1. Shadow of your love (1/1)

Шэрон кашляет сильно и сухо. Хрусткий кашель хрупкой женщины. Венозные руки-веточки, синюшные куриные лапки вместо ног. Она больна, и это смертельно. Знает прекрасно, что из тисков смерти ей уже не выбраться. И это дает ей право больше не судить. Вместо этого много плачет. Навзрыд, до промокшей подушки и тремора в пальцах. Слезы — то настоящее, что у нее осталось от маленькой девочки Линн, ее дочки с золотистой бахромой хвостиков. Ник только фыркает, угрюмо углубляется в чтение газеты. Ник не простил и никогда, наверное, не простит свою взбалмошную дочь. У Шэрон нет времени на то, чтобы быть строгой. Ей придется сделать поправку на юность, на влюбленность, на все, что угодно. Придется впервые поверить в то, что её дочь нормальная. И это пугает сильнее смерти, бьет через спину хлеще охапки крапивы. Все это время у Шэрон были любые необходимые доказательства. Она их игнорировала аккуратно и боязливо, отодвигала в сторону, прикрывалась диагнозом и лживыми заверениями врачей, что вот это можно вылечить. Вырезать из буйной головы, прижечь электричеством, затравить ядовитыми кругляшками таблеток. Шэрон знает, что так не получится. Признает. Впервые вслух говорит, не таясь: ?Другая?. И здорово было бы оправдаться тем, что романтических фильмов о принцессах и драконах пересмотрела, хорошо было бы списать этот дикий жар на впечатлительность, юность, на жажду приключений и любви, о которой напишут в книжках. Это было бы очень удобно. Да только Шэрон не имеет права притворяться. Нет ни сил, ни времени ломать комедию. Линн другая. Всегда такой была. С детства самого. Гоночная машинка носила розовую балетную пачку. Теперь такое сочетание не кажется странным. Тетрадки были изрисованы не вензелями и завитушками, а смайликами. Линн верила в силу улыбки. Она шла по жизни смеясь. Есть такие девочки. На свадьбе двоюродной сестры её как-то спросили: ?Эй, Харлин, какие парни тебе нравятся? Что в них для тебя важнее всего??. И Линн, не задумываясь, ответила: ?Веселые. Они должны меня смешить?. Линн любила танцевать на брусьях, вертеться перед зеркалом, отбивать мыском такт. Не срослось. Запястье. И вот она уже учится на медицинском. Мучается. Потому что Ник этого так хотел, да и сама Шэрон тоже. И Линн легко согласилась на уговоры. Но блеска в синих глазах Шэрон больше не видела. До того самого дня, три года назад.Линн вернулась домой раньше обычного. Её щеки раскраснелись, а губы были красными и сочными. Она устроилась на подлокотнике кресла Шэрон, подтянула к себе ноги и нежилась в мечтах, которые, конечно же, были лучше яви. Шэрон почти сразу поняла, что дело в парне. Её дочка кого-то встретила. И это ведь было чудесно. После школьной зазнобы Аарона у нее ничего не выходило с мальчиками, не срасталось. Шэрон же желала ей только счастья — большой дом, крепкую семью. Линн было пора выйти замуж и завести детей. - О чем ты думаешь, дорогая? - спросила тогда Шэрон. Линн открыла глаза, затуманенные, мечтательные. Глаза ангела, взгляд упрямый, ласковый, взгляд ребенка и женщины одновременно.- Я кое-кого встретила, - призналась Линн, улыбаясь украдкой. Шэрон признает, что ей нужно было проявить чуть больше чуткости.- Тебе он нравится? - спросила она, словно забавляясь все еще немного детской непосредственности дочери. - Он меня смешит, - сказала Харлин. Впервые за долгое время Шэрон осознает, что это было за выражение в ее глазах. Любовь. Это была огромная безоговорочная любовь. Не признающая границ, безумная, конечно, дикая и первородная, все то, что искала Линн, но не могла себе позволить. Это был их последний разговор. На следующий день девочка Линн умерла тихо и просто, на ее место пришла Харли Квинн. Злодейка, конечно, развратная и развращенная, жестокая и беспощадная. Убийца. Она вытащила из-за решетки свою самую большую любовь, своё альтер эго, - Джокера. И осталась с ним. Вот так просто. Потому что он её по-настоящему рассмешил.Шэрон сидит на крыльце своего дома, кутается в штопаный плед. Сухой октябрьский ветер сметает листья кленов к ее ногам. Кажется, будто она утопает в золоте. Последнее пристанище. Её дорога из желтого кирпича, которая, только быть может, приведет её в рай. Сердце Шэрон болит. От лекарств и от правды. А правда в том, что Линн никогда не существовала. Всегда была только другая Харли. А она мать ведь, самая близкая, не замечала. Гладила по сусальным кудряшкам, сцеловывала жар с разгоряченного лба, замаливала все будущие горькие грехи. Но этого всего не было нужно. Харли хотела их совершать, не планировала оправдываться. И Джокер не был изувером, не ломал извилин и костей, все было сломано еще до него, он лишь взял и соединил осколки в неправильном порядке, скрутил узлами, поставил паззлы на место. Он лишь стал катализатором. Позволил Харли смеяться за просто так. И вот поэтому Харли отдала ему единственное, чем по-настоящему обладала. Свое сердце. Не открывала никому, а ему — пожалуйста. Шэрон горько. Она всегда верила, что ключи от сердца Линн принадлежат только ей. Шэрон знает, что как бы оно ни было, Харли ей больше не увидеть. Их дом все еще под полицейским наблюдением. И чертовка не придет, себе дороже. Хотелось бы насладиться в последний раз. Лебяжьим пухом волос, бездонной синевой глаз, той улыбкой бесшабашной. Харли — лучшее творение Шэрон, что бы не говорили о ней. И это несправедливо, что мать не может прижать дочь к груди. И это жизнь, не нужно объяснений. А раз так, достаточно будет раскаяния, достаточно будет знать правду о девочке Харли. На подъездную дорожку к дому сворачивает соседский мальчишка Трей на своем велосипеде. Крутит педали, бубнит что-то под нос, видимо, в такт песне в наушниках. Разворачивается, бросает под ноги Шэрон свежую газету. Она разворачивает тугой сверток, ловит ладонями рекламные листовки. Яркие, бесполезные. Одна из них плотнее, будто напечатана на фотобумаге. Действительно, это фотография.Шэрон подслеповато щурится. В кадре застыла Харли Квинн, а рядом с ней Джокер. Они смеются, тычут друг другу под ребра пистолеты. У него глаза темные, страшные, улыбка оскалом расчертила напряженные скулы все в шрамах. У нее глаза светлые, добрые, улыбка красная и спелая, словно вишневым соком намалеванная. Они смотрят друг на друга, не отрываясь, глаза в глаза.Шэрон впервые за долгое время улыбается. Переворачивает фотокарточку, на заляпанной грязными пальцами задней стороне всего одно слово: ?Нашла?. Шэрон так хочется плакать. Но она смеется, Харли хоть чему-то, но научила ее. И это любовь вопреки, конечно же, абсолютная и непререкаемая, глубже уже не будет. Шэрон никогда не думала, что умеет любить вот так, все еще может прощать. Уже давно простила. Хороший подарок, эпитафия на могилу. Законченная история. Потому что это не почерк Харли на фотокарточке.