1. Оступившееся божество (1/1)

Новая божественная статуя в небольшом, но знаменитом горном монастыре Генерала Сюаньчжэня была впечатляющей — с этим соглашался каждый, кто ее видел. Высотой в два человеческих роста, не считая каменного постамента, раскрашенная мрачными цветами предутреннего неба, с занесенным карающим мечом, готовым опуститься на головы неугодных. С сурово сведенными тяжелыми бровями и разинутым в яростном выкрике ртом, в котором достопочтенный скульптор не поленился вырезать и раскрасить алый язык.Впрочем, немногие поднимали головы к теряющемуся в темноте под стропилами лику статуи. Ведь от такого грандиозного зрелища прихожане замирали еще на каменных ступенях, даже не успев переступить высокий порог храма, и с благоговейным трепетом спешили преклонить колени, бормотали свои молитвы, не решаясь подойти ближе из-за давящей убийственно свирепой ауры. Многим было достаточно видеть лишь края одеяний, ниспадающие плотными складками из-под тщательно вырезанного в камне массивного доспеха Бога Войны, украшенного скалящимися тигриными мордами на плечах и поясе. У ног божества на столе для подношений громоздились крепости из кирпичиков кунжутных пирожных, горы терпко пахнущих яблок, трепетали лепестками склеенные из бумаги лотосы и истекали воском толстые красные свечи.Лишь как следует восхвалив покровителя этой местности, будто бросив к его ногам свои слова и страхи, люди зажигали благовония и клали почтительные поклоны снова, прежде чем оставить тлеющие палочки в больших бронзовых чашах, заполненных песком и тончайшим пеплом.В осенний сезон холодных рос не было недостатка в паломниках, пожелавших подняться в прилепившийся к склону горы монастырь по протоптанной глинистой дороге, вьющейся через лес алеющих кленов и золотящихся гинкго. Просили о защите и процветании, шептали о справедливости и мести, желали успеха в делах и здоровья, жаловались на поборы землевладельцев и пугающие призрачные тени, что порой замечаешь за плечом краем глаза. Под звон бронзовых колокольчиков по углам черных монастырских крыш молитвы и плотные завитки ароматного полынного дыма поднимались к небесам, которые здесь, в горах, казались ближе.И люди верили, что уж конечно, именно такое суровое и жестокое божество может снизойти и расправиться со всеми мирскими невзгодами простого народа. Не то что этот бездельник Наньян из земель за горой!Скептическое выражение исказило лицо лишь одного высокого стройного юноши, одетого в черное. Скрестив руки на груди, недовольно поджав губы и оценивающе приподняв тонкую бровь, он без смущения стоял прямо у подножия статуи Генерала Сюаньчжэня, не страшась его тени и не обращая ни малейшего внимания на прихожан и служителей. Как ни странно, они его дерзость не замечали тоже.Новая статуя в три тысячи триста девяносто третьем по счету храме была возмутительной — это стало второй мыслью, пришедшей ему на ум, когда он увидел творение местечкового умельца. Первая мысль была короче и совершенно нецензурной. Вульгарная поза, диспропорциональная фигура со слишком большой головой, грубая гримаса с вываленным языком… Даже на площадных представлениях у комедиантов маски выглядят пристойнее! К тому же, этот так называемый скульптор, похоже, не умел даже отличить меч от сабли. Поистине, жаль хороший кусок камня и потраченные на это убожество краски. Юноша в очередной раз осуждающе покачал головой и с досадой цокнул языком. Эта статуя была просто… просто…— Это просто пиздец, — услужливо подсказали из-за спины.Му Цин прикрыл глаза, не в силах сдержать раздражение, что кто-то еще видит этот позор, и лишь слегка повернул голову, бросая взгляд через плечо. Конечно, он и так знал, кто это был, кто позволял себе ругаться в храме в присутствии самого божества. Даже до первых слов, произнесенных вслух, Му Цин заметил его рядом — давно, еще когда медленно поднимался пешком по широкой, протоптанной людьми дороге через лес, покрывавший гору, будто потрепанная рысья шкура. Он чувствовал на себя взгляд — и будто между лопаток светило горячее летнее солнце, хотя совсем скоро яркие листья облетят, травы завянут, а насекомые впадут в спячку. Этого человека он узнавал безошибочно больше восьми сотен лет. Под чужой личиной в захудалой чайной и по силуэту в дыму пылающей Небесной столицы. Пожалуй, даже слишком хорошо.— Что ты здесь забыл?Фэн Синь, в расслабленной позе привалившийся к одному из толстых деревянных столбов, поддерживающих крышу храма, лишь пожал плечами.— Искал тебя, ты сбежал с Небес так внезапно. Одна опасная тварь появилась на границе наших владений, думал позвать на охоту за компанию.— Не можешь справиться сам?— Да уж, смотрю, у тебя действительно более важные занятия. Снова за свое? — в голосе звучал добродушный смех, будто Фэн Синь говорил о какой-то вредной, но забавной привычке Му Цина.— В отличие от тебя, я не собираюсь закрывать на это глаза.Что ж, этого шутника не звали, поэтому лучше просто попытаться сделать вид, что его здесь нет. Му Цин начал медленно обходить алтарь со статуей, потихоньку сжимая и разжимая кулаки, расправляя плечи, выравнивая дыхание и концентрируя духовную энергию. Действовать следовало медленно и аккуратно, лишь как следует настроившись, постепенно, конечность за конечностью, сустав за суставом устанавливая связь со своим божественным изображением. Он делал это множество раз, сотни его грубых, уродливых, совершенно на него не похожих статуй в разных концах юго-западных территорий однажды ни с того ни с сего совершили один роковой шаг со своих постаментов и разбились на куски. Все лишь для того, чтобы на их месте появились новые изображения Генерала Сюаньчжэня, гораздо более похожие на от природы изящного и утонченного Му Цина. Об этой его причуде знал не только Фэн Синь, о ней было широко известно всем Верхним и Средним небесам. Еще одна вещь, о которой шептали у него за спиной: самовлюбленный, эгоистичный, придирающийся к мелочам.Чувствуя на себе заинтересованный взгляд, Му Цин снова подозрительно посмотрел через плечо.— Ты занимайся, занимайся своими делами, — Фэн Синь выставил перед собой раскрытые ладони, не двигаясь с места.Он старался выглядеть спокойным и простодушным, таким же прямым и открытым, как и всегда, от складки на лбу, навеки впечатавшейся между его густых бровей, до руки, упертой в бедро. Как будто Му Цину не было известно лучше всех, как стремительно бывший телохранитель наследного принца Сяньлэ может сорваться с места и ввязаться в драку!Му Цин знал его, как давно прочитанную, но так и не отложенную в сторону книгу, в которой все продолжал перелистывать страницы и каждый раз находить что-то новое или забытое. Иногда — в самом себе.Поэтому он предвидел, что произойдет, если он будет и дальше заниматься своими делами и повернется к Фэн Синю спиной. Несмотря на века ругани и ссор, драк и пускания крови друг другу, этого он никогда не боялся — знал, что генерал Наньян не опустится до удара исподтишка, а предпочтет выразить свои претензии в виде кулака, летящего в лицо. На Небесах, где холодно и одиноко, где не найдешь верных союзников, а от любого альянса стоит ждать предательства, только это и оставалось для Му Цина незыблемым и постоянным, чем-то, на что он мог опереться. И, пожалуй, веками так было лучше всего: не видеть раздражающую физиономию Фэн Синя, но все же надеяться, что он всегда окажется за спиной в самый нужный, самый отчаянный момент.Но в последнее время кое-что немного изменилось и будто назревало. Это беспокоило.Му Цин все же отвернулся и продолжил обходить подножие своей статуи, пока не скрылся за ней. В этот момент он уже почти чувствовал ее как свое тело — тяжелый холодный камень, словно привязанный к ногам, от которого каждый шаг давался труднее. Он сосредоточился на течении духовной энергии и дыхании, потом попытался сложить пальцы в первую печать, и поэтому не услышал — или не захотел услышать — решительную поступь и вздрогнул, когда его обняли, и к спине прижалось тело другого южного бога, горячее даже через черный, отливающий в складках зеленью шелк его одежд, с ровно и сильно бьющимся сердцем, пахнущее… Му Цин никогда не мог подобрать слов, чтобы описать, чем едва уловимо пахла загорелая кожа Фэн Синя. Будто это было воспоминанием, которое ускользало от него, гордящегося, что никогда ничего не забывал. И это бесило ужасно, как горсть крупного колкого песка, набившегося в нижние одеяния.Еще бесило, что сам Фэн Синь такими вопросами не задавался. “Ты пахнешь домом”, — вот и все, чего от него можно было добиться. И Му Цин тогда тихонько морщил нос и принюхивался к своим широким рукавам, к длинным волосам, пытаясь убедиться, что к нему больше не пристают простонародные запахи дыма, готовящейся пищи и мыльного корня. — Я мешаю? — прошептал Фэн Синь, устраивая подбородок на плече Му Цина и зарываясь носом в его волосы. Чужое дыхание чуть щекотно скользнуло по щеке, потревожило тонкие волоски на шее, и тело само собой мгновенно откликнулось восторгом, грозящим смести все внутренние преграды и давние обеты, как долгожданные потоки дождевой воды после затянувшейся засухи. — Да.— Но признай, тебе ведь это нравится. Нравится, когда люди обнимают тебя вот так крепко.— Вовсе нет.Показалось, или плечи Фэн Синя чуть дрогнули и опустились?— Тогда мне лучше уйти?— Ммм...Му Цин закусил губу. Правдивый ответ и искренние желания казались слишком жалкими, поэтому он пошел на компромисс с собственной гордостью и чуть заметно покачал головой, надеясь, что Фэн Синь не заметит. Он заметил и принял к сведению невысказанное. Без слов, как только матушка умела когда-то.Поворачиваясь спиной, Му Цин заранее знал, что произойдет именно это, что он окажется пленен в тесном кольце сильных рук человека, который слишком быстро привык, что теперь ему все можно. Знал, и все-таки не сделал ничего, чтобы предотвратить. А ведь это было даже немного опасно, потому что к тому моменту он зашел достаточно далеко и теперь силой воли удерживал уже было дрогнувший каменный меч над головой изваяния. К счастью, никто из смертных этого не заметил из-за темноты под потолком храма, которую не рассеивали колеблющиеся на сквозняке огоньки свечей.— Зачем ты продолжаешь делать это? Нет, конечно, статуя чудовищна, но какая разница? У меня таких тоже полно, и может еще и похуже, но на качество молитв это не влияет. Или… все еще соревнуешься, чтобы твои храмы были красивее моих?Му Цину очень захотелось закатить глаза. — Я делаю это, — ответил он, с трудом собирая осколки концентрации, — потому что эти изображения — не правда. С меня достаточно несправедливых обвинений. Пусть видят меня и мои способности настоящими — не больше, но и не меньше.— Если бы остальные и вправду могли увидеть тебя настоящего… Так, как видел только я, — на выдохе прошептал Фэн Синь, кладя широкие ладони Му Цину на талию и разворачивая к себе, чтобы заглянуть в лицо. — Смертные без напоминаний украшали бы твои статуи золотом и цветами, они стелили бы перед твоим алтарем самый богатый шелк и жгли только самые дорогие благовония, они обожали бы тебя и баловали. А ты бы только морщил нос чертовски недовольно, глядя на все это. Вот, прямо как сейчас. — Потому что многие мои последователи не могут себе такого позволить. И не нужны мне короны из цветов, так что не неси чушь, — слова звучали, пожалуй, слишком резко, и Му Цин понимал это, но то, что говорил Фэн Синь, слишком смущало. — Какой же ты… невыносимый и невозможный. Я соскучился. Совершенный Владыка Наньян, Бог Войны Юго-востока, теперь напоминал щенка, бросающегося с порога к хозяину, вот только это был не домашний пес, а волчонок, сам не осознающий, как легко способен сбить с ног. Лобастый, большелапый, от эмоций виляющий хвостом так, что сносит хрупкую мебель на своем пути, бьет фарфоровые вазы и рвет ширмы с тонкой вышивкой. Возможно ли его приручить?Он обнял порывисто, а его поцелуи как обычно были быстрыми и жадными, восторженными и влажными, будто он торопился и пытался урвать свое, пока ему не запретили и не поставили на место. Пока Му Цин сам себя у него не отнял. Вот Фэн Синь и целовал куда попало, куда дотянется — в сомкнутые еще губы, в кончик носа, в угол челюсти, в мочку уха. И это действительно отвлекало и мешало, и Му Цину бы разозлиться, оттолкнуть бы, но вместо этого он почувствовал, что его сложенные в печать пальцы расслабляются и связь с собственным каменным изображением ослабевает. Попятился, пока не уперся спиной в постамент и не оказался загнанным в дальний темный угол за статуей. Почему он позволяет такое и становится беспомощным, как котенок? Он и сам хотел бы знать ответ на этот вопрос. Малейшая ласка — и его предательское сердце трепетало и отзывалось, не слушая доводов разума, а колени, на которые он больше восьми веков отказывался опускаться, признавая свое поражение, подкашивались сами. Что это за темное искусство? Он ведь отдавал всего себя совершенствованию и самоконтролю на протяжении веков, прочел десять тысяч книг и прошел десять тысяч ли, но даже не догадывался, что в нем еще осталась какая-то сторона, над которой он не был властен, что-то, что он игнорировал в своих расчетах слишком долго и упускал, пока не стало слишком поздно. А Фэн Синь нашел и раз за разом бьет точно в цель.И поэтому теперь так постыдно, в собственном храме, буквально на глазах у своих верующих, Му Цин позволял творить с собой немыслимые, вульгарные вещи. В чужих руках он сгорал, но не только от стыда. Ничего этого бы не было, если бы он сам не хотел.— Они ничего не увидят, — ответил Фэн Синь, раздражающе верно предсказывая и озвучивая его мысли. — Если только ты сможешь сдержаться и сохранить контроль над покровом невидимости. Уж постарайся.Он точно смеется, издевается! Му Цину бы ответить как следует, но он чувствовал, как чужие руки шарят по его телу, и сил хватило только на прерывистый вздох, подозрительно похожий на стон. Хотелось просто закрыть глаза, смежить ресницы и провалиться в темноту и эти ощущения. Раствориться в них и позволить себе еще немного больше. Отпустить.Умелые пальцы сняли с его пояса оружие — не саблю, конечно, но длинный кинжал, скорее декоративный, хотя тоже смертоносный, как любая сталь в руках Бога Войны. Клинок с лязгом упал на каменный пол храма, и Му Цин еще сильнее вжался в постамент и повернул голову, чтобы убедиться, что никто действительно не услышал. И совершил стратегическую ошибку: Фэн Синь мгновенно приник губами к его открывшейся шее, именно там, сбоку, где она была такой чувствительной, что любое прикосновение посылало дрожь по позвоночнику и заставляло выгибаться навстречу даже в те времена, когда они дрались всерьез. Тогда он надеялся, что противник не замечает этой реакции, потому что никогда, пройди хоть сто восемь тысяч лет, он не захочет Му Цина, даже не посмотрит на него по-настоящему. Ведь это же Фэн Синь… он недолюбливает его с первой их встречи в юности, и все Верхние и Средние Небеса об этом прекрасно осведомлены. Он никогда не ответит, не поощрит, всегда оттолкнет и этим защитит, если Му Цин сам забудется. Обет непорочности — это нелегко.И потому с Фэн Синем было так безопасно находиться рядом. И потому ему единственному можно было позволять к себе прикасаться, не боясь сорваться. Пусть так, пусть болезненно и грубо, но Му Цину все же нужны были объятья, нужны были редкие прикосновения к обнаженной коже и волосам, нужно было ощущение чужого теплого тела и дыхания рядом. Он ведь не статуя из белой яшмы, он живой, и у него есть чувства, кто бы что о нем ни говорил.И потому оказалось так страшно ошибиться насчет истинных чувств и желаний Фэн Синя.К счастью, молящиеся все так же продолжали один за другим кланяться отвратительному изваянию, а служители и монахи скользили между ними, словно тени. И никто, ни одна смертная душа не подозревала, что настоящие божества находятся совсем рядом и занимаются вовсе не святыми делами, как следует благочестивыми небожителям, которых люди себе навоображали. Сейчас те, в кого они так верили, не сумели бы даровать им ни черта, ведь вдвоем забывали обо всем в трех мирах, кроме друг друга. Му Цин с самого детства знал, что боги — те еще бесполезные ублюдки.Ладони Фэн Синя продолжали свободно блуждать по его груди и плечам, сжимали талию, то ли лаская, то ли фиксируя на месте и обыскивая. Вот он чуть ослабил ворот одеяний и приник губами к выемке между ключиц, и Му Цин ничего не мог поделать с осознанием, что как бы он ни сдерживал постыдные звуки, рвущиеся с губ, несущийся вскачь пульс выдает его состояние с головой, и скрыть это невозможно, как невозможно остановить расцветающий на скулах и шее румянец и свое упрямое, своевольное сердце.Прижимая его руку к постаменту за запястье, Фэн Синь выудил из рукава Му Цина пачку узких полосок желтой бумаги, на которых Му Цин при необходимости молниеносно писал талисманы собственной кровью. Листки с шелестом рассыпались у их ног, взметнулись, словно подхваченные осенним вихрем.— Это все, что у тебя есть при себе?— Д-да… — выдохнул Му Цин в сторону, но у него самого не было полной уверенности, на что он отвечал: на заданный вопрос или на бедра Фэн Синя, прижимающиеся к его собственным бедрам, плавно двигающиеся вперед и чуть вверх, так что Му Цин чувствовал твердеющую плоть даже через все слои разделяющей их тела ткани.— Неправда.Будто что-то вдруг вспомнив, Фэн Синь скользнул рукой под одеяния Му Цина и вытащил из-за его пояса резной футляр с швейными иглами, а потом покачал им перед глазами бывшего соперника.— В юности ты пару раз побеждал меня этим, но больше не выйдет.Все еще глядя на выход из храма то ли как на путь к отступлению, то ли страшась, что оттуда появится кто-то, способный им помешать, все еще прижимаясь одной пламенеющей щекой к холодному камню, Му Цин почувствовал, как Фэн Синь взял его за подбородок и большим пальцем провел по губам. Тут он уже не смог сопротивляться — бессильно закрыл, наконец, глаза и сам коснулся кончиком языка слегка шершавой, загрубевшей от стрельбы кожи, чувствуя ее солоноватый в первый момент вкус, что исчезает так быстро. Фэн Синь мгновенно отреагировал, добавив второй палец, открывая его губы и проникая внутрь — сперва лишь на ноготь, потом еще немного глубже...Эта игра Му Цину была давно знакома, и он уже узнал о себе, что скоро захочет чего-то более существенного. Быть может, в этот раз он даже поддастся желаниям и с поражающей его самого готовностью развяжет пояс Фэн Синя и снова убедится в правдивости его воспетого в простонародье прозвища, над которым столь легкомысленно смеялся в прошлом.При мысли об этом Му Цин почувствовал рождающееся где-то внизу живота пульсирующее, сладостное, влажное напряжение, толкающее его еще ближе к Фэн Синю. Если молчать и закрыть глаза, можно забыть, кто они, их историю и различия — забыть обо всем, кроме удовольствия. Хотелось злиться на свою слабость и смеяться, рассыпаться звоном колокольчиков и легко взлетать к небесам вместе с дымом благовоний. В этот миг он был полностью обезоружен и побежден. Это оказалось так легко, что даже пугало.Но еще больше пугало блаженное выражение на лице Фэн Синя. И проклятые слова, которые он произнес низким, горячим, торопливым шепотом.— Зачем нам это? Все более устрашающие статуи, отдельные храмы, границы территорий, вечное соперничество верующих… Мы ведь оба боги Юга, почему бы нам, наконец, не объединить силы? Му Цин догадывался, что рано или поздно эти слова должны были прозвучать. Ведь даже он признавал, что это, черт подери, логично и закономерно. За каждую сторону света отвечало одно божество, почему же на юге их нужно двое постоянно ссорящихся? Каких высот они могли бы достичь, действуя вместе? Цзюнь У это понимал и смотрел, как бывшие слуга и телохранитель наследного принца Сяньлэ сами уничтожают друг друга.И все же он надеялся, что твердолобому идиоту Фэн Синю потребуется больше времени, чтобы додуматься. Еще он надеялся, что каким-то волшебным образом сумеет предсказать этот момент заранее и закончит все чуть раньше, чем станет слишком поздно, и неуклюжее предложение сорвется с чужих губ и разобьет все то хрупкое, тайное и неназванное, что между ними происходило. Но он опять раздумывал слишком долго и слишком тщательно подбирал подходящий момент, чтобы высказаться, а потом каждый раз останавливался и говорил себе: “Не сегодня. Пусть у меня будет еще этот один день. Я просто хочу погреться с ним рядом еще немного”. Он стал слишком жадным.— После всего, через что мы прошли вместе, кто еще сможет терпеть твои выкрутасы? В горле мгновенно пересохло, и Му Цин почувствовал, как медленно, сустав за суставом каменеет его уже было согретое и расслабленное тело. Фэн Синь же, казалось, ничего не замечал, продолжая вжимать его в постамент статуи и дышать в ухо. — Переезжай в мой дворец в Небесной столице, у меня полно места. Или мы можем отстроить себе новый, чтобы там было девятьсот девяносто девять чертовых комнат. И сад, какой захочешь. Остальные посплетничают и перестанут. А смертные что? Уже через пару лет начнут поклоняться нам вместе. И мы ведь даже не будем первыми, кто это придумал. Помнишь, храмы Ветров и Вод… Почему Фэн Синю обязательно нужно было открывать свой рот, почему нельзя было просто молчать и продолжать делать то, что они делают? Зачем обязательно двигаться дальше и вытаскивать это из темноты на испепеляющий солнечный свет? Наверное, честный и открытый Фэн Синь просто не может иначе. Теперь придется остановить его, вырваться, выкрутиться и сохранить хотя бы остатки гордости и хотя бы руины стен, которые после можно будет отстроить заново. Поэтому Му Цин сделал единственное, на что еще был способен в своем стесненном положении. Он сомкнул зубы — без шуток, в полную силу — и почувствовал во рту знакомый отрезвляющий вкус крови. И привычное горькое разочарование.— Черти собачьи, ты нормальный вообще?!Фэн Синь выдернул окровавленный палец и рефлекторно толкнул Му Цина в грудь, платя болью за боль. Отшатнулся, тяжело дыша и глядя на него дикими глазами — одежда в беспорядке, загорелое лицо заливает злой румянец, на виске уже вздулась вена. Что ж, вот это было похоже на них настоящих, это было привычно. А остальное… теплое, сияющее остальное... зря Му Цин вообще позволил этому начаться. У них никогда не могло бы выйти ничего путного, просто потому что они — это они, те, кто не перестанут ранить друг друга, как бы ни старались. Давно пора было выучить, что если ему выпадает смеяться, то после непременно придется плакать. Реальный мир так устроен, это так же закономерно, как и то, что за ласковым теплом неизменно приходят холода.— Какого хрена?! Что на тебя нашло?!— А что на тебя нашло? Храмы Ветров и Вод вспомнил, а истории смертных о тех богах позабыл? В каком же качестве стали бы поклоняться нам вдвоем? Как братьям? Или, быть может, как супругам? — Почему нет? Его Высочество и Собиратель цветов под кровавым дождем ведь как-то смогли… У них красные нити на пальцах и все как полагается, — гнев на лице Фэн Синя уступил место растерянности, но Му Цин уже не мог остановиться. В нем кипели ярость и обида, которые он давно привык не сдерживать перед своим вечным противником. — Но я — не Его Высочество, у нас точно будет иначе! Кто, по-твоему, превратится в маленькую женушку? — с издевкой спросил он. — Ты, конечно, не подумал, кому вечно придется носить женское обличье, спускаясь в мир смертных и на всех праздниках на Небесах. Подсказка для тупых: это будет точно не тот, кого давным-давно прозвали Генерал Огромный Член! Фэн Синь шумно вдохнул через нос, сжал и разжал кулаки. Надо отдать ему должное, он все же хорошо держался. Вновь подавшись навстречу Му Цину, он осторожно коснулся его волос и поправил выбившуюся прядь, легко проведя пальцами за ухом и будто любуясь чем-то хрупким и драгоценным. Потом придвинулся еще ближе, так что они почти соприкоснулись лбами, и сказал примирительно:— Ты будешь нравиться мне в любом обличии, а красные одежды тебе пойдут. И может быть, твои статуи тогда станут изящнее.Словно это была какая-то шутка для него! Му Цин вновь чувствовал себя загнанным в угол и зажатым не только телом Фэн Синя, но и ограниченной ролью, которую ему снова и снова отводили окружающие. Бесправный простолюдин, слуга, подчиненный. Вечно второй, Демон, а не Воин, радующий богов. Казалось, те времена прошли, и он давно уже не мальчишка из трущоб, а самостоятельный могущественный бог, но некоторые шрамы остаются навечно, даже если их не видно на белой фарфоровой коже — как холод проклятой оковы на запястье, как темнота камеры в темнице Небесных чертогов. И паника и отчаяние от тесных безвыходных положений всегда проявляются вновь, стоит лишь слегка задеть больное место.Тут уже не закатить глаза и не сорваться было невозможно. — Конечно, ведь все может быть только в таком раскладе, иного ты и не воображал! Ты же спишь и видишь, чтобы окончательно поиметь меня и спустить с небес на землю, чтобы такой, как я, знал свое место и лишний раз не смел задирать нос среди высочеств и превосходительств. Желаешь снова сделать меня удобным и послушным, с мотком ниток и за учетной книгой, потерявшим духовные силы и зависящим от тебя? Чтобы и дальше тыкать в мои слабости и потом покровительственно вздыхать над ними. Нас ведь даже сейчас называют “генералы Наньян и Сюаньчжэнь”! Скажи-ка, почему именно я на втором месте? Ты хоть понимаешь, насколько это унизительно, Фэн Синь? Почему именно от меня в конечном итоге ожидается, что я должен подстраиваться и меняться, почему здесь только я должен жертвовать собой?Му Цин раздраженным резким движением запахнул ворот черных одеяний и попытался поправить растрепанные волосы, поэтому пропустил момент, когда на лицо второго бога вновь будто набежала грозовая туча. Опомнился он, лишь когда кулак Фэн Синя ударил в постамент статуи совсем рядом с его головой. По камню побежали трещины, и во все стороны брызнули осколки камня. Один из них больно ударил Му Цина по щеке, и на бледной коже выступила капля крови. Только тогда он замолчал и уставился на противника, в карих глазах которого полыхали молнии.— Знаешь, тяжело приходится не только тебе.— И чем же тебе тяжело? Ты получишь все, что хочешь, а терять придется только мне, — процедил Му Цин, но Фэн Синь уже отвернулся и пошел прочь.Увлеченные собой, боги не обратили внимание на хаос, который вызвала их ссора среди смертных. Посреди размеренной дневной службы в храме вдруг раздался громоподобный удар, и по священной статуе Генерала Сюаньчжэня пробежала трещина — от самого постамента до лица божества, рассекая его надвое!Му Цина передернуло, будто ударили его. Но разве не этого он хотел, не уничтожения каменного убожества? Разве не для того поспешно спрыгнул с Небес в мир смертных? За него просто сделали всю работу, хоть он и не просил.Широкая спина Фэн Синя уже маячила на фоне светлого прямоугольника входного проема храма. Осенний день за стенами будто стал ярче, ведь там, где появлялся Совершенный Владыка Наньян, всегда становилось солнечнее. Стоя в тени, Му Цин внезапно четко увидел, как напряжены мускулы уходящего Фэн Синя, как пятна румянца все еще рдеют на полоске кожи над воротом ханьфу, как пляшет в такт шагам непокорный завиток волос, выбившийся из простой прически.Должен ли он догнать, попытаться объяснить? Но это у него никогда не получалось как следует. Му Цин сделал шаг из-за статуи.— Давай остановимся. Давай просто прекратим все это.