23. For I have seen the suffering (1/1)
Миссис Напьер лежит в дубовом гробу. Не мудрено – на ее деньги можно было бы построить целый склеп для всех готэмцев. Обнести мраморной оградой, частоколом белых камней заполнить черноземные прогалины. Все было бы идеально-ровно, в шахматном порядке, черное и белое. Домино. На ее могиле посадили бы цветы – калы, розы, рододендрон, - все то, что она так сильно любила. Играл бы оркестр, и богатые подружки утирали бы глазки платочками. Прилично, вышколено, шикарно. У королевы и жизнь королевская, и смерть.Но не срослось. Миссис Напьер лежит в дубовом гробу за среднюю цену, подушки из искусственного шелка, волосы залачены так, будто ненастоящие, колом стоят. Все это потому, что миссис Напьер не планировала умирать. Она думала, что будет жить вечно, или хотя бы еще лет этак двадцать. На практике все вышло наоборот – скончалась скоропостижно и скоропалительно – получила инфаркт прямо в своем шикарном доме, прямо под портретом Джонни. Её не смогли спасти. Родственников у нее не было. Никого, совсем никого. Сын пропал в шестнадцать, муж скончался лет десять назад. И осталась только одна родная душа – младшая миссис Напьер, невестка по бумагам, но в жизни ничего общего – чужой человек.Харли не очень понимает, что ей надо испытывать в связи со смертью его матери. И потому она занимается делами – организовывает приличные по меркам своей семьи похороны, заказывает гроб и шелковые траурные ленты, организовывает старой миссис приличный макияж и туалет. Это все заученно и совершенно без души, но это надо сделать, потому что он так сказал.
Харли не удивилась, когда поняла, что распорядителем этого грустного праздника будет именно она. Она ведь всегда делала за Джокера грязную работу – стирала рубашки от грязи и крови, штопала тренч, чистила пистолеты, нитью стягивала раны. Харли – мастерица на все руки, потому она ему нужна. В большинстве случаев. Фанни – свидетельство иного, хаотичного и дикого, истинной природы Джокера. Но Харли не привыкла питаться иллюзиями. Раньше бывало падала в старую ловушку, представляла, что Джокер может и умеет чувствовать, намеренно лишает себя этой способности. Но теперь перегорела, передумала. Она для него инструмент, бесспорно – правая рука. Но на этом все. Без эмоций.
И потому Харли легко принимает игру, готовит старую миссис Напьер к последнему дню на земле, рисует благость на ее лице, придавая ему умиротворенность и полное спокойствие. И это невыносимая жестокость. По отношению к ней. Потому что она проходит тот путь, который ей не позволили пройти с ее собственной матерью. Когда Шэрон умирала, Харли таилась в ночной тени, наблюдала эту трагичную историю издали, словно чужак, бессовестная пришлая девчонка. Она не помогала матери принимать лекарство, не баюкала ее тяжелую голову на своих коленях, не гладила по щеке, не успокаивала. Не кутала ее в саван, не отправляла в последний путь, не целовала в лоб холодное восковое тело, не клала цветы в сухие сжатые пальцы, не наблюдала за тем, как гроб Шэрон опускали в землю. Все это ей было недоступно, потому что Джокер приказал затаиться, они ведь были в бегах. Прошло с десяток лет, и теперь он позволил ей пройти этот кошмар, насладиться им. Только Харли давно не больно. Эта издевка не приносит ей ничего, кроме паскудного чувства раздражения и брезгливости.Иногда Харли думает, а что испытывает сам Джокер? Есть ли у него хоть какие-то чувства к женщине, которая родила его? Вряд ли. Он надел на палец Харли металлический ободок только для того, чтобы получить деньги его семьи. Не так. Отнять у нее. Деньги Джокеру не нужны, ему нужно отмщение, возможность утереть старой миссис Напьер нос. Иногда Харли думает, что и Фанни он позволил родиться только поэтому. Чтобы насолить матери. Пестовать ярость и детские комплексы, копаться грязными пальцами в ране – вполне в стиле Джея. Только это и придает ему сил – ярость, ненависть, беспросветный мрак.Харли стоит в траурном зале, поправляет цветы по краям гроба. Миссис Напьер она видела три раза, не более, и она плохо помнит, какой женщина была при жизни, но с удовольствием отмечает, что даже после смерти она красива. Это благородная титулованная красота, спокойная и размеренная. Харли усмехается, хотя здесь и не принято смеяться. Ей никогда не стать такой. Утонченной, удивительно благородной, красивой донельзя, в жизни, в смерти, где и когда угодно. Наверное, она немножко завидует этой мертвой женщине. Ведь она удостоилась вечной ненависти Джокера. Это почти как любовь, две крайности одной природы, нити, тянущиеся из сердца человека, самые крепкие, нерушимые. Только ведь у Джокера нет сердца, верно же?Бумажно-восковое лицо миссис Напьер утопает в кроваво-красных розах. Харли любуется этим невозможным и пошлым сочетанием. У ее матери были белые калы, трогательные и целомудренные. Такая большая разница, но если посмотреть внимательно, то разницы никакой нет. Они обе мертвы. Разница есть только для живых. Харли все еще болеет этой непереваренной до конца трагедией, а Джокеру было и есть все равно. Для него это ничто и нигде. Он ощущает себя никак. Ему без разницы. У него нет матери долгие годы, да она ему и не нужна, откровенно говоря. Ему никто не нужен.На похоронах Харли держится строго и сухо, держит малышку Фанни за плечи. Причитающих скорбящих много, спасибо, что хоть на гроб не бросаются. Харли смотрит сухими глазами на процессию, на гроб, на все происходящее, Фанни не смеет поднять взгляд, просто пялится на все происходящее ровно и безразлично. Бабку она знала только как женщину, пытавшуюся забрать ее у матери. Харли понимает, что ждать сострадания от ребенка не стоит. Да ей и самой не грустно. Ей никак. Она просто смотрит на несостоявшуюся свекровь, провожает взглядом гроб, опускающийся в землю, и думает о том, что все могло бы быть по-другому. Если бы Джонни не сбежал из дома в шестнадцать лет, он не стал бы Джокером. А Джокер не встретил бы Харлин Квинзел. И, наверное, Харли должна быть благодарна миссис за все, что она сделала и чего не успела. Все это, как крошки от пирога, привели их друг к другу через темный страшный лес. Разве не это настоящая благость? Харли смотрит на Фанни, едва заметно утвердительно кивает головой. Убеждает саму себя.- Миссис Напьер, хотите что-то сказать? – Харли не сразу понимает, что голос священника обращен к ней. Ведь это она теперь новая миссис. Парадоксально, глупо, не подходит ей. Но она отпускает Фанни, поднимается в своем узком черном платье из крепа на помост и говорит все, что нужно. Слова скорби, благодарности, стыда. Они приходят легко, будто вертелись все это время на языке. Быть может, эти слова предназначены были другой матери. Её собственной. Говорит она их чужой женщине. Но милосердия ведь все достойны. Так ее учила мама. И Джокер не сумел за все эти годы разубедить.Вечером он приходит домой пьяным. Харли понимает это, потому что хорошо его знает. На вид он такой же, как и всегда – мрачный, собранный, до ужаса спокойный. Его хочется бояться, благоговеть перед ним. Но Харли просто помогает ему снять тренч, пиджак и ботинки, укладывает его в постель без слов и причитаний. Все молча, будто соблюдая некую дистанцию. На самом деле эта дистанция нужна сейчас больше ему, а не ей. Она боится нарушить хрупкое равновесие своими ненужными словами.Харли уходит проведать Фанни, подтыкает ее детское одеяльце с изображением Бэтмена поплотнее, оставляет на ее прохладном лбу короткий поцелуй. Дочь уже спит, видит десятый сон, но Харли на секунду останавливается, чтобы насладиться этой картиной. Она растет слишком быстро. На мгновенье Харли теряется – как так получилось, что она уже сама мать? Ведь еще вчера была просто дочерью. Время неумолимо.Она возвращается в спальню, ложится рядом с Джеем, поворачивается к нему спиной, не в силах любить его сейчас, не в силах справиться с глупыми эмоциями, подавить их, засунуть поглубже, чтобы никто не увидел. Он, прежде всего. Потому что он их растерзает, распотрошит, заставит пожалеть о том, что она вообще что-то чувствует.Его жесткие холодные пальцы ложатся ей на загривок. Харли дрожит, но не отодвигается. Нельзя вот сейчас.- У нее была тонкая деревянная трость. Она подвернула ногу лет в семнадцать, так и не научилась обходиться без нее, - говорит он скрипуче и сухо, - она использовала ее по назначению и нет. Как ей хотелось. Шрамы от ее трости оставались знатные, да и кровь отмывать из бороздок было не просто.Пальцы Джокера бегают по шее Харли, не останавливаются, рождают мурашки, тихий ужас, подкрадывающийся вместе с комом в горле. Ей хочется кричать, но она не смеет открыть рта. Он говорит, значит, она должна молчать.- Знаешь, откуда у меня эти шрамы, а, детка? – спрашивает Джокер, Харли дрожит уже видимо, но все равно не отвечает. Он грубо разворачивает ее к себе, смотрит, пялится этими черными глазами без дна. Сейчас оно впервые за долгое время видно. И это, пожалуй, не то, что хотела видеть Харли.
Она тяжело сглатывает. Проводит ладонью по его старому и усталому лицу, по бороздам на щеках, по выемкам скул и излучинам вокруг глаз.
- Не знаю, - отвечает тихо, - и не хочу знать.Джокер не отрывается пару секунд от ее лица, выжигает известные лишь ему знаки на его белой лунной поверхности. Красавица и чудовище, ведь правда.- Я вырезал их сам, чтобы быть не похожим на нее, - говорит глухо, улыбается излишне горько, - и я совершенно не похож, я гораздо хуже, - взгляд Джокера, безумный, черный, горящий заставляет Харли содрогнуться, зайтись в немом крике.
- Пап! – они оба поворачиваются на голос. Фанни нельзя сюда заходить. Но она стоит на пороге в своей пижамке с Суперменом, с мишкой, прижатым к груди, и глазами, полными слез.
- Что? – спрашивает отрывисто, коротко, пялится страшно и кровожадно на Фанни. Но та не замечает или делает вид. Не боится совершенно. Научилась через боль и страдания.
- Мне плохой сон приснился, - надувает губы Фанни. Харли подрывается, чтобы встать и увести ребенка, но Джокер внезапно останавливает ее. Встает сам, натягивает халат, подхватывает Фанни на руки легко, будто она пушинка.- Ну, пойдем, я расскажу тебе сказку на ночь, - Джокер коварно ухмыляется уголком разорванного рта.
Фанни смеется, обнимает его за шею неровно сросшимися пальцами. Харли наблюдает происходящее с придыханием. У него ведь тоже есть трость с клоунской башкой вместо набалдашника. Разница лишь в том, что он всегда использовал ее по назначению. Наверное, Джокер прав, и он почти во всем гораздо хуже своей матери.
Пусть так. Покойся с миром, Пенни.