5. Среди тысячи лиц (1/1)

Му Цин сдал так и не очнувшегося по дороге на Небеса Фэн Синя на руки его младшим служащим и отправился в собственный дворец, не утруждая себя объяснениями. Что еще он мог сказать и сделать? Увидев своего генерала в одних только нижних одеяниях, с распущенными волосами и без чувств, духи войны Наньяна забегали быстро и взволнованно, словно любящие родственники, и Му Цин почувствовал себя чужим в этом доме. Стоя в воротах дворца и в этот раз не решаясь идти дальше, он не сомневался, что небесные лекари будут здесь в считанные мгновения и разберутся с проблемой куда лучше, чем один Бог Войны, пусть даже такой знающий, предусмотрительный и талантливый. Да и сам воздух столицы с разлитой в нем духовной энергией пойдет Фэн Синю на пользу. К утру он, несомненно, будет громогласно требовать рисовую кашу на завтрак, потом горячую ванну, потом возмущаться, почему по прихоти Му Цина половина Небес видела его белье. Хотя, наверное, с этого он начнет, распугает всех сорок на вновь зеленеющем дубе, и можно будет в ответ кричать жалобы на шум, поднявшись на верхнюю веранду дворца Сюаньчжэня и свободно вдыхая свежий утренний воздух, вновь благоухающий цветками персика, а не палыми листьями. И это будет привычно, это будут они настоящие.Фэн Синь не очнулся к утру. И на следующий день тоже.Му Цин не справлялся о его состоянии, лишь с непроницаемым лицом выслушивал новости, которые до него все равно доносили, будто считали, что состояние его давнего противника будет ему особенно интересно. Он знал, что сплетники будут следить за его реакцией. В этот раз Му Цин контролировал себя лучше — так ему самому казалось — и избегал путей под стенами дворца Наньяна. Он продолжал работать: гонял подчиненных на тренировках в три раза злее обычного и выполнял молитвы и за Юго-запад, и за Юго-восток.Когда срочные молитвы закончились, он отправился во Дворец Линвэнь. Прошел мимо ряда шкафов, в которых ровными стопками лежали свитки его отчетов — каждый упакован в чехол из узорчатого шелка. Он на ходу провел рукой по свисающим с полок деревянным биркам, подписанным его аккуратным почерком, и они мелодично застучали одна о другую. А потом вышел к куче беспорядочно сваленных отчетов Фэн Синя, выросшей уже настолько, что к ним пришлось приставить лестницу. Тут он сел на пол и начал постепенно разбирать завалы, привычно выстраивая вокруг себя новые стены, на этот раз из бумаги, бамбуковых планок и туши. Некоторые свитки были повреждены после пожара в Небесной столице, и пришлось переписывать целые куски, некоторые просто были написаны так небрежно, что Му Цин делал уточняющие пометки на полях. Иногда он и вовсе просто погружался в чтение, впервые узнавая о давних путешествиях и свершениях Фэн Синя в мире смертных, за которые тот получил славу храброго и могущественного Генерала Наньяна: о чудовищах, с которыми сражался в одиночку, о спасенных городах, об остановленных бедствиях, о равной помощи и князьям, и крестьянам. И о том, как все это было для него между делом, во время поисков его драгоценнейшего принца, ради которых Фэн Синь прошел тысячу ли пыльных дорог, пересекал бурные реки, блуждал в густых лесах, скакал верхом через степи. — Что за дурак… Му Цин не понимал, кого из них двоих ругает больше. Как он мог не знать всех этих историй? Будто в своей давно изученной книге читал страницы лишь с одной стороны и только теперь догадался посмотреть на оборот, и знакомый сюжет вдруг складывался иначе и играл новыми красками. Му Цину было одновременно интересно, больно и стыдно — что добавлял к чужому одиночеству, не шел рядом, а выбрал другой путь и спокойно надеялся на запрос информации о Се Ляне через духов литературы. Каждый должен честно выполнять свои обязанности — так он тогда думал. Но, наверное, учитывая положение дел и настоящую личность Небесного императора, для него не очень-то старательно искали. И они с Фэн Синем равно не добились успеха.— Генерал Сюаньчжэнь? — раздался негромкий голос Линвэнь.— У вас все в порядке, ничего больше не требуется?— Ничего, — ответил Му Цин, не поднимая взгляд от очередного текста. — Я работал здесь после начала восстановления столицы и сам знаю, где что лежит.— Вы пришли сюда несколько часов назад, начали наводить свои порядки, потребовали переставить мебель и успели подать десяток уточняющих запросов о событиях вековой давности. Мои служащие сбиваются с ног и уже боятся заходить в этот угол канцелярии. Вы уверены, что должны быть сейчас именно здесь и делать именно это?Му Цин отложил старый свиток с неровными обгорелыми краями и поднял голову. На лице Линвэнь было странное, незнакомое ему выражение, и голос ее звучал осторожно, словно она держала над листом бумаги кисть, с которой в любой момент могла сорваться капля туши и испортить написанное. Странно было осознавать, что этим оберегаемым листом сейчас был он сам. Из-за спины Линвэнь выглядывали бледные лица низших духов литературы, напряженно прислушивающихся к разговору. Му Цин почувствовал себя на перекрестье их осуждающих взглядов, без слов говорящих, что он здесь не к месту. А где оно было, его место?— Совершенный Владыка Линвэнь, разве вы сами не жалуетесь постоянно на нехватку рабочих рук и отсутствие помощи? Любой может видеть, что шкафов и порядка вам не хватает. Именно поэтому мне теперь приходится в одиночку разгребать еще и за генералом Наньяном. Как будто у меня своих дел нет!Му Цин встал на ноги так резко, что ближайшая горка свитков обрушилась на пол, хороня плоды последнего часа его трудов. Он думал о Фэн Сине, но в этот раз делал что-то не правильно, и работа почему-то не помогала, поэтому следовало отступить, пока он не поймет, что не так.Линвэнь смотрела в спину уходящему Богу Войны, задумчиво склонив голову. Сколько бы Му Цин ни жаловался, что теперь ему приходится работать за двоих, она видела последние отчеты по всему Югу и знала, что написаны они по прежнему подробно и в срок. Можно даже сказать, с особой заботой и тщательностью.Следующим, кто заговорил с Му Цином и задавал странные вопросы, был Се Лянь.“Му Цин, — раздался в духовной сети его голос, приятный и освежающий, как вода лесного родника в жаркий полдень, — ты так и не зашел проведать Фэн Синя?”“Следишь за мной? Или этот твой Собиратель цветов снова подослал шпионов на Небеса?”Слова вышли чуть более резкими и отрывистыми, чем он бы того хотел, но Се Лянь застал его в неудачный момент — во время тренировочного сражения с одним из младших служащих Наньяна, во внутреннем дворике дворца Сюаньчжэня, под цветущей вишней. Стоило потерять концентрацию на мгновение, и широкоплечий дух войны, гремящий доспехом и яростно размахивающий алебардой гуань дао, воспрял духом и начал теснить Му Цина, загонять в угол, где будет неудобно размахнуться длинной саблей. Оба были разгорячены схваткой, но для Му Цина этот противник был уже десятым подряд. Другие девять проигравших, часть из которых принадлежала к двору бога Юго-запада, а часть — к соседнему двору бога Юго-востока, все вместе прятались от солнца на веранде, развалились там, устало раскинув руки и ноги. Забыв о привычном соперничестве, они делились снадобьями из фарфоровых пузырьков, смазывали друг другу порезы и синяки и поправляли волосы, не забывая лениво болеть за каждого следующего духа войны, вне зависимости от его присяги, — главное, чтобы против старшего божества, хотя исход боя был для всех очевиден. Му Цин просто не смог безразлично смотреть на подчиненных Фэн Синя, которые лишь зря путались под ногами у докторов, глядя печальными глазами щенят, которых несут топить в мешке. До смешного жалкое зрелище! Чем шататься без дела, пусть поучатся хоть чему-то полезному и слишком вымотаются физически, чтобы изводить себя волнением.“Ты ведь знаешь, что ему не становится лучше?”“Выкарабкается! — коротко ответил Му Цин и мягким, текучим движением ушел от атаки противника. — Фэн Синь порой соображает туго, с юности таким был, но он не слабое дитя. Он такой же Бог Войны, как и я, а я бы ни за что не сдался какому-то дурацкому проклятью!”Он оттолкнулся от земли, легко приземлился сперва на кончик широкого лезвия алебарды, а потом перемахнул через голову ошарашенного духа — тот так испуганно-восторженно засмотрелся на с легкостью выполненное сальто, что не заметил, как к его шее приставили саблю. Это было слишком просто. Сражения больше не приносили удовольствие, ведь ни оружием, ни ударом ладони Му Цин не мог разбить камень на собственной душе. Потому что ни один противник не обладал и сотой долей огненной ярости его привычного партнера, его способностью использовать оружие нестандартно, а то и вовсе обходиться без него, одними только кулаками, как вульгарный уличный боец. И ни с кем Му Цин сам не становился таким же, вспоминая узкие переулки и канавы своей юности, будто сбрасывая с плеч тяжесть всех прошедших лет.Никто другой не сжимал губы и не хмурился так упрямо. Ничей выступивший на шее пот не пах так, что хотелось вжаться лицом в загорелую кожу. Ничьи случайные прикосновения не отзывались дрожью по позвоночнику и предвкушением чего-то пока неизведанного. Никто из них не был Фэн Синем.“Мы с Сань Ланом будем искать, чем можно помочь. А ты все же зайди к нему”.“Ты не доктор с веками практики, чем ты можешь помочь? И я тоже не смогу, если буду просто сидеть там без дела. Зайду позже, когда появится свободное время. Он же не при смерти”.Му Цин оборвал связь и опустил саблю, тяжело дыша, рванул застежку на воротнике шелкового ханьфу — доспехов он все еще не носил. Думать ни о чем не хотелось, потому что в глубине души он уже давно рассчитал худший исход событий и касаться этих честных мыслей было страшно и больно, словно открытой раны. Чем больше думаешь — тем больнее становится. Если он хоть на мгновение остановится и даст себе почувствовать все до конца, то развалится, разобьется на мелкие кусочки и не сможет вообще ничего. — Еще! Следующий!Младшие дружно протестующе застонали. Никому не хотелось быть побежденным во второй раз подряд.— Отстань от детей. Тебе хватит сил победить тысячу таких, но ты не получишь того, что тебе нужно. Если хочешь выместить на ком-то свое дрянное настроение, лучше найди соперника себе под стать. Голос был чистым и приятным на слух, будто его обладатель всегда улыбался, слегка приподняв уголок рта, а шаги гостя по деревянной веранде звучали решительно и сопровождались тихим мелодичным позвякиванием брони.Му Цин обернулся и мгновенно встал в оборонительную стойку. Злость и раздражение кипели и пенились внутри, угрожая ядовитыми каплями перелиться через край и выжечь землю вокруг так, что на ней несколько веков ничего не будет расти. Что все эти люди хотят от него, зачем приходят и приходят, почему пытаются заставить что-то делать, когда он и так на пределе? Почему бы всем просто — он на пробу угрожающе взмахнул саблей, со свистом разрезая воздух, и сменил позицию — просто не оставить его в покое?!— Предлагаете свою кандидатуру, генерал Мингуан?— Право слово, когда вас было двое и вы цеплялись друг к другу каждый день, в столице и то была не такая нервозная обстановка.Пэй Мин спрыгнул с веранды на белые камни двора и подошел, держа ладонь на рукояти меча. Остановился близко, очень близко, заглянул в глаза.— Ты пропустил нашу игру, и тогда я отправился сюда посмотреть, чем более важным ты занят. Подумал, если тренировка — пусть будет тебе тренировка, — сказал он негромко. — Но теперь вижу: не сегодня, не на глазах у подчиненных. Он слегка пнул землю носком сапога, и к ногам Му Цина подкатился белый камешек. А темные глаза Пэй Мина были словно блестящие черные камни. И Му Цин вдруг ясно увидел, даже ни разу не скрестив клинки: сразись они сейчас — он проиграет. Как бы ни восхищались подчиненные, жестокая правда была в том, что его движения стали слишком небрежными, сердце билось недопустимо быстро, а мысли напоминали белый лист, на котором против его воли проявлялись уродливые темные пятна туши.С тех пор, как генералы Севера и Юго-запада начали работать бок о бок на божественных совещаниях, у них появилась привычка встречаться раз в неделю ради партии в вэйци. Все началось с проверки документов, которые Му Цин принес во дворец Мингуана, и с единственного белого камня, который будто бы нарочно оказался на рабочем столе северного генерала. Все время их разговора Пэй Мин задумчиво вертел его между пальцев, а потом предложил сыграть. Му Цин собирался привычно отказаться, но тут же дерзко подумал: разве он боится проигрыша?Они оказались достойными противниками: Пэй Мин, еще в юном возрасте покоривший соседнюю страну благодаря своей блестящей стратегии, и Му Цин, просчитывающий все ходы наперед и всегда ожидающий худшего. Ни один из них не говорил этого вслух — они вообще почти не разговаривали — но только друг с другом им, наконец, не было скучно играть на Небесах. Это вдохновляло, и, пожалуй, Му Цин к этим встречам привык. Иногда они выкладывали только первые камни, намечали сферы влияния, но останавливались, едва перейдя к середине игры, и просто смотрели на доску, пока один из них не объявлял игру оконченной и не благодарил противника с вежливым поклоном.И сейчас Пэй Мин смотрел так же внимательно и испытывающе, будто видел все боевые приемы и удары, которыми они могли бы обменяться — сабля против меча. Му Цин опустил голову и руки с оружием, отступил на шаг, спиной к стволу дерева, и вечно цветущая весенняя вишня осыпала его метелью лепестков. Красиво, но ведь на этих прихотливо изогнутых ветвях никогда не завяжутся и не созреют плоды, не накормят и не порадуют ни одну семью. Какой в этом смысл?— Мне рассказали про отчеты генерала Наньяна, а теперь я сам вижу твоих гостей. Чужие подчиненные уже ходят за тобой, как утята, ха? Но скажи, тебе правда легче расшивать парчу новым узором, чем по-человечески протянуть руку помощи? — Да как ты!.. Му Цин скрипнул зубами и вновь гневно вскинул подбородок, сжимая рукоять сабли так сильно, что она словно вплавилась в ладонь. Они с Линвэнь что же, сговорились за его спиной, обсуждали его?.. Следовало ожидать. И почему только он думал, что отношение к нему изменится, раз они теперь работают вместе? Ведь знал, что никому нельзя доверять на Небесах, что ни с кем не следует сближаться, а сам почти, почти… — Это всего лишь известная поговорка, — спокойно заметил генерал Пэй, чуть изогнув бровь, — и я вовсе не намекаю на то, чем ты занимался раньше для Его Высочества наследного принца, и не хочу тебя оскорбить. Но иногда стоит просто не отпускать чью-то руку, если ты понимаешь, о чем я.В конце-концов, Му Цин все-таки пришел и долго стоял перед воротами дворца Наньяна, не решаясь зайти внутрь. И дело было вовсе не в Пэй Мине и его дурацких советах. Что он мог понимать в чувствах Му Цина? И в Фэн Сине. И в том, что происходило между ними двумя без слов и названий.Он действительно не хотел видеть Фэн Синя — каким он был в последний раз той ночью: бледным, слабым, не отвечающим привычно ни на издевки, ни на удары. Внезапно таким смертным, что от этого зрелища необходимо было бежать, не хотелось даже делать лишнего вздоха рядом. Если уж обязательно умирать — то крича и сражаясь, все для себя решив, но не так, не таять, как угасающая свеча. Это слишком напоминало о матушке и о ее смерти — Му Цин не мог простить ее себе очень долго. Простил ли теперь? Повторял ли снова старые ошибки? В личных покоях Фэн Синя пахло полынным и можжевеловым дымом лекарственных прижиганий и было непривычно многолюдно. Похожие на стаю мрачных птиц доктора в высоких шапках и черно-белых одеяниях совещались вполголоса и не сразу заметили на пороге Му Цина. Он же старался не смотреть на пациента за их спинами, в тело которого, будто в тренировочный манекен, на пробу втыкали тут и там золотые иглы, не хотел видеть, как его утюжили маленькими тлеющими конусами из спрессованных трав вдоль энергетических каналов.Наконец, один из божественных лекарей обратил на Му Цина внимание и подошел, медленно и с достоинством склонился в вежливом поклоне, выставив перед собой руки.— Генерал Сюаньчжэнь.— Доктор Хао, — Му Цин ответил так же вежливо. — Как здоровье Совершенного Владыки Наньяна?Все слова казались бессмысленными и плоскими. Какой смысл соблюдать все эти церемонии и спрашивать, если он все прекрасно видит сам? Доктор странно скривил рот и бросил взгляд через плечо на коллег, будто не зная, что сказать. Теперь многие смотрели на Му Цина как-то по-особому, и отводили глаза, когда он это замечал. Он привык к подобному, но в этот раз больше чувствовал не неприязнь, а скорее… снисходительную жалость? Будто все знают что-то, чего не понимает он один, и никто не решается сказать. Это выводило из себя.— Мы провели мощные обряды очищения, использовали лучшие снадобья и после лечили иглоукалыванием и прижиганиями. — Это я вижу, — поторопил Му Цин, скрещивая руки на груди. — Он и сейчас напоминает подушечку для иголок.— Мы рассмотрели и отмели диагнозы недугов сухости, холода и тьмы. Использовали чудесные иглы с громовым огнем и восстановили баланс ян в теле, нормализовали потоки всех жидкостей и энергии ци. Мы сварили настой из ста восьми целебных трав и золотой эликсир, — голос доктора взлетал все выше и выше. — Поставили надежный заслон на тропах болезней, охрану у дверей внутренних органов, породили тепло... — И почему он до сих пор не очнулся?— Потому что это не проклятие и не магическая болезнь, — небожитель бросил слова быстро, будто они жгли ему язык, и спрятал ладони в широких черных рукавах. — Это поистине непростой случай: генерал Наньян спит, но продолжает слабеть и терять духовные силы.— И это все, что вы можете сказать? — Му Цин сжал кулаки до хруста. — Вы потеряли столько времени и не выяснили ровным счетом ничего нового? Задев доктора Хао плечом, Му Цин шагнул в комнату и пересек ее широкими шагами, остановился у постели, опустил голову. Челка упала ему на глаза, и он не видел больше ничего, кроме лежащей на одеяле безжизненной правой руки Фэн Синя, почти такой же бледной, как его собственная. Вены проступили на запястье новым узором незнакомых дорог. От чего-то — должно быть, от дыма — саднило в горле.— Уходите, — негромко произнес он в тишине. — Убирайтесь, все. Сегодня я сам позабочусь о нем.За его спиной послышался шелест, будто птицы складывали крылья. Чуть повернув голову, Му Цин через плечо краем глаза смотрел, как доктора без возражений собирают свои инструменты и снадобья, и никто не решался ему возразить. Только доктор Хао мягко согласился:— Проведите время подле постели Совершенного Владыки Наньяна. Ничего лучше пока никто не может сделать. — Толпа бесполезных идиотов, форменное безобразие, — ругался Му Цин себе под нос. — Небеса забиты избалованными учеными, принцами, высочествами и превосходительствами, а толку? Возносятся кто попало! Думают, что знают все на свете, а на деле сплошная некомпетентность. Все приходится делать самому…Он выдернул иглы из запястий и висков Фэн Синя, раскидал все теплые одеяла, затушил благовония и открыл настежь окна, выпуская застоявшиеся запахи трав и слабости. Крикнул младшим служащим дворца Наньяна и потребовал таз с горячей водой и чистую ткань. Духи войны разом забегали, заметались по коридорам, громко топая и гремя доспехами, уже почти привычно подчинились командам противника, снова бесцеремонно вторгшегося в их владения, словно в свои собственные.Все эти доктора что-то упустили. Хуже того — он сам что-то упустил, какую-то маленькую деталь, которая все исправит. И это он, тот, кто все замечает и ничего не забывает, тот, кто с первого взгляда даже спустя восемь сотен лет узнал по узорам одеяния наследного принца на статуях в Пещере Тысячи Божеств на горе Тунлу. А ведь если посчитать, Фэн Синя он должен знать еще лучше, с ним рядом был гораздо дольше. Дольше всех. Фэн Синь ведь простой, как зачитанная книга с засаленными отпечатками пальцев полями. Му Цин старался не думать об отчетах, которые читал во Дворце Линвэнь, обо всех одиноких сражениях и поисках, обо всех днях, когда тот был один. О том давнем темном времени, когда сам ушел.Му Цин снял тяжелый, мешающий плащ и подвязал рукава ханьфу. Встал на колени возле постели и осторожно развязал ленту нижних одеяний на груди Фэн Синя — уже не потому, что боялся, что тот проснется, а вспомнив давние умения личного слуги, который не должен был позволить своим пальцам дрогнуть, а эмоциям проступить на лице. И сейчас так тоже было правильнее.Фэн Синь и не проснулся, он дышал спокойно, по-детски трогательно приоткрыв рот. Это было вовсе не мило, потому что совсем на него не похоже. Ресницы лишь слегка подрагивали, когда Му Цин переворачивал его — сперва осторожно, а потом все смелее. Он касался знакомого тела теплой влажной тканью, смывая пот и прикосновения чужих рук. Там, где от прижиганий на коже остались покраснения и пузыри, он прикасался ладонью и вливал свою духовную энергию. Казалось, она впитывалась с жадностью, будто уходила в бездонную голодную бездну, но делала лучше только на поверхности, совсем не помогая внутри.Му Цин видел Фэн Синя обнаженным множество раз с тех пор, как они оба еще были подростками, при самых разных обстоятельствах, но теперь заново изучал каждый его кусочек: крепкие плечи и сильные руки (и все еще призрачно ощущал объятия на своей талии), родинку на ключице, широкую грудь с темными сосками (и все еще помнил, как они твердеют от дразнящего прикосновения кончиком языка), рельефный пресс (и все еще знал, куда ведет дорожка темных жестких волос, начинающаяся ниже пупка). Му Цин сглотнул, прошептал пару строк из Дао дэ Цзин, чтобы успокоиться, решительно стянул с Фэн Синя штаны и продолжил.Все было таким же, как он помнил (и знал, что уже не забудет, а стоило бы). Нигде на теле не было ни укуса хищной твари, ни пятнышка проклятой метки, ни следа укола от шипа ядовитого демонического растения. Му Цин так надеялся, что будет хоть что-то и все станет понятнее — он был готов бороться или искать противоядие, пройти тысячу ли через все три мира, если так уж надо. Так ясно себе надумал скорое объяснение происходящему, что оно почти превратилось в реальность. Ошибаться — это тоже нелегко.Когда за окном в фиолетовых сумерках запели соловьи, Му Цин резким взмахом руки зажег все свечи в комнате и смотрел внимательно снова и снова — упрямо и не допуская отчаяние в мысли, как в тот год, когда искал одну крошечную алую сережку на широкой и длинной улице Шэньу после рокового Праздника Фонарей. Основание шеи (так хорошо целовать прямо под линией роста волос и постепенно спускаться все ниже, пересчитывая позвонки и щекоча дыханием), спина (так забавно оставить на ней царапины, которые слишком увлеченный Фэн Синь заметит лишь после, крутясь перед зеркалом, как пес за своим хвостом, и обязательно разворчится для виду), ягодицы (так возбуждает сжать их в первый раз за вечер, ловко пробравшись ладонью под все слои еще не снятой одежды). Он знал это тело под пальцами куда лучше своего собственного — каждый шрам, каждую родинку, все прекрасные несовершенства на бархатистой коже. Узнал бы из тысячи даже с закрытыми глазами. Он заметил бы, если что-то изменилось! С протяжным вздохом, похожим на стон, Му Цин с размаху уткнулся горячим твердым лбом в плечо Фэн Синя — будь тот в сознании, вскрикнул бы возмущенно. Тревога в мыслях больше не тлела, а выходила из-под контроля, как разгорающийся пламенными лентами лесной пожар на горных склонах. Что, если богов Юга и правда больше не будет двое? К черту соперничество, территории, верующих и молитвы, — что, если этого хмурого, вспыльчивого, раздражающего дурака не будет рядом? Этого верного, заботливого даже в ущерб себе, честного человека.Невозможно даже представить. Этого он точно никогда не желал.— Разве я не вернул тебя домой? Так почему не откроешь глаза? Почему не скажешь ничего? Пусть не мне, я понимаю, что у нас с тобой разговаривать всегда получалось хуже, чем… все остальное. Но хоть кому-нибудь? Что за наказание с тобой, Фэн Синь! Вот твой драгоценнейший Его Высочество — он же волнуется, он хотел бы тебе помочь, но не может найти, как…"И я тоже".В темный ночной час Му Цин был один в чужих покоях, не знал, что делать, и отчаянно ненавидел свою слабость. И Фэн Синя — за то, что тот снова и снова заставлял чувствовать, честно и прямо смотреть на самое худшее в себе. Если бы кто-то увидел его настолько потерявшим лицо — Му Цин убил бы без угрызений совести и закопал труп под цветущей вишней в своем саду. Но если бы это был сам Фэн Синь, если бы сейчас протянул руку и легко погладил по волосам, как делала матушка, если бы прошептал что-то глупое... это он даже был согласен пережить.Му Цин так и задремал — по прежнему сидя на полу возле постели и положив щеку на раскрытую ладонь Фэн Синя в поисках хотя бы капли тепла. Это все, что он мог себе позволить, хотя хотелось-то скользнуть под одеяло и свернуться под боком, подтянув колени к груди, чтобы окружал знакомый запах и было жарко. Не так, как тогда, над смертельной пропастью, совсем иначе. Но он сам запретил себе, потому что, если хочешь чего-то достигнуть, нужно уметь сдаваться и отказываться.Он и проснулся, вздрогнув, спустя лишь пару мгновений. По крайней мере, по собственным ощущениям.Теперь щеку холодила гладкая шелковая простыня, а в комнате стало совсем светло. Все свечи погасли, и в распахнутых окнах было белым-бело и тихо, словно на Небесную столицу опустилось огромное облако или дворец Наньяна засыпало снегом по самую крышу. Мертвый штиль после бури.Му Цин поднял голову и повел напряженными окаменевшими плечами. Фэн Синя в постели больше не было. Он проснулся — и ушел? Не разбудив, не сказав ни слова. Неужели он все еще был настолько обижен, что ему даже смотреть на Му Цина противно? Вот так теперь все и будет?Он поднялся и распахнул двери в покои, позвал одного из служащих. Уже знакомый юноша с чуть оттопыренными ушами — теперь Му Цин помнил его имя, Сюэ Линь, хотя сам не понимал, зачем ему эта информация — подошел неторопливо, будто и не он вчера так спешил и нервничал, что едва не расплескал горячую воду, что принес в медном тазу. — Совершенный Владыка Наньян отбыл по делам, — спокойно сообщил он на вопросительный взгляд. — Много всего накопилось, он ведь долго не был в столице. Везде нужно зайти с визитами. — И он ничего не передавал? Например, я не знаю, благодарность тому, кто не бросил его в мире смертных?— Ничего, генерал Сюаньчжэнь. Мой генерал не говорил о вас.Сердце будто укололо тупой иглой. А чего иного он ожидал? Му Цин, мрачно нахмурившись, смотрел на лицо младшего — спокойное, с честными зеркально блестящими глазами, — будто хотел прочесть на нем какие-то другие ответы, тень вчерашнего волнения, отсвет любопытства к отношениям двух соперничающих божеств. Они провели ночь в одной спальне во дворце, полном не смыкающих глаз от беспокойства младших служащих, в конце концов! Но взгляд юноши был пустым, и Му Цин ощутил себя слегка дезориентированным, будто привычно шагал по лестнице вниз, и вместо следующей ступени вдруг ступил на ровный пол.— Что ж, если у генерала Наньяна все в порядке, не буду более обременять своим присутствием, — сухо произнес он. — Когда увидите его, скажите, что он просто законченный… Нет, даже не говорите ничего.Если твердолобый идиот не желает с ним общаться, то Му Цин — тем более. Теперь все привычно встало на свои места, они называли друг друга словами и похуже. Вот только почему совсем не становится легче?А почему должно?Он порывисто развернулся на пороге спальни, собираясь вернуться сперва за своим снятым накануне плащом, и спиной почувствовал, что вместо того, чтобы поклониться или хотя бы замереть с удивленно открытым ртом, младший служащий просто продолжил прерванный путь, вновь занявшись тем, от чего его оторвал чужой генерал. Му Цин хмыкнул — дисциплина в этом Дворце и правда хромала, никакого уважения к старшим. Он быстро пересек спальню и подобрал с пола возле постели свою одежду, пытаясь убедить себя, что тоже не хочет здесь находиться ради них обоих, а вовсе не бежит. И даже если бы бежал — что с того? В отступлении нет ничего постыдного, это лишь одна из стратегий, которой он многие годы успешно пользовался. Лучшая стратегия.В боковом зрении что-то мелькнуло, и Му Цин внезапно почувствовал, что не один. Ощущение за последнее время стало таким знакомым, будто преследовало его, будто кто-то всегда заглядывал через плечо. Он медленно повернулся, напрягшись всем телом, ожидая удара в спину, но сразу же с облегчением выдохнул — всего лишь его собственное отражение в остывшей воде на блестящем донце медного таза. Бледное лицо, встревоженный взгляд, сжатые в тонкую линию губы, растрепанные и примятые после сна пряди челки, упавшие на лоб и щеки.Повинуясь мгновенному желанию, Му Цин отложил плащ в сторону, поднял руки и зачесал волосы аккуратнее. А потом достал из рукава простую рыжую ленту Фэн Синя и перевязал ею высокий хвост на затылке вместо собственной заколки. Яркий цвет непривычно засиял в волосах, бросаясь в глаза — он совсем не сочетался с остальными темными и строгими одеяниями генерала Сюаньчжэня. Если бы кто-то спросил его об этом, Му Цин не сумел бы объясниться, но сейчас это совсем не беспокоило.Бросив последний взгляд на свое отражение в воде, он покинул дворец Наньяна.На Небесную столицу опустился густой молочный туман, но чиновники спешили по главной улице как заведенные, возникали и исчезали один за другим, словно причудливые завитки туши, капнувшей в чашу с чистой водой. На сегодня было назначено какое-то собрание, о котором Му Цина не оповестили, пока он отсутствовал в своей обители? Он — единственный, кто ни о чем не знал?Му Цин обернулся по сторонам, и ему показалось, что вдали он заметил очень знакомую широкую спину. Фэн Синь?Он прищурился, пытаясь разглядеть, и сделал несколько первых нерешительных шагов следом, потом еще несколько — все быстрее, толкнув кого-то из прохожих, загородивших ему обзор. Сейчас он все ему выскажет! Чиновники шарахались в стороны, как тени, но Му Цин не обращал внимания на их возмущение, шелестящее где-то на краю сознания тканями одежд и бумажными свитками. Перед ним снова был только уходящий человек на сияющем белом фоне, и не было дела ни до кого больше. Реальность вокруг них двоих словно замедлилась и стала вязкой и текучей. Теперь Му Цин в мельчайших деталях видел высокую статную фигуру в практичной одежде, начищенные до блеска пряжки на широком кожаном поясе, драпировку небрежно наброшенного на одно плечо кафтана, непокорный завиток волос на шее, выбившийся из прически. На несколько мгновений Му Цина охватил знакомый страх, что он никогда не сможет догнать его и сократить между ними расстояние, что Фэн Синь так и будет ускользающе маячить впереди. Совсем как Се Лянь, другой его любимый человек, а сам Му Цин будет бежать, бежать за ним вечно, протягивая руку, не в силах прикоснуться к краю его одежд даже кончиками пальцев. А если бы смог — тогда все было бы хорошо. Это ощущение рассыпалось, словно осколки разбитого зеркала, когда он быстро, очень быстро оказался рядом и крепко схватил Фэн Синя за запястье, резко разворачивая к себе.И вновь растревоженный разум подкинул худший вариант, который мог вообразить — что, если он ошибся и на него взглянет совсем другое лицо, каких тысячи в чертогах Верхних и Средних Небес? Что, если лица и вовсе не будет, лишь такой же туман, что скрывает все вокруг?Но это был Фэн Синь — кожа цвета полной луны в месяц сбора урожая, звездные искры в карих, почти черных глазах. Он обернулся с легкой добродушной улыбкой и чуть приподнял густые брови.— И тебе привет.Будто и не расстались в горном храме, и не было всех последних дней, наполненных тревогой и вопросами. Будто Му Цин сам себе их надумал и зря мучался все это время. Глядя на сияющее божественным светом лицо, легко было усомниться в собственных ощущениях и воспоминаниях. Все эти дни были напрасны?Казалось, они виделись накануне, делили после задания очередную трапезу в мире смертных, наслаждались яркими осенними пейзажами и компанией друг друга. Му Цина должна была омыть волна облегчения от того, что щедрый, необидчивый Фэн Синь действительно не принял его жестокие слова близко к сердцу, позволил взять их обратно и не заманил в ловушку, показав путь к отступлению, а потом предав. Вместо этого он просто стоял, цепляясь за чужое запястье, замер, точно сделанная бесталанным скульптором статуя, и совершенно не представлял, что сказать. Каких слов заслуживают в таких случаях такие особенные люди? Я волновался, хотя у меня не было на это права после того, как сам ранил тебя? Я не знал, что буду делать, если тебя не станет?.. Но какая польза от таких слов? Разве они смогут по-настоящему что-то изменить и сделать лучше? В словах нет магической силы, даже самые искренние молитвы не всегда исполняются.— Соизволил проснуться, наконец? — с недоброй усмешкой бросил Му Цин, не найдя в себе ничего лучшего. — Поставил на уши всю столицу, заставил других работать, причинил неудобства — и еще улыбаешься? Совесть совсем не мучает?Он ожидал, что Фэн Синь молчать не станет, выскажет все, наорет и, может, даже ударит. Откажется спускать ошибки, поставит на место и обвинит в лицемерии. Вместо этого он просто оглядывал Му Цина с ног до головы и, кажется, был доволен, как если бы перед ним поставили кувшин хризантемового вина и блюдо блинчиков с орехами и корицей. Он облизнул полные губы, и Му Цин вздрогнул, понимая, что должно произойти дальше. Страстно желая, чтобы это снова произошло, ведь один раз попробовав, уже невозможно остановиться. Целомудренным быть легко, только не зная, от чего отказываешься. Лучше бы он никогда не испытывал этого теплого, сияющего, доверительного…Фэн Синь плавным движением сократил между ними расстояние и свободной рукой поправил прядь челки Му Цина, аккуратно заложил ее за ухо, проведя прохладными пальцами по щеке, будто любуясь чем-то аппетитным и едва сдерживаясь, чтобы не наброситься и не утолить свой голод, не сожрать целиком.— Я тоже хотел тебя увидеть. И рад, что ты, наконец, открылся и подпустил меня к себе так близко.Му Цин в ответ лишь крепче сжал пальцы на его запястье. Все его желания, все волнения последних дней закручивались в груди горячим пыльным вихрем, готовым пронестись над землей, что давно тосковала по дождю.— Се Лянь… — пробормотал он, чуть отстраняясь. — Ты ведь уже сказал Се Ляню, что с тобой все в порядке? Он волнуется, он хотел…— Какая разница? Это касается только нас двоих, он здесь не при чем.Фэн Синь наклонился ближе, обнял, и складки его одеяний пахли железом, лотосами и храмовыми благовониями — такие понятные запахи, ничего ускользающего и забытого. С каких это пор телохранитель, пусть и бывший, плюет на беспокойство своего наследного принца? Му Цин судорожно втянул носом воздух и быстро отвернулся, так что чужие губы мазнули вскользь по щеке, а в ухо прозвучал разочарованный вздох. Он уперся ладонями в грудь Фэн Синя и покосился на спешащих мимо небесных чиновников, скривившись.— Не на улице же! Поговорим в другом месте.Вывернувшись из объятий, Му Цин потащил Фэн Синя прочь с главной улицы Небесной столицы мимо будто не до конца прорисованных в тумане дворцов. Он вновь держал его за руку, тесно переплетя пальцы, чувствовал мозолистую, шершавую ладонь в своей, но почему-то ничего не было хорошо.В глубине дальних садов, где головокружительно пахли сирень и жасмин, был пруд — ровный и круглый, словно оброненное беззаботной красавицей зеркальце. На середине пруда соорудили маленькую изящную беседку, к которой от берега вела дорожка из плоских белых камней. Сидя в укрытии под расписанной азалиями и орхидеями деревянной крышей, хорошо было играть на цине и лютне, созерцать полную луну и облака. Но, как ни странно, это укромное местечко не пользовалось популярностью у парочек в Небесной столице, потому что всем было прекрасно известно, что именно в эти сады служащие Дворцов Наньяна и Сюаньчжэня тайно приходили решать свои разногласия. Иногда встречи даже начинались мирно, с игры в метание стрел, но уступать преимущество и проигрывать не умел никто из этих младших духов, поэтому заканчивалось все всегда одинаково. И мало кому из богов хотелось случайно попасть под перекрестный огонь вспышек духовной энергии и оскорблять свои уши уличной бранью, которой осыпали друг друга обе стороны. Кто бы мог подумать, что подчиненные изящного и сдержанного генерала Сюаньчжэня могут так ругаться? У кого они, спрашивается, таких слов понабрались? Что же, правду говорят: каковы господа — таковы и слуги.Прекрасно зная об уединенности этого места, Му Цин и Фэн Синь целовались здесь во время последнего Праздника Середины Осени, и сотни сияющих теплым золотым светом фонариков поднимались в небеса и отражались в темной воде. Они будто шли вдвоем по мосту Млечного пути.Теперь Му Цин снова привел сюда Фэн Синя. Поднимаясь по лестницами между ярусами Небесной столицы, петляя среди чужих дворцов, сбивая полами одежды жемчужную росу с цветов в пышных садах, он все время боялся, что ему начнут задавать вопросы, ведь не обязательно было идти так далеко. Если бы он правда хотел лишь поговорить, достаточно было вернуться во дворец одного из них.Но Му Цин хотел не просто поговорить. Ему нужно было понять и убедиться в том, что чувствует.— Тут красиво, — сказал Фэн Синь, глядя на спокойную гладь пруда. — Ты действительно так хорошо здесь все помнишь, каждую мелочь. Не ври после этого, что совсем не скучал.— Вот еще, только не по тебе.— Неправда.Вместо ответа Му Цин подошел ближе, остановился совсем вплотную, мысленно умоляя, чтобы в этот раз — только в этот раз! — его соратник и партнер не догадался о скрытых мыслях, а потом сделал еще один шаг. И еще. Фэн Синь усмехнулся и податливо попятился, пока не уперся коленями в резную скамью в центре беседки. Му Цин властно толкнул его в грудь раскрытой ладонью и подался вперед, вынуждая сесть, и, когда Фэн Синь действительно потерял равновесие, одним резким стремительным движением оказался сидящим сверху, у него на коленях, будто в одной из схваток, которую выиграл. Натренированное столетиями боев тело Бога войны не подводило, даже если глупое все еще человеческое сердце билось слишком быстро, а живот скручивало от волнения. Он чувствовал чужое нетерпение под собой, и сам был напряжен, но совсем иначе — хотелось ударить или сбежать. Эти ощущения не были новыми, но ему казалось, что с этим человеком он давно оставил их позади. Он ошибался? В этот момент Му Цин, привыкший предполагать худшее и получавший мрачное удовольствие, когда оказывался прав, очень, очень хотел ошибаться в своих расчетах и предчувствиях. Фэн Синь расслабленно откинулся на спинку скамьи и с интересом наблюдал снизу вверх. Му Цину даже не нужно было коситься на водную гладь за перилами беседки, чтобы понимать, как сам он выглядит сейчас — неровно дышащий, совсем не сдержанный и не благопристойный. Все это он видел в довольных, прищуренных, как полумесяцы, глазах человека под ним.— Ведь правда соскучился, — удовлетворенно усмехнулся Фэн Синь и шлепнул его по бедру. И этот удар… Больно не было, но почему-то он показался таким неуместным, что душу затопила отравленная обида. — Тосковал один по ночам, верно? Иди сюда, теперь я смогу о тебе позаботиться, как ты захочешь. — Я вовсе не… — Му Цин почувствовал, как кровь приливает к щекам при воспоминаниях о ночи в комнате с магнолиями, ведь она была, действительно была. За что этот Фэн Синь такой неуместно догадливый? Дышать стало тяжело — наверное, это застежка ворота давила на шею, чертов кожаный ремешок плотно охватил горло.— Расстегни? — тихим срывающимся голосом прошептал Му Цин. — Пожалуйста?В тот момент он все еще надеялся, давал последний шанс. Только Небеса и Фэн Синь знали, как трудно ему давалось просить даже в такой мелочи.Но вместо того, чтобы даровать свободу и легкость, возносящую словно дым искренних молитв, широкие ладони Фэн Синя лишь нетерпеливо сжались на ягодицах Му Цина, притягивая еще ближе к себе. Прикосновение казалось таким знакомым — та же сила, та же страсть, та же порывистость. И прежде Му Цин, лишь закрыв глаза от смущения, мог признаваться самому себе, насколько ему это нравилось, с какой готовностью он всегда откликался и какого труда ему стоило сдерживаться и не терять голову. Вот только сегодня его тело не отвечало. Совсем. Там, где разум еще сомневался, придумывал оправдания — он слишком устал после нескольких бессонных ночей, он слишком долго ждал встречи, он все еще обижен на Фэн Синя, который не возвращался так долго — что-то другое в нем, более глубокое, более быстрое, более честное, знало правду: все не то и не так. И Му Цин заново учился слушать свое тело, доверять самому себе даже в таких непривычных ситуациях, в том, к чему наставники в монастыре и выбранный путь не готовили его прежде.Если Фэн Синь и почувствовал неладное в своем партнере, сегодня ему было все равно. Му Цин чуть выгнулся, поднял руки и, удерживая чужой взгляд, медленно развязал ленту в волосах. Качнул головой, позволил мягким прядям рассыпаться по плечам и спине. Фэн Синь тихо охнул в восхищении, почувствовав, как его ладони погладила шелковая волна, и расслабил пальцы. Приподнялся навстречу, когда Му Цин зажал ленту между губ — будто хотел поспорить, что там ей совсем не место, что она только мешает, что он знает лучше, какой “передачей духовной энергии” им следует срочно заняться.Му Цин опять чуть отклонился, ускользая, словно вода, и, взяв Фэн Синя за руку, обвязал его запястье. Несмотря на волнение, пальцы двигались быстро, затягивая знакомые надежные узлы. Он достаточно брал пленных, и пусть теперь у него в руках не алая веревка божественного плетения, к которой он привык. Этот рыжий шелк успокаивал и заботливо помогал забыть о призрачных следах проклятой оковы на запястье, но его можно было использовать и иначе. — Оу? Не знал, что тебе нравятся и такие игры…Фэн Синь не сопротивлялся, очарованно наблюдая, что будет дальше. Позволил стянуть и второе запястье, поднять свои руки, завести за голову и привязать к спинке скамьи. Конечно, если он захочет освободиться, его это не удержит, но и Му Цин пока не закончил.— Это еще не все, что у меня есть при себе, — прошептал он.Все еще медленно, не делая резких движений, он распустил пояс и позволил одеяниям отвлекающе распахнуться на груди, показав немного тонкой ткани нательного белья, через которую, как сквозь туман, проглядывала безупречная фарфоровая кожа. Фэн Синь сложил губы трубочкой и тихо с намеком присвистнул, рванулся навстречу так, что скамья под ним заскрипела и едва не лишилась спинки. Вены вздулись на запястьях, но они были крепко связаны его же собственной лентой. Лентой, которую он не узнал.И тогда Му Цин вдруг упал вниз, словно охотящаяся рысь с ветви дерева, почти коснулся лбом лба Фэн Синя и прижал к точке на его шее самую толстую иглу из своего швейного футляра. Иглу, про которую тот забыл.А вот Му Цин не забыл ничего. И узнал бы Фэн Синя из тысячи, пройди сколько угодно лет, даже если бы у них была следующая жизнь. Под чужой личиной в захудалой чайной, по силуэту в дыму пылающей Небесной столицы. И не в лице и словах было дело.— А теперь поговорим, — прошипел он. — Кто ты и что сделал с Фэн Синем, тварь?!