот его ослушался, хотя запрещал мужчина подростку что-то вообще редко. В самом начале, когда он только заговорил о его матери – тогда он еще себя контролировал и осознавал, что от его слов Хаято будет больно. И эта боль вполне удовлетворит чувство справедливости Джи. Но потом… слово за слово, действие за действием… Да и Хаято еще подлил масла в огонь. Ведь Арчери-то ждал, что тот хотя бы как-то выкажет, что сожалеет…А вот сейчас его злоба уже не могла насытиться, подчиняя его волю.- Ты с ума сошел, - ошарашено прошептал вмиг побледневшими губами подросток, - Джи, что ты несешь?! Хибари никогда не… Я никогда не спал с ним, слышишь?!Арчери сгреб обе руки младшего, которыми тот активно замахал, заведя их тому за голову, и зафиксировал одной своей; прижал тело брата к столу так, чтобы тот дернуться не мог. Дернуться-то он, конечно, мог, только вот это было очень больно теперь. Спина итак очень неудобно перегибалась через край, а теперь еще и все конечности были прижаты к этому несчастному столу.- Джи, не надо, - прохрипел севшим голосом Хаято, когда старший рванул ремень его штанов.Гокудера вообще уже давно начал подозревать, что что-то вокруг него нечисто. Все началось с Мукуро с Деймоном. Потом те двое на игре. Потом Хибари. Нет-нет, судя по поведению и словам японца, он был где-то до тех двоих. Но ладно эти все, даже Кею понять можно.Но родной брат?! Родной брат не должен делать все это! Сейчас все было на порядок плачевнее, чемс Хибари. Хотя бы потому, что по Джи было отчетливо видно, что делает он это не из каких-то извращенных побуждений (как минимум, возбужден он, судя по всему, пока что не был), а просто чтобы наказать. Унизить ли, сделать ли больно, ведь первый анальный секс - не самое безболезненное занятие – главное – наказать. А чтобы наказать, Хаято знал, его старший может на многое пойти. По отношению к нему он очень редко, конечно, применял свои жестокие методы, он вообще его очень редко наказывал, в основном в детстве, потому что Гокудера предпочитал не нарываться; но иногда подросток становился невольным свидетелем телефонных или не телефонных разговоров брата с, судя по всему, подчиненными или коллегами по поводу тех, кого надо было устранить.Когда раскаленные пальцы брата скользнули под резинку его белья, Гокудера застыл, задержав дыхание и, кажется, даже сердце его перестало стучать.- Джи, ты с ума сошел, перестань! – крикнул он, едва не всхлипывая. Глаза брата блестели в тени, смотря неотрывно прямо в перепуганное лицо младшего.- Хватит, пожалуйста, Джи! – начал бешено вырываться он. Кея – одно дело, родной брат – другое. Инцест Хаято не признавал никогда ни в каком виде.- Джи, прости меня! – уже почти плакал Хаято, вырвав свои руки из хватки старшего и хватаясь за его руки, не давая тому себя трогать, - Пожалуйста, прости меня!Арчери замер. Грудная клетка его часто надувалась и сдувалась, словно большой воздушный шар, лоб блестел от выступившего пота, а руки чуть дрожали.- Пожалуйста, прости меня! – повторял его младший, зажмурившись, скукожившись на столе и прижавшись к телу брата, - Прости меня, Джи, я был не прав! Я не подумал, что будешь чувствовать ты… Пожалуйста,Джи… Я виноват, прости меня!Его колотила мелкая дрожь, но ресницы зажмуренных глаз были сухими: он не плакал. Младший так плотно прижался к старшему, что тот не только ощущал бешено колотящееся сердце младшего, но буквально чувствовал его биение где-то у себя в горле.Стало вдруг так тошно... От того, что он едва не сделал. От того, что он посмел так поступить с младшим, унизить его и перепугать до полусмерти. Первым желанием было оторвать себе руки, которые не слушались тоненького голосочка разума и несколько мгновений назад едва не сделали того, о чем бы мужчина жалел до конца жизни. Он никогда даже помыслить не мог о том, чтобы навязать брату близость или превратить выражение любви в акт насилия.- Прости меня, Джи, - все еще продолжал шептать его младший, прижавшись к нему, пока Арчеридумал, что сейчас делать.Еще несколько секунд насладившись близостью младшего, Джи отстранился, застегивая ремень брата, отвернулся и оперся бедрами о столешницу рядом с сидевшим на ней Гокудерой, который еще не сообразил, что произошло.- Иди в свою комнату, Хаято, - прохрипел старший, сжимая пальцами виски.Гокудера, все еще не до конца понимающий, что только что произошло, стек со стола и, впершись в брата непонимающим и… жалостливым? взглядом, сделал несколько шагов назад, к своему рюкзаку, а затем направился к входной двери.- Я сказал, в свою комнату, Хаято, - устало повторил мужчина заметив краем глаза, что младший пошел совсем не в нужном направлении.Гокудера, не желающий злить брата, пулей взлетел на второй этаж.Арчери еще несколько минут постоял так, бездумно глядя в одну точку, потом оторвался от стола, взял свою папку, которую недавно швырнул на тумбу, а потом, с секунду еще о чем-то подумав, с рыком запустил несчастной папкой в арку, за которой находилась кухня. Послышался звук разбитого стекла, но мужчина, которому это показалось недостаточным, от души пнул по тумбе, что-то неразборчиво проорав. Пнул он раз десять. И не только по тумбе.