Не отпускай меня. Часть третья, заключительная. (2/2)

Я столько узнал о тебе. За несколько исписанных страниц ты открылся мне с совершенно другой стороны. С той, которую я так долго ждал. Теперь я знаю, почему ты водишь спортивную машину, как так быстро мог сократить расстояние от Бристоля до Лондона.

Я перехожу к следующему листу, положив предыдущий за остальными. Я не откладываю их в сторону, продолжаю сжимать в руках, потому что для меня они гораздо больше, чем просто письмо с историей. Здесь ты. Твои сердце, чувства, вся твоя жизнь.

Следующий лист более мятый, чем предыдущие. Здесь даже есть зачеркивания, словно ты тщательнее искал нужные слова. Решался, рассказать или нет. Или находил более мягкую форму подачи. Морган… самому больно, а все равно заботишься обо мне.

Я знаю, что самая трудная часть начинается здесь. И хотя я читаю с трудом, переизбыток эмоций бросает то в жар, то в холод, я не могу остановиться. Я чувствую себя так только полчаса, а ты — всю жизнь.

Не мешкая, я решительно впиваюсь глазами в твой почерк.

Хотя он тоже сирота, я привыкал к Джеймсу долго, как и он ко мне. Он был своенравным, эгоцентричным, даже капризным. В принципе, так ведет себя большинство людей, занимающихся искусством. Правда, ты исключение.

Он занимался дизайном интерьера. Я помню момент, когда он впервые пришел в гости на ужин, чтобы официально познакомиться со мной, и первым делом оценивающе оглядел квартиру. Он тут же начал выявлять недостатки, говорить, что мебель старая и ее давно уже стоило заменить на что-то более яркое и современное. Сперва я промолчал. Но стоило ему высмеять одну из любимых отцовских картин, не сдержался. Я сказал, что на работу его сюда не приглашали и в сомнительных талантах мы не нуждаемся.

Моррис был ошеломлен моим поведением. В конце концов, мне было двадцать лет, достаточно взрослый, чтобы держать себя в руках. Но тогда мной двигал страх: мне казалось, что Моррис отказывается от меня. Вышвыривает за борт, собираясь построить свои отношения, изменить все, что, как мне казалось, нам обоим было дорого. Мы никогда не прикасались к вещам родителей. Это казалось естественным — жить так, словно трагедии никогда не происходило. И что задело меня больше всего — Моррис не спорил с ним. Он тоже хотел начать новую жизнь, в чем потом мне признался. И сказал, что хочет, чтобы я оставался частью его жизни, потому что я — его семья. И оставлять меня одного он не собирался.

Джеймс тогда ужасно оскорбился. Сказал, что, как и предполагал, от соулмейтов одни неприятности, и он не собирается общаться с грубым чурбаном, плевать он хотел, брат я его любовника или нет. Наши отношения начались не с самой лучшей ноты.

И все же Моррис любил его. Он делал все, чтобы улучшить отношения между нами, старался угодить нам обоим, хоть и предпочитал мне Джеймса. Но это было неизбежно: все же Джеймс его соулмейт. Я понимал это, и чем чаще видел их вдвоем, тем больше хотел найти свою родную душу. Они казались такими близкими, им даже слова не были нужны: они понимали друг друга с полувзгляда, хотя находили ценными совершенно противоположные друг другу вещи. Удивительно, как уникально сочетались их характеры: они дополняли друг друга от начала и до конца, будучи абсолютно разными.

Мне казалось, что раньше, когда мы жили вместе, Моррис просто притворялся счастливым. Даже его улыбка изменилась, осталась такой же широкой, но выглядела настоящей. Я понял это, только когда увидел разницу. Его глаза горели, он стал игривым и словно… свободным. Тогда я не знал, как это описать, но сейчас понимаю, что свобода — самое подходящее слово.

Чем чаще мы ссорились с соулмейтом Морриса, тем чаще я садился за руль. И хотя Моррис, пусть через силу, но старался поддерживать меня, перспектива потерять меня из-за того, что я поддамся злости и совершу ошибку, пугала его. Так мы с Джеймсом заключили перемирие. Он стал первым, кто предложил сложить оружие. Сказал, что Моррис заслуживает спокойствия. Он заслуживает семью, о которой всегда мечтал. Джей еще добавил, что устал видеть, как Моррис дергается от каждого звонка и постоянно смотрит на часы в ожидании моего возвращения. Тогда Джеймс смотрел на меня так, что я осознал: он гораздо больше понимает Морриса, чем я, несмотря на наши кровные узы.

Тогда я понял, насколько он ценит его. И это смягчило мое отношение. Пусть мы с ним частенько обменивались колкостями, но в присутствии Морриса вели себя дружелюбно настолько, что иногда сами забывали, что на самом деле мы друг другу не нравимся.

Так сколачивалась наша непростая семья. Мы переехали на новую квартиру, и хотя я не особо горел желанием жить с ними, Моррис настоял. Он хотел еще немного побыть вместе, по крайней мере, до того момента, пока я не найду своего соулмейта. Наверное, он очень хорошо меня понимал. В конце концов, мы братья. Не позволяли никому увидеть наши переживания, даже друг другу. А Джеймс стал для него именно той отдушиной, человеком, который понимает тебя полностью. Прямо как наш отец, который доверял исключительно маме.

Совместные праздники, путешествия, прогулки и вечерние семейные посиделки стали привычными. Ссорились мы с Джеймсом, только когда играли в монополию. Моррис воплощал все то, чего ему так не хватало в нашей собственной семье — целостность. И хотя я тоже чувствовал тепло, но глядя на них, не мог перестать казаться себе лишним. Пусть они делали все, чтобы я чувствовал себя частью семьи. Мне не хватало тебя. Я хотел встретиться с тобой. Узнать твое имя, чтобы сидеть рядом с ними и радоваться по-настоящему.

Моррис сделал ему предложение в двадцать семь лет. А через полгода у него диагностировали рак.

Я смотрю на тебя. Ты сидишь напротив, голова чуть опущена, пальцами придерживаешь лоб. Твои волосы растрепаны, взгляд тусклый, непроницаемый. Ты знаешь, на каком я моменте. По глазам видишь.

Твой почерк изменился. Слова стали неаккуратными, приплюснутыми, словно ты едва выжимал их из себя.

Он не показывал, как ему тяжело, даже когда мы узнали о диагнозе. Не жаловался на ухудшающее зрение и головные боли. Моррис все говорил, что с кем не бывает, кто он, чтобы жаловаться. Говорил, что справится. Что когда-нибудь мы будем вспоминать эти страшные дни и улыбаться, что все закончилось.

Он говорил, что не оставит нас.

Не важно, какое лечение мы пробовали, сколько денег отдавали — лучше ему не становилось. Он перестал есть, стал слабым и уставшим. Когда ему стало совсем плохо, его положили в больницу. Я приходил каждый день, а вот Джей был с ним все время. Он не отходил от его постели и выглядел куда хуже, чем сам Моррис. Джеймс никого не терпел, устраивал врачам и медсестрам концерты, стоило им хоть немного обделить Морриса вниманием. Тогда мы стали настоящей командой. По-настоящему сблизились, ведь нас объединяло одно горе.

Для меня все отодвинулось на второй план. Моя жизнь. Мое Имя. Мечты. Они перестали существовать в стерильных стенах больницы, они были не нужны тогда. Все, чего мне хотелось — чтобы Моррису стало лучше. Я ждал чуда.

Чуда, которое не позволит моей жизни развалиться на части.

Он умирал год. Но его смерть все равно оказалась неожиданной. Знаешь… пока он болел, пока держался, нам с Джеймсом всегда было, чем заняться. Мы носились с Моррисом как сумасшедшие, сменяли друг друга в больнице, заботились о нем, делали все, чтобы он жил с комфортом. Но когда он умер… он забрал с собой все, Колин.

Он чувствовал, что умирает. За день до своей смерти, я увидел, как он плачет. Ночью двадцать третьего декабря, когда ему стало немного лучше и они с Джеем провели вместе хороший день, как в старые добрые времена. Он заснул на его кровати, я — на диване. Я помню, что в ту ночь мы не выключали небольшую елку, которую я приволок и украсил к празднику, оставив под ней аккуратно запакованные свертки и коробки. Джей написал мне целый список подарков для Морриса, думал как сильно они его обрадуют. Елка светилась разноцветными огнями, скупо освещая палату и придавая ей вид небольшой комнаты. Не знаю, что заставило меня проснуться, но когда я раскрыл глаза, то увидел, что Моррис не спал.

Он полусидел на своей постели и смотрел на спящего Джея. Тот спал крепко, видимо, сказалось то, что Моррис чувствовал себя лучше, хотя обычно он просыпался от каждого шороха. Я не сразу заметил, что по осунувшемуся лицу Морриса струились слезы. Он никогда не плакал. Даже Джеймс однажды признался, что ни разу не видел его слез. Тогда я впервые понял, насколько ему больно. Насколько он хотел жить, насколько не был готов умирать.

Сперва он не заметил, что я проснулся. А я лежал, не двигаясь, потому что увидел то, чего не должен был.

Костлявыми пальцами он скользил по лицу Джея, нежно и мягко играл с его волосами, а лицо его исказилось от беззвучного плача. Оно до сих пор стоит у меня перед глазами, так не похожее на моего брата. Я помню ту ночь настолько ясно, будто все случилось вчера. И то, как мерно гудели приборы, как падала тень от стрелки часов на стене. Все казалось дурным сном, но все же было явью. Все детали, вся тяжесть давили на меня, сдавливали горло. Я словно осознал, как на самом деле все плохо. И не выдержал, когда услышал его хриплый шепот. Он спросил: «Господи, за что?»

Когда я подал признаки жизни, не сдержав всхлип, он тут же спрятал лицо руками. Опустил голову, словно устыдился своей слабости. Он не хотел, чтобы я увидел его таким. Он никогда не хотел казаться слабым. Но, тем не менее, он попросил меня. Таким же хриплым шепотом он попросил меня не бросать Джея.

Я не мог не пообещать ему. Не мог не дать слова, когда ясно видел, что мучило его больше всего. Не болезнь. Не смерть. А оставлять самое ценное здесь, без него.

Двадцать четвертого декабря он не проснулся.

Я не понимаю, как ты пережил ту ночь. Я представить не могу, через что ты прошел. Все, что я ощущаю — безмерную, невыносимую тяжесть. Меня бы она раздавила, Морган. Я бы не справился.

Но ты сидишь передо мной. Смотришь на меня отчаянно, поджимаешь губы, а страницы в моих руках еще не кончились. А я не могу читать. Не могу.

— Морган, — ты не реагируешь. Застыл, замер как статуя, бледный и уязвимый, словно через меня тебе пришлось пережить все это снова. У меня ощущение, что кто-то ковыряет вилкой в моем сердце, пытаясь намотать его на зубья.

Мне хочется прикоснуться к тебе. Обнять, прижать к себе, забрать всю твою боль, впитать ее в себя через кожу. Но я не знаю как. И не понимаю, зачем нужны соулмейты, если у них нет такой функции. Если мы не можем облегчить страдания, переносимые любимыми.

Я стоял возле кровати, когда Джей старался разбудить его. Он рыдал, тряс безвольное тело Морриса, кричал на него, приказывал проснуться. Он отбивался от врачей, все звал меня на помощь, орал, что все это ошибка, просил врачей спасти его.

Ему вкололи успокоительное. А я стоял рядом и ничего не мог сделать. Колин, я ничего не сделал. Потому что ничего, совсем ничего не чувствовал.

Я занимался организацией похорон. Документами. Выбирал могильную плиту, фотографию и костюм, в котором будет похоронен Моррис. И никогда не оставлял Джея без присмотра.

Во время похорон я держал его за руку. Мы вместе прощались с Моррисом, только я, в отличие от Джея, не плакал, хотя мне тоже было больно. Но эта боль казалась искусственной.

Без Морриса семья перестала существовать. Никто не был счастлив. Дом казался потухшим, пустым, неправильным, если можно так выразиться.

Тьма и мертвая тишина, стоило нам вернуться домой после похорон, ударила по обоим. Тогда у Джеймса случился нервный срыв. Он кричал, он крушил все вокруг, все фотографии на стенах, где они с Моррисом улыбались своей жизни, слетали на пол и разбивались вдребезги. Он переворачивал мебель, неистово кричал, посуда и книги летели в стены — все, что некогда было частью их с Моррисом быта, превращалось в груду мусора. Я старался остановить его, в итоге мне пришлось применить силу, я сжал его в объятиях и повалил на диван. Он вырывался так отчаянно, плакал так горько… а я продолжал сдерживать его ярость, пока он окончательно не затих в моих руках.

Следующие три недели Джеймс ни на что не реагировал. Он сидел и часами смотрел в одну точку, и ни одна эмоция не отражалась на его лице. Как пустая оболочка. Его жизнь словно вытекла со слезами на похоронах.

Он выглядел совсем как мама, Колин. Выглядел так, словно умер вместе с Моррисом. Словно я потерял их обоих.

Я заботился о нем как мог. Я обращался к специалистам, к продвинутым психотерапевтам и психологам, обратился в клинику, где специализировались на соулмейтах, потерявших свою вторую половинку. Они слушали, что я говорил, но я тут же отказался от первого совета: оставить Джеймса на их попечение. Передавать его в руки профессионалов казалось мне кощунственным, я не мог поступить так с соулмейтом Морриса, который также и моя семья. Оставить его в неизвестном месте, где он никого не знает, потерянного и сломленного… это сродни отказа от него. Я кормил его, переодевал, водил в туалет, укладывал — вся забота о нем лежала на моих плечах. Сперва я делал все молча. Не мог заставить себя говорить. Пока не поймал себя на том, что начинаю кидать фразы в никуда, будто общаюсь сам с собой. Как с годовалым ребенком, слишком послушным и молчаливым, я описывал, что делаю. «Сейчас мы с тобой примем ванну, смоем с тела всю грязь. Подними руки, нужно снять кофту»… и он беспрекословно подчинялся мне, как робот, которому задали команду для исполнения.

Он пугал меня, Колин. Его состояние, которое я помнил так хорошо, висело надо мной как дамоклов меч. Мне казалось, что момент, когда он решится свести счеты с жизнью, вот-вот настанет, а я не успею углядеть, ничего не смогу сделать.

А каждую ночь мне снился плачущий Моррис. Он смотрел на меня в той полутьме палаты, его лицо разноцветное от огоньков на елке, и он все просит меня не оставлять его соулмейта. Я всегда просыпался. Шел в комнату Джеймса, чтобы проверить, дышит ли он, и в итоге оставался там до утра, все думая, как мне вернуть его к жизни.

И в то же время я думал, а надо ли? Кто я, чтобы заставлять его жить? Имею ли я право держать его, если он желает умереть? Обещание, данное Моррису, поймало меня в капкан. Но даже без него… смог бы я просто смотреть на то, как Джеймс умирает?..

Что бы ты сделал, Колин? Как бы ты поступил?

Я заново прокручивал в голове все моменты нашей совместной жизни. Как мы проводили время вместе, все втроем. Тогда мне казалось, что это будет длиться вечно: и задушевные разговоры за чашкой чая поздней ночью, и настольные игры, которые так любил Моррис, и споры из-за мелочей, разбавляющие их идиллию. И то, как они втягивали меня в свою маленькую семью, делая все, чтобы я не чувствовал себя лишним. Они не жалели на меня времени, никогда не показывали, что мое присутствие им в тягость.

Я скучал по ним. Скучал по прежней жизни, по ощущению полноценности, что она приносила. Я больше не мог терять. Я не хотел оставаться один. И не знал, как вытащить его. Не знал, там ли еще прежний Джеймс или его уже давно не осталось.

Отчаяние заглатывало меня. С каждым днем я все больше боялся, все меньше уверенности чувствовал. Но я продолжал заботиться о нем, каждый день, каждый час. Мне давали советы, подсказывали, что я должен говорить с ним, общаться, заставить его почувствовать себя нужным. Я читал статьи и научные рефераты, пока он спал, все больше узнавая о том, какие необратимые последствия следуют за разорванной связью. И то, что я узнавал, вгоняло меня в уныние все больше.

Мама прожила с отцом двадцать шесть лет. Это слишком большой срок для человека, чтобы иметь возможность выбраться из состояния потери и апатии. Любовь Джеймса и Морриса жила три года, но я видел, какими были их отношения. Насколько счастливы они были вместе. Я все старался поставить себя на их место, но не мог. Тогда я думал о тебе. О том, что у меня тоже, возможно, рано или поздно появится связь.

И я не хотел ее.

А дни продолжали сменять друг друга, один за другим. Они превратились в бесконечную череду рутины, где ничего не меняется и вряд ли когда-нибудь изменится. Тогда я говорил бесконечно: что буду готовить на завтрак, куда мы отправимся с ним на прогулку. Каждый вечер я читал ему книги или журналы по дизайну интерьера, не забывал показывать картинки. Когда ему не спалось, мы вместе смотрели фильмы: я усаживал его на диван, прикрывал пледом и сидел с ним в обнимку, глядя на экран с таким же неинтересом, как и он.

Первый прорыв произошел, когда после утренних процедур он сидел на стуле перед зеркалом в ванной. Сперва я высушил ему волосы, затем начал их расчесывать, говоря, как сильно они отросли и что вскоре придется идти в парикмахерскую. Тогда он впервые заговорил. Едва слышно, я скорее увидел, как его губы двигаются в отражении, чем услышал. Он спросил меня хриплым шепотом: «Зачем?»

Я растерялся. Все смотрел на него и ни слова не мог вымолвить. Столько эмоций разом всполошилось во мне, хотя они никак не отражались на лице. А Джеймс ждал ответа. Смотря в зеркало на свое бледное, осунувшееся лицо, он слышал меня.

Я ощутил давление, которого никогда раньше не испытывал. Ни в какой ситуации. Даже с тобой. Я знал, что то, что я отвечу, может подарить ему надежду так же, как и погаснуть вовсе.

«Потому что ты нужен мне».

Больше он ничего не сказал. Мне казалось, что что-то проскользнуло в его глазах, что-то сродни желанию вернуться, искры жизни. Но она исчезла так быстро…

Я продолжил расчесывать его светлые волосы, а пальцы словно онемели. Я даже не чувствовал расческу в своих руках. Все в груди дрожало, меня словно бил мелкий озноб. Мне казалось, что я все испортил. Что ответил не так, как нужно. Что я собственноручно уничтожил его.

Но мои страхи не оправдались. Джеймс становился осознаннее, сперва едва заметно, никто, кроме меня, не увидел бы разницы. Он делал то, что я хотел, еще до того, как услышит окончание фразы, а его глаза… они не выглядели стеклянными. Я видел по ним, что он не просто слышал, а слушал меня. Будто он действительно старался выкарабкаться из своего состояния. Ради меня. Потому что он нужен здесь. Потому что я ждал его.

С того момента я почувствовал ответственность. Я воодушевился, хотя вел себя как обычно, в страхе спугнуть удачу. Я продолжал жить за нас обоих, ни на секунду не позволяя Джеймсу остаться одному. Еще я начал задавать вопросы, пусть он сперва и не отвечал на них. Спрашивал, что он хочет на ужин? Какую книгу прочесть ему следующей? Какую рубашку ему лучше надеть с белыми джинсами? Я сам отвечал на них. Продолжал выбирать вместо него, пока он не найдет в себе силы. И постепенно он их находил.

Он начал задерживать взгляд на картинках, которые я ему показывал. Следил за тем, что происходит на экране телевизора, когда я включал передачи. Даже его дыхание изменилось: он стал дышать не мерно и спокойно, а глубже, естественнее. Я не представлял, каких сил ему стоило это возвращение. Но благодарил бога за то, что он не сдается.

Что он пытается вернуться к жизни.

Прошло еще несколько недель, прежде чем на его лице начали отражаться маленькие эмоции. Месяц, прежде чем он сам выбрал, что ему надеть. Полгода, прежде чем начал совсем чуть-чуть участвовать в повседневности, беспрекословно выполняя маленькие поручения, что я вверял ему. Я просил помыть фрукты, и он их мыл. Просил почистить зубы перед сном, и он чистил. Заправить постель, и он заправлял. Я радовался ему, как ребенку, который делает первые шаги. Неуверенно и неумело, будто привыкая к новому навыку, но он шел, и я всегда готов был поймать его при падении.

Спустя год он уже несмело поддерживал со мной диалог. Мы говорили на отвлеченные темы, он больше не спрашивал меня, зачем и что я делаю: просто общался, при этом постоянно прислушиваясь к себе, будто оценивая свои слова. И с каждым разом, не встречая моего сопротивления, он становился смелее. Говорил мне, как лучше задрапировать шторы, какой цвет будет подходить моему тону кожи и что мне не идет запах сигаретного дыма. Счастье — слишком слабое слово, чтобы описать то, что я чувствовал с каждым его новым шагом навстречу. Тогда я все еще прятал от него ножи, внимательно следил за всеми острыми предметами, убирая их туда, где он не сможет их достать. Я сам оживал вместе с ним, то, что раньше было страшной реальностью, превращалось в невыносимо долгий, страшный сон. Я словно проснулся.

Со временем к нему начал возвращаться характер. Он мог спокойно отказывать мне, когда ему что-то не нравилось. Мог поспорить со мной и уговорить выйти на вечернюю прогулку. Он снова заинтересовался своим любимым делом, уже сам подходил ко мне с журналом, на который я подписался, чтобы обсудить со мной последние тренды в дизайне и стиле. Мы начали менять квартиру, устроили ремонт, перекрасили все стены, переклеили обои, убрали старые вещи, а вместе с ними все, что напоминало о Моррисе.

Мы не говорили о нем совсем. Не ходили на кладбище. Пропустили его годовщину. Но он жил в наших сердцах. Так мы строили свой собственный мир, маленький, странный, где были только я и Джеймс. Колин, я даже не думал о тебе тогда. Ты казался чем-то далеким и ненастоящим, несуществующим. Ты не был нужен мне в новой реальности. Тебе не было в ней места.

Мне не было в ней места. Последние слова бьют сильнее, чем я ожидаю. Сильнее, чем нерушимая связь, что вы создали. Я понятия не имел, что все так. Даже не представлял, насколько все сложно.

Я чувствую легкое головокружение, сердце заледенело в груди и теперь висело тяжелым камнем. Кажется, что воздуха не хватает, но тем не менее перехожу к следующей странице.

Когда ты дергаешься, я понимаю, что ты стыдишься этой части письма. Потрепанных, скомканных страниц, где ручка так вжималась в бумагу, что я четко ощущаю ее рельеф.

— Может, не сразу?.. — твое мягкое сопротивление так пропитано надеждой и осторожностью, что я готов сделать все, что угодно, только бы не слышать больше такого голоса. Ты расскажешь мне, если я заставлю. Теперь расскажешь. Потому что боишься потерять меня.

Мое сердце сейчас не выдержит. Это именно то, о чем неустанно говорит мне Броуди: я не заботился о твоих чувствах. Как и ты о моих. И вот, куда мы пришли. Вина передо мной заставляет тебя становиться на колени.

Я не знал. Я понятия не имел, что за твоими плечами настоящий ад. Как мучительно рыться в болезненных воспоминаниях, а тем более рассказывать все самое постыдное своему соулмейту?

Мое сердце щемит от грусти и нежности. Я хочу обнять тебя. Хочу обвить руками и вытащить из болота, в котором ты увяз.

Поэтому я качаю головой. Прости, Морган. Уже поздно откладывать.

Джеймс так и не стал прежним. Он изменился, вроде незаметно, но настолько сильно. Я не знаю, как описать это словами, но он буквально создал себя заново, с прежними чертами, теперь открывающимися в новом ключе. Я стал больше доверять ему. Он уже сам ходил в магазин, медленно возвращался к работе, встречался с друзьями, правда, я всегда оставался с ним на связи. Он начал улыбаться, пусть и делал это крайне редко. Но мне казалось, что у нас получилось. Что мы можем идти дальше.

Я считал его своей семьей, Колин. А потом совершил ошибку.

Это был вечер перед рождеством. Мы второй год не праздновали этот праздник, слишком много плохих воспоминаний с ним связано. Мы просто закрывались дома и притворялись, что это совершенно обычный день, заваривали чай и смотрели какой-нибудь новый фильм. Тогда это и произошло. В полутьме комнаты, освещаемой только экраном телевизора, Джеймс взял меня за руку. Я повернулся к нему, чтобы встретиться с его глазами. Он всматривался в мое лицо, словно видел в нем что-то совершенно новое.

«Ты так похож на него…»

Я застыл, понятия не имея, как реагировать. Его прикосновение было таким теплым и в то же время неприятным. Я чувствовал, что он переступает черту. Знал, куда все ведет. Но не мог позволить себе оттолкнуть его.

«Закрой глаза, Морган. На секунду… закрой».

Что-то было в его голосе, чего я не слышал прежде. Болезненная ностальгия, непережитое прошлое, что терзало его сердце до сих пор. Он так просил. Так хотел. И я подчинился ему.

Он поцеловал меня. Вжался губами в мои, запустил пальцы мне в волосы. Я чувствовал, как дрожат его руки, ощущал биение сердца. Я не ответил ему, Колин. И он отстранился. Попросил прощения. Порывался уйти, в глазах стояли слезы.

И я не пустил его. Мне казалось, что если он уйдет, то может произойти что-то непоправимое. Казалось, что я снова потеряю его. Я обнял его, прижал к себе, невзирая на сопротивление, пока он полностью не расслабился. Я помню его тихие всхлипы, помню, как он порывисто обнял меня в ответ, как зашептал мне на ухо: «Только один раз. Клянусь, только один раз…»

И я позволил ему. Позволил опрокинуть меня на диван, позволил осыпать поцелуями свое лицо. Все казалось таким странным, непонятным, словно мое тело мне не принадлежит. А когда он назвал меня «Мо», как называл только Морриса… я и вовсе почувствовал себя безликим. В ту ночь, и во все последующие, я стал заменой своего брата.

С тех пор он все больше просил моей ласки. Все чаще просил не бросать его. Он открыл мне свое сердце, точнее то, что от него осталось. Но я понимал, что не любил его на самом деле. Я не мог увидеть в нем то, что он упорно видел во мне. Мало того, что я предал одного брата… в итоге я переспал с другим.

Он говорил, что мы с ним одни в этом мире. Что можем положиться только друг на друга. И я вторил ему. Мы словно поменялись местами: я стал безвольной куклой, а он склеивал из меня то, что ему нужно. И я не сопротивлялся.

Мне казалось, что я смогу смириться. Что со временем станет легче.

Колин, я никогда так не ошибался. Никогда не чувствовал себя таким виноватым. Я думал, что контролирую ситуацию. Но в итоге оказался в положении, где отказ от новой близости означал истерику. Бесконтрольный плач с самобичеванием и бесконечными извинениями. Джей не мог без меня. Я был его успокоительным, отдушиной, его спасением.

Когда я осознал, насколько глупо поступал, было уже поздно. Я становился Моррисом, потому что именно его хотел видеть Джей. Не Моргана. Иногда мне казалось, что я бессовестно занял место, которое по праву принадлежит Моррису. Я часто извинялся перед ним, стоя перед его могилой, просил прощения за то, что проживаю его жизнь. За то, что узнаю Джея с той стороны, которая принадлежала ему одному.

Я не хотел Джея. Но уже не мог оттолкнуть. Я не могу сделать ему больно: ни тогда, ни сейчас. Я жил ради него. Весь мой мир сошелся на нем, его — на мне. Он стал зависим от меня, упорно видел только то, что хотел, чтобы сохранить сознание благодаря иллюзорному счастью. Я стал его «Мо». И я должен был соответствовать своему новому имени.

А потом появился ты.

Спустя годы, когда я уже перестал ждать, когда заставлял себя не думать, что где-то есть человек, которому, возможно, нужен просто Морган. Настоящий я. Но я уже потерял себя. Я не мог отделить себя прежнего от роли, в которую погрузился. Джею так нужна была моя любовь, что я сам начал думать, что люблю его. Так было легче. Так оно меньше мучило. Я не верил в Имя, что так упорно саднило, проявляясь на моем запястье. Не верил в почерк, который так не похож на размашистую подпись Джея.

Сперва я игнорировал его. Убеждал Джея, что это Имя ничего не значит, что оно не изменит нашу с ним жизнь. И он верил мне. Я видел в его глазах страх снова быть брошенным и, клянусь, не собирался его оправдывать. Мне не хотелось узнавать кто ты. Не хотелось посмотреть, что это означает — встретить того, кто предначертан тебе судьбой. Я не собирался впускать тебя в свою жизнь, Колин.

А потом я почувствовал, как приятно тянет Имя. Как сладко ноет и теплеет, словно кто-то нежничает с моим запястьем. Я разозлился. Я не понимал, почему ты не можешь успокоиться. Тогда я решился увидеть тебя. Я знал, что должен был отказать тебе. Знал, что лучшим вариантом станет оттолкнуть. И был уверен в своем решении.

Но когда я впервые увидел тебя в компании твоих друзей, моя решимость пошатнулась. Знаешь, я сразу узнал тебя. Тело словно парализовало, меня потянуло к тебе как магнитом: я даже взгляд от тебя оторвать не мог. Тогда я понял, что полюблю тебя. Больше, чем брата. Больше, чем Джеймса. Больше, чем кого бы то ни было. Я знаю, что любовь к семье и любовь к своей второй половине несравнима. Поэтому так боялся ее. Она перечеркнет все, что я так старался сохранить, все мои жертвы, по сути, всю мою жизнь.

Ты так молод. Школьник, мальчишка в моих глазах. Я не знал ни твоей истории, ни характера, ни отношения к жизни, но по ясным, ничем не омраченным глазам понимал, что на твою долю выпало минимум страданий. Мог ли я довериться тебе? Впутать в историю, из которой сам не видел выхода? В голове крутились миллион вопросов. Как ты поступишь? Как отреагируешь? Поймешь ли меня? Я боялся испортить тебе жизнь. И знал, что по-другому не получится.

Я не знал, что человека можно желать настолько сильно. Твои прикосновения так отличались от его. Ты был чистым для меня, настоящим, с тобой я мог дышать, жить, а не существовать. С тобой я менялся. Морган Харт, которого ты знаешь, появился только благодаря тебе. С тобой я не притворялся. Я вылезал из роли, от которой уже не видел возможности избавиться. Я сам не знал, что могу быть таким расслабленным, что у меня еще осталась часть, нетронутая Джеймсом.

Мне хотелось все больше. Хотелось дразнить тебя, баловать, хотелось жить с тобой и не думать о своем настоящем. Я видел нас одних в доме, где-нибудь на берегу океана, счастливых и полноценных, готовых состариться вместе. Эти образы стали как навязчивые мысли, они тянули меня к тебе, к такому правильному и настоящему, желанному и нужному. Я прятался от своей реальности с тобой, сбегал к тебе, как в надежное убежище. Ты стал моей второй жизнью, и я готов был на все, чтобы не смешивать ее с первой.

Я мог крепко спать и не бояться. Мог прикасаться и не чувствовать отвращения. В твоих глазах я видел светлое будущее, на твоей коже находил правду. С тобой я начинал верить, что у меня есть шанс. И он придавал мне сил.

Но стоило мне вернуться домой, к Джеймсу, который каждый раз встречал меня слезами и словами, что он теряет меня, что он больше не нужен мне, все появившиеся силы уходили только на то, чтобы успокоить его. Я не перестал спать с ним. Не переехал в гостевую комнату, не начал напоминать ему, что я — Морган, а не Моррис. Я не делал ничего, что я твердо решал сделать, когда оставался с тобой. Мне было страшно. Он дорог мне, я не мог поступить с ним так после всего, что мы прошли вместе, после всего, что я обещал ему. Однажды он сказал мне… сказал, что лучше бы я и вовсе не вытаскивал его. Он ударил меня в самое сердце. Он напомнил мне о существовании того Джеймса, который сидит и смотрит только в одну точку мертвыми глазами, который, казалось, не слышит и не чувствует, как парализованный. Которого и вовсе будто не было в теле... Который раньше так любил моего брата. Брата, которого я предал, только бы исполнить свое обещание.

Поэтому я врал. Оставался с Джеймсом, тянул время в попытке найти решение. И в то же время я старался оградить тебя от него. От моей жизни с ним. Вы два несовместимых мира. Из одного я не мог уйти, во втором не мог остаться.

Я не хотел, чтобы ты знал. Я хотел остаться тем Морганом Хартом, которого ты видел. В кого верил. Кого любил. А в итоге я просто лгал вам обоим. И я знал, на что шел.

Я знал, на что шел.

Вот и все.

Все карты раскрыты.

Больше ты ничего от меня не скрываешь.

Последние отголоски эмоций, тупой боли и отчаяния оседают на странице, продолжения у которой нет.

Несколько минут я сижу в молчании, стараясь справиться с эмоциями. С темными, тяжелыми чувствами, которые передавливают все внутренности. Холод втискивается под кожу, острый и колючий, доводящий до онемения как тело, так и сердце.

После всего этого… после твоей истории, люди ли мы вообще?..

— Хочешь оставить все как есть? — говорить дается с трудом. Твое лицо тут же меняется, ты смотришь на меня так, будто я бросил камень в твое сердце. Будто я ничего не понимаю. Но все с точностью наоборот: теперь я понимаю. Каждый твой поступок, каждый выбор. Теперь все обретает смысл. Именно поэтому я не реагирую на твой взгляд: — Мы можем жить так. Я здесь. Он там. И ты… в двух мирах. Мы можем… попробовать.

Мой голос совсем тихий. Тусклый, как старый выцветший свитер. Но я, правда, не вижу другого выхода. После всего, что узнал… после всего, через что тебе пришлось пройти. Я все думал, будь я на твоем месте, смог бы поступить иначе?

— Нет. Так больше не может продолжаться, — твой голос дрожит. Ты смотришь на меня с таким болезненным выражением лица, что мне хочется создать машину времени, только бы оказаться в прошлом вместе с тобой. Но я не могу. И Джеймса из твоей жизни выбросить я тоже не смогу.

— Морган, ты мучаешься из-за меня.

На секунду я теряюсь от того, насколько испуганным становится твой взгляд. Ты приоткрываешь рот, словно я сказал тебе что-то ужасное. И тут твой голос срывается.

— Дай мне возможность все исправить. Я знаю, что не заслуживаю тебя. Но… если ты готов, если ты хочешь попробовать построить настоящие отношения… такие, как ты хотел… Пожалуйста, я прошу тебя!

— Морган! Морган! — я не выдерживаю. Бросаюсь к тебе, больше не сопротивляясь своему сердцу, обвиваю руками, прижимая твою голову к своей груди, а ты вцепляешься в меня мертвой хваткой, буквально впечатываешь в себя.

— Пожалуйста, не отпускай, — молишь ты, и я начинаю плакать. Чувства, что ты испытывал, все содержимое письма, вся твоя жизнь, отчаяние и боль выливаются на меня, как ведро холодной воды.

Кому ты мог довериться? Кому пожаловаться? Кого ты мог так обнять? Ты остался один, против всего мира.

Ты так часто сравнивал Джеймса с ребенком, хотя сам как ребенок. Копил всю эту боль один, еще с аварии, и так никому и не cмог в ней признаться, даже мама не была рядом, она закрылась в своих собственных мучениях. Ты ждал меня. Как я ждал тебя, ты надеялся, что я приду и все исправлю. А потом случились Моррис и Джеймс.

И ты начал захлебываться. Ты тонул, а спасти тебя было некому. И заглянуть за личину взрослого, состоятельного человека никто не решался. И я… я еще старался манипулировать тобой. Вытащить наружу то, что ты привык нести один. Каждый день я разрушал тот хрупкий баланс, что ты с таким трудом удерживал. Я думал, что ты отталкиваешь меня, а ты просто боялся сломаться окончательно.

— Прости меня, — ты скулишь, как раненный зверь, — я так виноват, Колин. Это все моя вина. Пожалуйста, я прошу тебя, прости меня!

Мне невыносимо слушать твой плач. Я видел твои слезы, но никогда вот таких. Ты плачешь в голос, горько, отчаянно, а я продолжаю сжимать тебя в своих руках, пытаюсь утешить, но в итоге рыдаю вместе с тобой.

Ты весь свой груз тащил один. Я думал, что это на мне кандалы из золота, но ошибся. Они на тебе, но не золотые. Твои настоящие, уродливые, из стали. Свои я выбрал сам, а ты получил свои в наследство.

Мы плачем долго, так, будто слезы могут избавить нас от прошлого. От всех ошибок, что мы совершили, от всех печалей и страшных поступков. Ты впервые даешь волю своим эмоциям, а я впервые плачу не по себе.

***

Твои глаза опухли от слез. Волосы растрепаны, но ты забылся тревожным сном, который даже мои объятия не в силах побороть.

Только сейчас я понимаю, насколько ты на самом деле изможден. Это не физическая усталость, ты эмоционально истощен. Как ты жил, как ничего не сделал с собой, как сохранил рассудок, для меня остается загадкой. А ведь я так легко мог потерять тебя.

Мне так жаль. Морган, мне так жаль. Я ненавижу жизнь. За то, какой спектакль она устроила, как использовала тебя в своем злом представлении. Но еще больше я ненавижу себя. Все, что я делал — ковырял твои шрамы, в вечных попытках вспороть их заново. Я давил на самое больное, и главное, мне было чем себя оправдать. Я не дал тебе времени. Я заставил тебя страдать еще больше. Я совсем не думал о тебе. Только о себе.

Ты уснул в моих руках, а я продолжаю поглаживать твои волосы здоровой рукой. Горло периодически сжимается, но я изо всех сил сдерживаюсь. Достаточно плакать.

Несмотря на мое поведение, подростковые манипуляции и детскую упертость, ты все равно поверил мне. Я делал тебе больно, а ты собрал всю волю в кулак и впустил меня в свою жизнь. Если бы я думал о тебе… как бы это произошло? Мягко, плавно, мы бы медленно становились частью друг друга. Или я ошибаюсь и все оказалось бы таким же измученным треугольником?

Какой же Джеймс ублюдок. Постарался избавиться от меня настолько мерзким способом. Знал, что на его истерику ты отреагируешь именно так, будешь успокаивать и шептать ласковые слова. Выждал момент, записал аудио. Специально обставил все так, чтобы я сорвался. Чтобы я разочаровался в тебе.

После всего, через что он прошел, после всего, что потерял, из отчаяния он вцепился в тебя как клещ. Его не выдернуть и не раздавить, он не просто вернулся к жизни, а понимает, что без тебя он не нужен. Ты так старался поставить его на ноги, а в итоге стал его ногами. Это страшно. Страшно и горько.

Я не знаю, знал ли ты о той записи. Думаю, Джеймс не стал бы хранить ее, а мне Броуди приказал удалить. Но я рад, если ты не знаешь. Я не хочу, чтобы ты винил себя еще больше.

Твой тихий голос, принадлежащий не мне, я унесу с собой в могилу.

Что же такое соулмейты? Что это за связь? Идеальная химия? Сочетание в постели? Религия сердца? Броуди говорил, что у каждого разное определение этого слова. Точно так же, как и с любовью. Мы любим и ненавидим. Любим и предаем. Любим и показываем самые ужасные свои стороны. Любим и раним. Любим и сходим с ума. Любим и умираем, потому что есть вещи, которые мы не в силах остановить.

Я смотрю на тебя, полностью мне открытого. Не сексуально, не показно, не частично. Ты оголил передо мной все свое естество. Мне неважно, заслужил я тебя как наказание или как обстоятельства для роста.

Я принял тебя. Всем своим сердцем.

Я хочу все исправить. Я хочу уберечь тебя. Сделать все, что в моих силах, только бы ты остался счастлив. И не запрограммированным на мое счастье дополнением, а собой. Я хочу Моргана Харта, упрямого и эгоистичного, который никогда не будет обделен, никогда не почувствует себя лишним или несчастным. Который больше не испытает страх остаться в одиночестве. Который перестанет тащить на себе тяготы вины.

Если бы я только мог забрать всю твою боль. Если бы мог хотя бы разделить ее с тобой. Если бы я появился раньше… если бы пришел вовремя… Почему? Почему все произошло так?

***

Я сам не замечаю, как засыпаю. Просыпаюсь абсолютно разбитым, события вчерашнего дня не сразу доходят до меня, но как только они возвращаются, я тут же открываю глаза.

— Колин.

Я поворачиваю к тебе голову. Ты сидишь на полу, в то время как я лежу на диване, заботливо укрытый тобой одеялом.

— Морган, — в тон тебе отвечаю я. Получается сонно и хрипло, от чего ты улыбаешься. Только вот улыбка твоя выходит очень грустной. Ты выглядишь не лучше, чем вчера. Волосы растрепаны, под глазами синяки, и кожа твоя слишком бледная.

Я тяну руку к тебе, и ты подаешься вперед, подставляя небритую щеку. Твоя щетина задевает бинты, царапает их, делая тонкий материал похожим на вату.

В груди тяжело. Смотреть на тебя больно. Наверное, ты чувствуешь то же самое. Взгляд твой делается огорченным, он так не сочетается с желанием ластиться ко мне, что становится горько.

— Я люблю тебя, Морган.

Ты замираешь от моих слов. Наверное, больше от того, как именно я произношу их: полушепотом, вкладывая все эмоции, которые только существуют на этом свете. Оно получается немного красочным, немного будничным, с налетом печали и с каплей облегчения, это мое «люблю». Им я выражаю все, что чувствую. В нем и извинения, что я задолжал тебе, и прощение, и желание бороться за тебя. Оно настоящее. Оно правдиво настолько же, как и мое существование в этом мире.

— Я тебя недостоин, — ты больше признаешься, чем констатируешь.

— Все еще пытаешься оттолкнуть меня? — спрашиваю я полушепотом.

Ты смотришь на меня с толикой недоверия. Медленно качаешь головой, ловишь мою руку своей, осторожно прижимаешь к губам мое запястье.

— Я был дурак, Колин.

— Просто дурак?.. — уточняю я.

Ты не отвечаешь. Только качаешь головой, не отрывая мою руку от своего лица. Твои брови вдавлены в переносицу, глаза зажмурены, а сжатые губы изогнуты так, словно ты снова заплачешь.

— Перестань, — шепчу я, — я не хочу, чтобы ты жил с виной. Ты и так себя ненавидишь, хватит уже. Ты не несешь ответственности за мои решения.

Ты молчишь. Но я знаю, что ты чувствуешь. Но если ты начнешь говорить, то снова заплачешь. А я больше не хочу, чтобы ты плакал.

— Зато несу за свои. И твои поступки — результат моих действий.

— Морган, твои поступки тоже результат, — я привстаю на диване, наклоняюсь к тебе, заглядывая прямо в глаза. — Ты ни в чем не виноват. То, что произошло — не твоя вина. А вот я действительно виноват перед тобой. То, как я вел себя… Морган, прости меня.

— Колин, мне больно, — говоришь ты сдавленно, — мне больно это слышать. Больно, что я заставил тебя так поступить. Что из-за меня ты чуть не…

Я обвиваю твою шею руками, стискиваю так сильно, как только могу, и ты порывисто сжимаешь меня в ответ. Наверное, мы странно выглядим сейчас, скрутившись в сложном объятии. Но оно кажется мне самым удобным из всех, что у нас были.

— Ты не виноват, — повторяю я упрямо, стараясь достучаться до твоего озябшего сердца. — Если ты думаешь, что виноват, я прощаю тебя. Ты поступал так, как думал, другим будет лучше.

— Я спал с соулмейтом моего умершего брата. Кому стало лучше? Кто я после этого?..

— Ты мой соулмейт, — я вкладываю в свой ответ столько уверенности, сколько могу найти в себе, — и самый мягкий и заботливый человек, которого я когда-либо встречал. И я рад, что ты мой. Я… я не жалею, что встретил тебя. А ты?..

— Нет, — выдыхаешь ты мне в плечо. — Я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя…

Я знаю, Морган. Я знаю. Любишь настолько сильно, что готов отказаться от Джеймса. Настолько, что приехал обратно, невзирая на всю тяжесть вины, что испытывал. Сносил каждый удар, что я так старательно наносил тебе. Настолько сильно, что не побоялся вновь прожить свое тяжелое прошлое, только бы я знал.

— С тобой я осознал, как жил все это время, — говоришь ты тихо, — как пусто и бессмысленно протекала моя реальность. Как глупо я поступал.

— Мы такие глупые, Морган, правда? — говорю я тихо.

— Определенно, — я слышу улыбку в твоем голосе. Такую, которой так не хватало. Не знаю, что подстегивает меня больше: то, что ты настолько рядом, что открылся мне или что я так хорошо понимаю тебя, но я размыкаю объятия, чтобы коснуться тебя поцелуем. Они получаются неуклюжими, хаотичными, но во мне просыпается жадность. Я так хочу тебя. Я так сильно люблю тебя.

— Колин, — шепчешь ты протестующе, но я не слушаю.

— Не смей, — отвечаю сбивчиво, но ты удерживаешь меня, кладешь руки на плечи, не позволяя приблизиться.

Я должен почувствовать тебя. Показать, как сильно ты мне нужен. Я подросток, может, не знаю способа лучше, но стараюсь для того, чтобы тебе самому стало комфортно. А что исцеляет раны лучше, чем близость? Физическая и душевная.

— Тебе не противно? — ты поджимаешь губы, а мое сердце сжимается. Ты назвал меня чистым в письме, а сам считаешь себя грязным. Мне настолько обидно за ход твоих мыслей, что хочется поссориться.

— Мне никогда не будет противно, Морган Харт, — отвечаю я честно. — Или ты уже не хочешь меня?..

— Да ты издеваешься…

Ты буквально стаскиваешь меня к себе на колени, опускаешь на пол, бережно придерживая голову.

— Колин, Колин… — ты повторяешь мое имя как мантру, осыпая мое лицо мимолетными поцелуями. А затем впиваешься в мои губы жадно, отчаянно, и я понимаю, насколько ты себя сдерживал.

Как бы мне хотелось, чтобы на твоем страстном поцелуе история закончилась. Как было бы здорово, если бы с нашим пониманием друг друга, с признаниями и доверием, после всего, что мы пережили вместе и врозь, все закончилось. Чтобы все барьеры, удерживающие нас, все обиды и обременения лопнули, как мыльные пузыри, один за другим, и мы смогли начать жизнь заново.

Ты ласкаешь меня так трепетно, так нежно. Я отвечаю тебе тем же, полностью погружаясь в море ощущений, попадая под волны, из которых не способен выплыть на поверхность. Но я не против.

Мне больше не страшно.

***

И все же ты останавливаешь меня. Не позволяешь зайти дальше невинных ласк.

— Сперва я хочу все закончить, — говоришь ты тихо, отрываясь от меня. Нависаешь сверху, уперев руки по обе стороны от моей головы. Смотришь на меня так по-доброму и нежно, что я больше не настаиваю.

Я тянусь к тебе левой рукой. Нежно провожу по щеке, стараюсь дотянуться до волос. Ты чуть склоняешь голову, позволяя мне зарыться в них пальцами.

Я больше не сомневаюсь в тебе. У меня и в мыслях нет не верить тебе. Броуди как всегда оказался прав. Нужен был только толчок. И пусть он стал мощной встряской, зато я мгновенно вернулся к реальности. К тебе.

Даже если история только начинается и нам придется столкнуться с новыми препятствиями. Но сейчас я знаю правду. И я готов.

— Как ты все закончишь? — спрашиваю я. Мой голос грустный.

Ты не можешь просто избавиться от Джеймса. Не можешь отрезать его от своей жизни, ты слишком много вложил в него, у вас слишком глубокая связь, чтобы так поступать. Что ты сделаешь с ним?

— Я поговорю с ним, — отзываешься ты. Твой взгляд становится серьезным, решительным.

Ведь сам знаешь, что все не так просто. Что он не отпустит тебя, не захочет. Ты дал ему второй шанс, стал его смыслом. Ты не можешь уйти сейчас. Не можешь отнять у него призрак Морриса. Да и сам не в силах оставить его. Не сразу.

Ты ведь безоружен перед ним. Он твоя семья. Единственное, что от нее осталось.

— Может, обратимся к Броуди?.. — спрашиваю осторожно.

Ты на секунду задумываешься, не возражаешь. Пробуешь мысль на вкус, стараешься прислушаться к моим словам. Ты не привык просить о помощи, хотя нуждаешься в ней, и я в очередной раз ловлю себя на сожалении, которое не в силах исправить. Мой возраст. Я не взрослый, не герой. Даже соулмейт из меня вышел ужасный. Но я могу подтолкнуть тебя, хотя бы немного.

— Хорошо, — наконец выдыхаешь ты, — давай попробуем.

Сердце в груди радостно подпрыгивает.

Я чувствую настоящее единение с тобой. Вижу, как на самом деле тебе важно мое мнение, поддержка. И чувствую себя важным в твоих глазах. Ценным.

Почему я раньше этого не замечал? Неужели гнев и обида действительно могут настолько затмить разум, что самое главное упускаешь из виду?..

И хотя прошлое не отпускает, пусть оно не раз проскочит в наших будущих ссорах, я готов жить с ним. Даже без Имени.

— Где Джеймс сейчас?

Я ведь заметил, что ты практически не говорил с ним. Может, поставил телефон на беззвучный режим, а сам перезванивал, когда я не видел. У тебя было столько возможностей связаться с ним, но меня они больше не сердят.

— Он уехал в поездку с друзьями, — говоришь ты глухо.

Вот почему ты позволил себе остаться.

— Я могу… могу увидеть ваш дом? — слова вылетают быстрее, чем я успеваю их удержать. Не знаю, что заставляет меня смутиться больше: твой изумленный взгляд или собственная храбрость. Я помню, что ты из кожи вон лез, чтобы не соединять два мира. Но… может, пришло время поступить по-другому?

Ведь Джеймс не исчезнет. Нам придется пойти на компромисс. Джеймс ведь тоже… тоже заслуживает жить нормально, пусть моя неприязнь никуда не делась.

— Тебе будет неприятно, Колин, — предупреждаешь ты медленно.

— Куда уж неприятнее, — усмехаюсь я и тянусь к тебе, чтобы поцеловать еще раз.

***

Ты живешь не в доме. Твоя квартира в самом центре Бристоля, в старом, роскошном четырехэтажном здании. Пока мы добираемся до нее, ты с улыбкой рассказываешь мне о самом городе. Показал школу, в которую ходил, отель, который тебе принадлежит, один из первых, что основал твой отец.

Бристоль красивый. Здесь есть смешные разноцветные домики, выстроенные один за другим, река Эванс, в порту которой расположились небольшие судна. Но центр больше напоминает мне Лондон, особенно строениями викторианской эпохи.

Я впитываю в себя образы один за другим, постепенно окрашивая твою жизнь настоящими красками. Больше нет ощущения, что я пытаюсь отыскать нужную картинку для твоей жизни в голове, я все вижу в реальном времени.

Только когда мы поднимаемся по лестнице наверх, ты начинаешь заметно нервничать. Настолько, что приходится взять тебя за руку.

— Морган, — тихо зову я, когда ты замираешь перед красной дубовой дверью, — все в порядке.

Ты киваешь. Достаешь ключи, открываешь дверь.

Первое, что я замечаю: легкий аромат сандала и ментола. Ты проходишь вперед, чуть отодвигаешься к стене в светлой, просторной прихожей и выжидающе смотришь на меня.

Я сам волнуюсь. Вся квартира в светлых тонах, интерьер строгий, стильный, ни один предмет мебели не кажется лишним, и выстроено все так, что не придраться. Белоснежные диваны и кресла с синими пледами и такого же цвета небольшими подушками, черный паркет, интересно извивающиеся настенные лампы, придающие толику шарма.

— Красиво, — только и могу выдавить я. Ни беспорядка, ни хаотичности: все лежит на своих местах, придавая помещениям эстетическую красоту.

Кухня выполнена в таком же выдержанном стиле. Только столешницы отличаются глубоким изумрудным цветом, и на одной из них стоит чашка с недопитым кофе. Все сковородки и другая кухонная утварь убраны, остались только черные кофеварка и подставка для ножей.

Я представляю, как ты сидишь за прямоугольным столом, как читаешь книгу или просматриваешь новости в газете за завтраком. Как непринужденно ходишь по комнатам, как иногда засыпаешь на диване, уставший от работы.

И как Джеймс прикрывает тебя одним из пледов. Как он готовит тебе завтрак, как разбавляет твое одиночество своим присутствием.

Мне действительно неприятно. Но я продолжаю улыбаться, проходя из комнаты в комнату, пока не достигаю гостиной. На главной стене висит коллаж из черно-белых фотографий. И на каждой из них вы с Джеймсом.

— Колин… — тихо зовешь ты, но я не двигаюсь.

Не могу оторвать взгляда. Вот вы вместе на пикнике, вот в компании людей, которых я никогда не видел. Есть одна с какого-то приема, где вы оба при смокингах, широко улыбаетесь камере. Но еще больше фотографий с путешествий. На вашем фоне Альпы, океаны, выстроенные буквы «Голливуд», статуя свободы, Венецианская площадь, Колизей, Пизанская башня… и вы выглядите счастливыми.

Ты становишься позади меня, обхватываешь руками, крепко прижимая к себе.

За вашими с Джеймсом плечами целая жизнь.

— Некоторые сделаны еще при Моррисе, — твой голос ровный, спокойный. — Я оставил те, где мы с Джеймсом одни.

Я могу только кивнуть тебе.

Еще несколько минут мы стоим так. А потом я слышу тихую вибрацию телефона. Ты лезешь в карман, проверяешь его и протяжно вздыхаешь.

— Джеймс? — спрашиваю я глухо.

— Встреча, — поправляешь ты, — о которой я забыл.

Я сам не сразу вспоминаю, что сегодня уже вторник. Что сам обещал встретиться с Тревом, а в итоге даже не условился о времени.

В любом случае побыть одному мне не помешает. Слишком… слишком многое произошло.

Я наконец оборачиваюсь на тебя. По глазам вижу, что тебе неловко и неудобно, что ты сам не горишь желанием оставаться здесь.

Твой мир совершенно другой. И пусть я знаю большую его часть, та, с которой я знакомлюсь сейчас, скребет душу.

— Скоро?

— Через три часа. Отвезти тебя домой? Я приеду после.

— Морган, ты не успеешь за три часа, — я хмурюсь.

— Мне не впервой, — улыбаешься ты, но я не разделяю твоей уверенности.

— Я запрещаю тебе гнать на дорогах, — я рублю с плеча, холодно и безапелляционно, — достаточно собой рисковать! Я напишу папе, он меня заберет. А два часа можем провести вместе.

Твоя улыбка не сходит с лица, становится только шире, словно тебе нравится, что я волнуюсь.

— Хорошо, — легко соглашаешься ты, — я все равно хотел показать тебе фотографии. Они в моей комнате.

Я сразу понимаю, о каких именно фотографиях идет речь. Еще в письме ты упоминал, что хотел бы показать мне свою семью. Ты тянешь меня за руку, ведешь к одной из закрытых белых дверей, за которыми скрываются спальни.

— Здесь гостевая, — объясняешь ты, прежде чем открыть ключом дверь, — и заодно мой личный склад.

Я перевожу дыхание. Как хорошо, что в этой комнате отпечатка Джеймса не будет.

***

Я вслух зачитываю сообщение, что отец уже въезжает в Бристоль. Два часа с тобой пролетели незаметно: устроившись на небольшой, мягкой кровати, укутавшись пледами в комнате, что так не подходит общему стилю квартиры, я впервые чувствую себя уютно.

— Мог бы попросить его приехать позже, — бурчит Морган, обнимая меня.

Рядом с нами стоит коробка, заполненная фотографиями. Мы пересмотрели каждую, ты описывал мне старых друзей семьи, рассказывал истории из детства, показал своих родителей. Твоя мама была очень красивой, в то время как от внушительного и строгого лица отца до сих пор мороз по коже.

Да и его методы воспитания меня не прельщали, пусть ты и твердишь, каким он был справедливым.

— Но мы же увидимся сегодня, — хмыкаю я, с наслаждением вдыхая твой запах.

Маленькая гостевая действительно больше напоминает склад. Здесь практически все вещи упакованы в коробки, которые громоздились у стен. И практически каждая подписана именем твоего брата.

Ты хранишь все. Все, что удалось уберечь, все, чего Джеймс не должен видеть. Неудивительно, что ты запираешь ее на ключ.

— Обязательно, — шепчешь ты мне в шею.

Несколько минут мы лежим молча, в объятиях друг друга. Знаю, сейчас придется вставать и обуваться, прощаться с тобой, чего мне искренне не хочется. И пусть нам предстоит еще долгий путь, этот момент, словно весь мир остановился, чтобы дать нам драгоценное время, я пытаюсь впитать всем телом.

И скрежет ключа, поворачивающегося в замке, звучит оглушительно.

— Сюрприз! Роднулечка, я знаю, ты готовишься к встрече и насколько она важная, поэтому я здесь, чтобы выбрать тебе лучший костюм!

Ты вскакиваешь настолько быстро, буквально слетаешь с кровати, тут же оказываясь на ногах, а я лежу с приоткрытым ртом и смотрю на твое побледневшее лицо. Голос Джеймса, что мне не забыть даже в самом страшном сне, словно окатил нас ледяной водой.

— А чья это обувь?.. Мо! У тебя гости?..

Напряжение настолько огромное, что вот-вот расплющит мое существо. Все происходит, как в глупых мексиканских сериалах. И мы ничего не можем сделать. Ничего придумать. Куда прятаться? В коробках? Под кровать? Здесь даже шкафа нет, только твой серебристый халат одиноко валяется на стареньком стуле.

— Мо! — голос Джеймса звучит раздраженно.

— Я здесь, — наконец откликаешься ты и открываешь дверь. Осторожно, так, чтобы своим телом занять все пространство и он не смог увидеть меня.

Но Джеймс не так прост.

— Кто у тебя? Что ты там прячешь? — он появляется рядом с тобой, и хотя ты не пускаешь его, все равно подпрыгивает, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Джей, — начинает Морган мягко, но Джеймс только отступает. Он медленно мотает головой в стороны, смотрит на тебя так, будто ты предатель.

— Что он здесь делает? — ледяной тон наконец-то приводит меня в себя. Я встаю с постели, несмело делаю шаг к тебе. А ты продолжаешь прикрывать меня спиной. Не следуешь за ним, не отходишь от дверного проема.

На секунду я пугаюсь, что ты просто захлопнешь дверь и запрешь меня на ключ, чтобы он не добрался до меня. Как всегда возьмешь все на свои плечи.

— Джей, я хочу, чтобы ты послушал меня. — Мне неприятно от мольбы в твоем голосе. От привычного тона, который я уже слышал на записи, что нарочно послал мне Джеймс.

— Ты соврал мне, — я слышу нотки зарождающейся истерики, — ты мне соврал.

Джеймс говорит тихо, полушепотом, но я ясно слышу каждое слово, хотя он продолжает отступать назад. Мне знакома его боль. Я знаю, что он чувствует.

Я чувствовал себя так каждый раз.

И мне жаль его.

— Ты говорил, что я нужен тебе. Ты говорил, что любишь меня, — в его голосе так отчетливо слышны слезы, что ты делаешь шаг вперед.

— И я действительно люблю тебя, — мое сердце на секунду останавливается, пока я не слышу продолжения, — но не так, как его.

Тебе не стоило так говорить.

Я слышу резкий звук, и ты срываешься со своего места. По инерции я выбегаю за тобой, чтобы остановиться напротив кухни, наблюдая за разворачивающейся сценой. Ты держишь его. Крепко, стараешься не позволить ему вывернуться из твоих рук, хотя Джеймс делает все, что в его силах, чтобы вырваться. Кажется, он даже побеждает тебя.

— Джей, пожалуйста! Услышь меня! Джей!

Все твои слова летят в никуда, он не слышит тебя. Все его силы уходят на рыдания и отчаянную борьбу, будто ты не его семья, а грабитель, заставший дома хозяина.

— Нет! Пусти! — Джей кричит, когда тебе удается скрутить его, и вырывается настолько остервенело, что я невольно задерживаю дыхание.

А в следующую секунду он кусает тебя. Сильно, до крови, ты шипишь, твоя хватка слабнет, и Джей мгновенно этим пользуется. Он делает рывок к столешнице, вытягивает руку, ты не отстаешь от него, хватаешь за плечо, и время замедляет свой бег.

Как в замедленной съемке я вижу, как Джей выхватывает нож из подставки. И стоит тебе развернуть его к себе, делает резкий выпад вперед. Ты не успеваешь перехватить его, застываешь, смотришь в широко раскрытые от ужаса глаза.

Я все вижу. И ничего не могу сделать, потому что слишком далеко от тебя.

Ты сам соскальзываешь с ножа, который падает недалеко от тебя, выпадая из ослабевших пальцев застывшего Джеймса.

— Нет… Нет! — я кидаюсь к тебе, подхватываю, но не удерживаю, падаю вместе с тобой, но тут же оказываюсь на коленях, остервенело зажимая твою рану, из которой горячим потоком вытекает кровь. Вязкая, плотная, настоящая кровь.

Я не могу поверить, что под моими руками твое теплое тело. Я прессую твою рану как только хватает сил, но все равно ощущаю пульсацию, все равно из-под моих рук сочится твоя кровь.

Все мое существо превращается в один сгусток страха. Сердце бешено колотится в грудь, паника накрывает с головой, в голове бьется только одна мысль, разделенная на тысячу маленьких осколков, царапающих мое сознание. Только не умирай. Только не умирай. Только не умирай!

— Морган! Морган! — зову я так громко, так отчаянно, что меня должен слышать весь Бристоль, меня должны слышать все, но ты не можешь.

Только бы ты услышал меня. Только бы пришел в себя.

Ты белеешь на глазах, твои губы сжаты, дышишь через силу. А я плачу, слезы текут по лицу, а я ничего не могу сделать. Ничем помочь.

— Я не хотел… не хотел…

Ты умираешь. На моих руках. Под моими отчаянными попытками остановить кровотечение, ты умираешь.

— Боже, пожалуйста, я прошу тебя, не умирай, — я начинаю умолять, сам не зная кого. — Морган, очнись, я прошу тебя, я все отдам, клянусь, только открой глаза!

— Колин! Что… — я не оборачиваюсь, не слышу его шагов, но тут же узнаю голос папы.

— Скорая! Звони в скорую! — кричу я.

— Они в пути, — отец наклоняется рядом со мной, пытается помочь мне, накрывает мои руки своими, а кровь все равно не останавливается. Ты теряешь ее так быстро, так много...

И только Джеймс продолжает шептать одни и те же слова:

— Я не хотел...

***

Меня не пускают в скорую, но мой отец быстро ведет меня в машину и едет следом. Я не пристегиваюсь, только смотрю вперед, на стремительно удаляющуюся машину скорой помощи, и молю бога, чтобы они ехали быстрее.

Время не щадит. Оно столько раз останавливалось для меня, а теперь, словно наверстывая упущенное, мчится вперед, как спринтер. Все очертания вокруг размыты. Я вижу, как тебя вытаскивают из машины, как врачи бегут реанимировать тебя, а мне кажется, что они медлят. Мне кажется, они не успевают.

Потому что я чувствую, как умираю.

Папа звонит по телефону, он что-то взволнованно говорит, но я не понимаю смысла его слов. Все вокруг как в перемотке старой кассеты, кадры сменяются один за другим, недавно я еще был на улице, а теперь сижу в узком коридоре в тишине, с наглухо закрытыми широкими дверьми.

Мои руки трясутся, и я не могу отвести от них взгляд. На них твоя кровь, превратившаяся в бордовую корку. Твоя кровь на моих руках.

Я не позволяю моему отцу стереть ее влажным полотенцем, я что-то кричу ему, и он оставляет свои попытки. Только садится рядом.

Мне кажется, если я смою ее, то ты погибнешь. Мне страшно даже дышать, чтобы не разгневать судьбу еще больше.

Я желал Джеймсу смерти.

А теперь сам мог стать Джеймсом.

***

Я не ем. Не сплю. Не покидаю твоей палаты. Только все время держу тебя за руку. Целую твое Имя, прижимаюсь к нему щекой и говорю с тобой. Я даю тебе обещания, говорю, как сильно люблю тебя, я прошу у тебя прощения и умоляю проснуться.

Пять дней прошло с твоей операции. Сто двадцать часов с тех пор, как они сказали, что твоя жизнь вне опасности. Но ты все равно не просыпаешься.

Я подпускаю к тебе только врачей. И молюсь. Я молюсь всем богам, о существовании которых знаю. Даже тем, кого я не знаю, я молюсь. Кто был ни был там, кто удерживает тебя в коме, я умоляю его вернуть тебя.

Если ты умрешь, я умру.

Я не могу представить мир без тебя. Это невозможно. Пожалуйста, вернись. Со всеми проблемами, я готов ссориться с тобой каждый день, поддаваться тебе и страдать, я сделаю все, что ты захочешь — только вернись ко мне.

Пожалуйста, держись. Не отпускай так же, как я не отпускаю твоей руки. Не отпускай меня.

Я переворошил все свои воспоминания. Я попросил у тебя прощения за каждый проступок, за каждое слово, каждый холодный взгляд. Я уговаривал тебя. Мне плевать, кто находился вместе со мной, кто пытался заговорить: я не реагировал на них, не мог.

Дни словно срослись между собой. Родители дежурят рядом со мной по очереди. Стараются заставить меня поесть, но мне не до еды. Уговаривают поспать, но я не могу. Только иногда проваливаюсь в состояние полусна, что больше похоже на галлюцинации наяву.

Я часто вижу твоего брата. Иногда просыпаюсь, а он стоит рядом с тобой, улыбается твоему бледному лицу. В такие моменты я мысленно прошу Морриса простить тебя. Отпустить, потому что я люблю тебя. Всем сердцем, каждой клеточкой, все мое существо создано только для тебя. Я прошу прощения за Джеймса, молю о пощаде, каюсь во всех грехах. А потом снова просыпаюсь, а его уже нет. Но я все равно прошу.

Я прошу. Прошу. Прошу.

Это все, что я могу.

Что такое соулмейты? Крест, карма, урок? Что они приносят нам и для чего нужны? И как остаться счастливыми и сохранить сознание, когда жизнь только и делает, что подбрасывает новые проблемы, добавляет жесткие правила и задирает всех, до кого только может дотянуться?

Нам так легко потерять друг друга. Так просто. Один неудачный шаг на лестнице, и жизнь, от которой зависит другая жизнь, проваливается в неизвестность. Лопается, как воздушный шар, оставляя после себя только жалкие остатки воспоминаний.

И неважно, кем ты был, о чем мечтал, к чему стремился. Неважно, сколько у тебя денег и насколько ты хороший человек. Смерть в наших чувствах не разбирается. Она просто выполняет свою работу. И забирает все больше. Каждый день. Каждый час, каждую секунду кто-то где-то умирает. И с его жизнью гаснет свет другого человека.

Я каждый день протираю твое лицо теплым, смоченным водой полотенцем. Обтираю высокий лоб, резкие изгибы, нос с горбинкой, подбородок, шею. Осторожно губами прикасаюсь к твоим векам. Я расчесываю тебе волосы.

Я останусь с тобой так навсегда. Под мерное пиканье медицинского аппарата жизнеобеспечения, что зорко следит за твоим пульсом. Я буду здесь, буду заботиться о тебе, я никогда не оставлю тебя в одиночестве. Я разделю с тобой каждый вздох, каждый неприятный сон, я отдам тебе целый мой мир.

Только проснись, Морган. Проснись, и ты увидишь, что я с тобой. И темнота, в которой ты блуждал, рассеется, потому что я озарю тебя светом.

Вернись, Морган. Вернись.

***

Седьмой день встречает меня так же, как и шестой, так же, как и все предыдущие. Они совсем не отличаются друг от друга. Ты мирно лежишь на подушке и, кажется, даже не думаешь просыпаться.

Я смотрю на тебя долго. Что тебя держит, Морган? Что вцепилось в тебя так крепко, что ты не можешь выкарабкаться?..

Я закрываю глаза руками. Слезы всегда подступают неожиданно и быстро. Ни сдержать, ни предугадать не получается.

— Сегодня приходил Броуди, — всхлипываю я, как обычно делясь с тобой новостями, — он взял Джеймса под свою опеку. Ты знаешь, для них теперь придумали новый термин. Все, кто потерял своего соулмейта, считаются нестабильными.

Я говорю, а слезы текут так быстро, что я не успеваю стирать их рукой.

— А обидчиков Хло вчера признали виновными, — добавляю я сдавлено. — Жизнь такая странная. Она не останавливается, Морган. Она никого не ждет. Но я жду тебя. Я тебя жду. Я так скучаю…

Ты слушаешь меня. Тебе больше нечего делать, кроме как слушать. У тебя больше нет связи с миром, только через мою руку, что до сих пор болит и ноет. Твое Имя такое же воспаленное. Я мажу его каждый день, прикладываю холодные компрессы, чтобы жжение не мучило тебя.

И все же надеюсь, что наша связь не исчезает.

Но даже если она исчезнет, я никуда не денусь.

Я никуда не уйду.

Я открыл окно в палате. Тонкие шторы медленно покачиваются от касаний слабого ветра.

— Папа ездил к Моррису, — продолжаю я, — он поменял цветы. Поставил новые георгины. Я сказал ему, какие взять. Морган… останься. Прошу тебя.

Я знаю, что просить тебя бесполезно. Но не могу сдержаться. Не могу не просить. Это единственное, что мне остается.

— Я так виноват перед тобой… я наделал столько ошибок…

Я снова прячу лицо в ладонях и плачу уже в голос. Горько, тихо, чтобы мама не прибежала успокаивать меня. Она все боится, что я не выдержу.

Но я держусь, Морган. Ради тебя.

Я замираю, когда чувствую касание. Совсем слабое, еле заметное, словно кто-то случайно скользнул рукой по моему колену.

Какое-то время я не отвожу рук от лица. Мне страшно.

Мне столько раз казалось, что ты просыпаешься.

И каждый раз я обманывался.

И боюсь, что этот раз не станет исключением.

Но как только я отнимаю руки, встречаюсь с твоими чуть приоткрытыми глазами. Это ведь не сон? Не наваждение?

Я держу глаза открытыми, не позволяю себе моргнуть. Кажется, закрою их, и ты снова исчезнешь.

— Ты совсем не спал?.. — шепчешь ты сипло, едва слышно, а я не могу поверить своим ушам. Я задерживаю дыхание, не позволяя облегченному вздоху вырваться, потому что мне страшно, что у меня очередная галлюцинация.

Жестокая и бесчеловечная.

Но я не хочу спугнуть ее.

Ты смотришь на меня из-под полуприкрытых век нежно, устало.

— Колин… ну что ты… — с трудом ты поднимаешь руку, проводишь пальцами по моей щеке, и я словно прихожу в себя. Все напряжение, весь страх и паника, все вырывается из меня потоком бесконечных слез.

— Ты живой, — выдавливаю я, прижимая твою ладонь к моему лицу, удерживая твою руку, которую ты сам едва контролируешь. — Морган, ты живой…

Ты вернулся ко мне. Ты вернулся.

***

— Я хочу вернуться в палату, — просишь ты, но я только фыркаю.

— Гулять полезно, мистер Харт, так что не спорьте со мной.

— Мне холодно, — ты продолжаешь капризничать, но я упрямо качу инвалидное кресло по извилистой дорожке в саду у больницы.

— Врачи сказали, что полчаса в день — обязательная норма. Мы снаружи только десять минут, так что не ной, — отвечаю я, и ты только смеешься в ответ.

Тебе нравится, что я забочусь о тебе. Тебе приятно, что я провожу с тобой все свое время.

А я теперь ни на шаг не отхожу от тебя. Прошло столько времени, а твой бессознательный образ до сих пор стоит перед глазами. Но я работаю над собой: упорно гоню его прочь, зубами вцепившись в реальность.

Реальность, в которой ты выбрал меня.

— Достаточно уже того, что вы все пили шампанское, а я сок, — замечаешь ты насмешливо.

Стоило тебе почувствовать себя лучше, как мы действительно устроили в палате самый настоящий праздник. Твой прикроватный столик чуть не сломался от количества подарков, а ты все смеялся, что мы одарили тебя на годы вперед.

Все были счастливы твоему возвращению. Мои родители, сектанты, Броуди, даже Йонас заскочил, пусть не все были ему рады. Ты в особенности. Твое лицо скривилось, будто ты лимон откусил.

— Как только выздоровеешь, первым делом налью тебе шампанское, — смеюсь я, а ты задираешь голову, встречаясь со мной взглядом.

— Только шампанское? Это все, чем ты готов меня порадовать?..

Я наклоняюсь ближе. Смотрю на тебя, живого, настоящего, и сердце сжимается от нежности.

— А у тебя есть еще запросы? — вопросительно приподнимаю брови.

— Ты не представляешь, — шепчешь ты, тянешься ко мне рукой, чтобы за шею привлечь меня к твоим губам.

— М-м-м, — протестующе мычу я, осторожно стаскивая твою руку и разрывая поцелуй. — Морган Харт, если вы еще раз поставите под угрозу свои швы…

— О, наказание, — мурлычешь ты хитро, — можешь начинать.

— Извращенец, — хихикаю я.

— Зато только твой, — говоришь ты, а во взгляде кроме кокетства щепотка горечи.

Ты знаешь, что Джеймс не в себе. Что он проходит лечение в психиатрическом центре для соулмейтов, куда его поместил Броуди. Когда он впервые пришел навестить тебя, у нас состоялся долгий разговор по поводу здоровья Джеймса. Ты выглядел подавленно, но слова Броуди утешили тебя.

Он сказал, что Джеймс не гиблый случай. Что желание жить, что ты вселил в него, дало ростки. Ему только нужно принять новую реальность. Это долгий процесс, но не невозможный.

И все же ты чувствуешь себя виноватым.

— Мы обязательно навестим его, — говорю я осторожно, — как только ему станет лучше.

Ты киваешь и еще несколько минут молчишь, задумчиво смотря в сторону.

— Кстати, — неожиданно произносишь ты, снова поднимая на меня голову, — твои друзья. Почему вы называете друг друга сектантами?

Я прыскаю, а ты только смотришь на меня и непонимающе улыбаешься.

— Так смешно?

— Нет, просто… ты не представляешь, как долго я ждал этого вопроса.