Приходи на меня посмотреть (1/1)
В Николин день в Лысых Горах всегда суматоха: визжат от веселья дети, вертятся под ногами волчком; приезжают гости, хохочут, произносят не меняющиеся из года в год тосты. Соня видит, для Nicolas именины — лишь ещё одна обязанность хозяина большого устроенного имения, исполняемая без ропота и особой радости. Хорошо скрываемое раздражение проступает у него на лице складками у рта, маленькой надломленной морщинкой между нахмуренных бровей. В такие моменты Соня обходится с ним особенно осторожно, боится ещё больше расстроить и без того скверное расположение духа.Она же с лёгкостью отдаётся этой праздничной суете, с готовностью исполняет мелкие поручения и просьбы. Помогает собрать детей к службе, найти затерявшиеся серебряные приборы, встретить гостей. Соня не замечает, поглощённая ворохом дел, как неясная тревога вытесняет извечную тянущую тоску.Метель, поднявшаяся после утрени, обращается к вечеру вьюгой, и кажется, плотная сизая завеса сплетается коконом вокруг дома. Матвей Иванович возникает у плеча Nicolas второй тенью во время затянувшегося застолья, говорит негромко, но Соня всё слышит.— Ваше Сиятельство, там барин просят у Вас заночевать пока пурга не уляжется. Пускать?Nicolas едва заметно морщится, шумно вздыхает, но не успевает ничего ответить. Графиня Марья мягко касается его руки, смотрит проникновенным, лучистым взглядом, без слов подчиняя себе. Соня прикусывает губу: в груди распускается ядовитым цветком бессильная зависть.— Пускай. Пусть проходит.Матвей Иванович почтительно кланяется и уходит в переднюю. Очень скоро там раздаётся рокот мужичьего голоса. Другой — мужественный, раскатистый, кажущийся Соне отчего-то смутно знакомым — перекрывает его, заставляя умолкнуть.Nicolas вдруг бледнеет так, будто в доме его появился бес.Долохов встаёт в дверях, не проходя к столу. Лицо его, разрумянившееся от мороза, огрубело и заострилось, но всё также горят глаза наглым, вызывающим молодечеством и улыбается обманчиво красивый рот.— Здравствуй, Ники. Уж извини, что без гостинца к именинам, но вижу, ты и так на славу устроился.Nicolas дёргается, словно от удара хлыстом. Всеобщее веселье тотчас же обрывается, точно кто-то резко задул пламя свечи. Соня кидает беглый взгляд на испуганную графиню Марью, комкает пальцами салфетку. Nicolas усилием воли принуждает себя разжать кулаки.— От тебя мне ничего не нужно…— Сипит не своим голосом, но тотчас берёт себя в руки, прочищает горло, —…просто садись за стол, будь моим гостем этой ночью.Едва не случившаяся сцена постепенно забывается. Долохов легко и свободно, ничего не говоря по существу, рассказывает Пьеру с Наташей, чем сегодня живёт некогда главный буян Москвы, пьёт за здоровье именинников, но сам не произносит ни слова поздравления.Соня кожей чувствует деланно-равнодушные взгляды, которые он бросает на неё поминутно, умудряясь оставаться незамеченным. Долохов изучает её с какой-то болезненной жадностью, точно знакомится заново. Соне думается, что он безмолвно потешается над ней, упивается злорадством, и она вспыхивает от злости. Горделиво расправляет плечи, не поворачивает головы в его сторону. Передаёт по просьбам блюда, ведёт пустой разговор с престарелой княгиней S. о быстро растущих внуках, запущенных делах в её имении. После утихнувшего празднества остаются только пятна пролитого на скатерть шампанского и бессмысленные разговоры захмелевших гостей. Долохов лениво обсуждает карты с князем G., облокотившись об дверной косяк столовой. Он держится где-то на периферии, не пытаясь подойти ближе, но Соня всё равно чувствует себя обнажённой до содранной кожи; она не позволяет себе обманываться: Долохов не оставит, не упустит её из виду.Соня поднимается из-за стола, чтобы помочь няне приготовить детей ко сну. Графиня Марья устало трёт ноющие виски, не поворачиваясь в её сторону, тихо, но отчётливо произносит: — Sophie, право, оставь, — раздражённо повторяет, когда она не слушается, — оставь. Я сама.Соня молча уходит, поджав губы.Позже она напарывается на то, что желала бы никогда не видеть. Соня идёт в свои комнаты длинным узкими коридорами восточного крыла и вдруг замирает, услышав ломающийся от бешенства голос, и не сразу понимает, что это Nicolas. С замиранием сердца она приникает к стене, боязливо выглядывает из-за угла.Nicolas прошивает крупная дрожь. Он беспрестанно сжимает и разжимает кулаки, быстро, вполголоса говорит что-то Долохову, стоящему перед дверью тесной комнатушки. Тот отвечает коротко и, видимо, насмешливо, хотя у самого вздуваются на лице желваки, и Nicolas загорается яростью, едва не кидается на него.На мгновение Соня забывает, как дышать. Она вдруг понимает, что произошедшее между ними больше того злосчастного карточного проигрыша. Гораздо глубже. Острее. Соня не может назвать это, облечь в форму, но чувствует безошибочно. И отчего-то хочет закрыть ладонями глаза.Её саму пронизывает до костей. Что бы подумала графиня Марья на её месте? Смогла бы когда-нибудь поговорить об этом с Господом в ночной молитве?Соня не может ни ответить на эти вопросы, ни заснуть под их тяжестью. Она переворачивается с одного бока на другой, хрипло вздыхает, откидывается на спину. Своя спальня кажется ей неприветливой, своя кровать — приготовленной для другого человека. Вьюга скребётся в заиндевелые стёкла её окон, скулит по-звериному жалобно.Дурная ночь. Злая.Соня поднимается с постели, поправляет косу, кутается в шаль. Зовёт к себе осоловевшую со сна Дуняшу, приказывает зажечь канделябры в малой диванной.Чуть позже она спускается вниз, одетая, забрав с собой ?Бедную Лизу?. Проходит в дальний угол, к любимому креслу…— Тоже не можете уснуть, Софья Александровна?Соня выпускает из рук книгу от неожиданности, резко оборачивается.Долохов сидит на диванчике перед заваленным какими-то бумагами кофейным столиком. Серьёзность его лица перечёркивают смеющиеся глаза.Соня фыркает.— Мигрень сегодня совсем не даёт мне покоя. Долохов указывает на свободное место возле себя.— Надеюсь, составить мне компанию она Вам не помешает.Соня секунду колеблется. Ещё свежа в памяти та страшная сцена в коридоре, но сейчас Долохов спокоен, даже расслаблен, только смотрит на неё странными глазами.Соня недоверчиво подходит к диванчику, осторожно присаживается рядом, складывает на коленях руки.Она опускает взгляд на кофейный столик, невольно рассматривает чертежи дома и сметы.— В комнате, любезно предоставленной мне Николаем Ильичом, удивительным образом не оказалось письменного стола, — Соня осекается, но Долохова, кажется, совсем не смущает её неучтивость. Слабая усмешка кривит уголок его рта, — приходится как-то выходить из положения.Соня игнорирует едкую иронию, с нарочитой непринуждённостью меняет тему.— Могу представить, как изматывают такие прожекты. Одна только отделка дома стоила Ni-Николаю Ильичу больших трудов после того, как он…женился на графине.— Он круто переменился за эти годы, прямо-таки сам на себя стал непохож. А вот Вы всё та же, какой я Вас помню, — Долохов добавляет вполголоса будто бы заданный самому себе вопрос, — что же Вас связывает теперь с этим человеком?Соня стискивает ткань своего платья.— Я бы могла рассказать Вам, Фёдор Иванович, но боюсь, что Вы не поймёте…— …каково это не иметь сил оставить тех, кого любишь? — доканчивает за неё Долохов, горько улыбаясь.Вся озлобленность в миг оставляет Соню. Долохов уводит разговор в сторону прежде, чем она находится с ответом.— Как жаль, что не удалось застать Илью Андреевича. Я любил в старике это умение жить на широкую ногу.— Да, дядя был очень щедрым. И очень добрым. — Соня вспоминает, как причитали год назад московские кумушки о смерти Марьи Ивановны в досужих разговорах. С упоением старых сплетниц смаковали, как билась бедняжка две недели в предсмертной горячке, пока Господь не забрал её к Себе. Соню тогда впервые кольнула жалость к Долохову: растроганный до слёз Nicolas благоговейно рассказывал ей в пору их юности о страстной привязанности сына к матери.А сейчас Соня вновь слышит животный крик maman, с мучительной живостью видит, как Наташа ловит её руки лишь бы не дать расцарапать себе лицо; вновь чувствует зияющую пустоту, пришедшую со смертью Пети.Переламывала ли так Долохова утрата?— Я слышала вести о Вашей матушке, — глухо говорит Соня в неосознаваемом порыве, — Царствия ей Небесного. Терять родных очень страшно. Долохов смотрит на чертежи своего дома и видит, кажется, что-то совсем другое.И произносит тихо-тихо:— Спасибо.Они замолкают. Соня вцепляется пальцами в переплёт книги, в смятении не чувствует неловкости повисшей паузы. Она знала Долохова свирепым шутником, близким другом Nicolas, неслучившимся женихом, оставившим после себя только горечь и несчастье. Не могла и помыслить о том, что когда-нибудь будет сидеть рядом с ним, смятым неосторожно разбережёнными воспоминаниями, не смея взять за руку.— А я вот о Вас давно совсем ничего не слышу. Неужели Ростовы забыли Москву? — Заговаривает Долохов как ни в чём не бывало, но беспечность, звеневшая в его голосе во время застолья, пропадает бесследно.Соня вся подбирается при упоминании своей семьи, снова ждёт удара.— Имение забирает у Николая Ильича много сил, да и графине было бы непросто одной управлять домом, — она вскидывает подбородок, прямо смотрит Долохову в глаза.И добавляет зачем-то совсем не к месту:— Я нужна им.Постылая тоска во взгляде Долохова срастется с чем-то хорошо знакомым Соне, тёмным и неизбывным. Она больше не опускает глаз, не заливается румянцем до корней волос, но легче от этого не становится. Кажется, будто кто-то вводит под ключицу тонкую острую спицу, медленно проворачивая. Соня вдруг принимает с неотвратимой ясностью, которая уничтожила бы её ещё несколько лет назад, что Nicolas никогда не смотрел на неё так, и в этом-то вся суть, главное теперь их различие.— Понимаю. Вы помогаете их семье.В словах нет ни капли желчи, но Соня вздрагивает, как от пощёчины. Смаргивает навернувшиеся злые слёзы, сжимает трясущиеся губы.— Прошу меня извинить, Фёдор Иванович. Время уже совсем позднее, а мне всё-таки нужно попытаться заснуть, — она резко поднимается с диванчика, Долохов срывается за ней.— Софья Александровна, Бога ради, простите. Я не хотел, не думал даже…— Нет-нет, что Вы. Вы совсем не виноваты, — старается уверить Соня, но он вдруг вцепляется в её руку.— Софья Александровна, я знаю, что прошу дерзости, но Вы позволите…позволите мне писать Вам? — у Долохова горит на скулах воспалённый румянец, мелко дрожат губы; кайма потемневшей синевы обнимает разросшуюся черноту зрачка — Соне чудится, что она смотрит в глубокий провал за секунду до шага вперёд. Долохов спрашивает с умоляющей надеждой, точно у неё есть ответ на мучающий его вопрос.Соня не может заставить себя пошевелиться.Долохов смотрит в её широко распахнутые, влажно блестящие глаза, медленно расслабляет хватку.— Простите.Соня молча уходит торопливыми лёгкими шагами, из последних сил удерживается, чтобы не сорваться на бег. Едва достигнув своих комнат, запирает двери на ключ, будто Долохов может погнаться за ней.Остаток ночи она проводит без сна.Когда вьюга успокаивается, Соня выглядывает в окно, с трудом различая мельтешащие в сумерках силуэты сквозь переплетения инея. Мнётся в раздумьях. Ругает себя за слабость, но всё же сбегает вниз, надевает шубу, выходит к воротам. Застывает, не решаясь выйти к возку, сказать что-нибудь.Ржут и фыркают лошади, перекрикивается между собой дворня. Соня точно угадывает в этом шуме голоса Nicolas и Долохова, пронизанные холодной учтивостью. Ждёт чего-то, затаив дыхание, но слышит только, как хлопает дверца, трогаются с места лошади под окрик ямщика.Nicolas не заходит в ворота даже после того, как возок отъезжает от дома, и Соне представляется, как там, за чертой забора, он тоже вслушивается в отголоски хруста снега под копытами, скрипа полозьев, может быть, тоже вспоминает невольно…Что?Соня отгоняет от себя эти мысли.На обратном пути Nicolas на мгновение останавливается возле неё, окидывает быстрым нечитаемым взглядом и уходит в дом.Соня не появляется к завтраку, сославшись на плохое самочувствие, но уже вечером перебирает книги в домашней библиотеке, учит Андрюшу играть на клавикордах, читает детям вслух перед сном. Задумчивая рассеянность в её движениях остаётся никем не замеченной.Соня соскальзывает обратно в отлаженную рутину дома Ростовых без видимых усилий. Игнорирует чувство ожидания, но то как назло сворачивается в клубок пригревшейся кошкой где-то за рёбрами. Соня убеждает себя, что та неверная ночь ничего не значит, что Долохов уже забыл, вовсе не расслышал её ответа, произнесённого на выдохе, и почти в это верит.Верит ровно до того момента, пока не находит однажды в разбираемой корреспонденции аккуратно запечатанный конверт с выведенными на нём твёрдым почерком инициалами ?С.А.?. Соня достаёт письмо из стопки других, касается одними пальцами, боясь, как бы оно не рассыпалась прахом в злую шутку.И не может понять, почему у неё дрожат руки.