5 (1/1)

Юная Ребекка Лебо катала в коляске приёмного братишку и всё думала и думала о мсье Криде. Кристин говорила о нём много хорошего, но зря, ох как зря, Мадемуазель сегодня так поторопила события. Да что вообще на неё нашло с этим изучением его когтей? Не могла подождать, что ли, пока Саблезубый обвыкнется среди друзей своего брата? Опрометчивый, неразумный шаг… Девочка раньше не замечала за собой излишнего напора в любознательности. Конечно, она в будущем собиралась стать учёным, как Хэнк, а исследовательское рвение деятелям науки свойственно всегда, но сегодня она повела себя просто-напросто некультурно и тем, должно быть, оскорбила мсье Крида. Он ведь только-только начал исправляться. Непросто, наверное, после стольких-то лет. А тут ещё Эжени со своей прямолинейностью. Нет, защищать природу – это, разумеется, хорошо, это правильно, но не советовать же человеку приобрести когтеточку… На это бы кто угодно обиделся. А тут Саблезубый! Что вообще за глупость на всех нашла? Непонятно.Мадемуазель вздохнула и развернула коляску обратно в сторону Карточного Домика, так как дорожка с треснувшим асфальтовым полотном закончилась, и ничего другого не оставалось, но вдруг обнаружила, что ничего не видит вокруг. Всё серо и непроглядно. Девочка не на шутку испугалась. Она, повинуясь логике, осторожно покатила коляску с ребёнком в том направлении, где должен был располагаться их дом, но спустя шагов, наверное, сто остановилась в каком-то леденящем душу оцепенении. По её расчетам она давно уже должна было упереться в стену тех развалин, что скрывали под собой вход в филиал, но так и не смогла ни разглядеть этого препятствия, ни как-либо ощутить его. Когда у рационального человека ломается логика, он впадает в оторопь и панику. Мадемуазель изо всех сил старалась держать себя в руках, но всё же вскрикнула, когда рядом с ней прямо из клубящейся пелены возникла чья-то жуткая тень.*** Девочка отпрянула, всем телом прижалась к коляске и прикрыла люльку тонкими руками, но тень стала проявляться, и юная Лебо с несказанным облегчением начала узнавать в ней черты совсем не страшной, а очень даже милой мадам Крид. Да, когтистая женщина двигалась насторожено и своё природное оружие держала наготове, но Мадемуазель не увидела в том ровным счётом ничего удивительного – попробуй тут не перепугайся и не напрягись.- Мадам Крид! – довольно громко, чтоб быть услышанной, но не слишком резко, дабы не разбудить малыша Оливера, позвала она, и фигура, встрепенувшись, стала двигаться быстрее и увереннее.- Мадемуазель, милая, это ты? – отозвалась тень голосом Берны, и в тот же миг мадам Крид окончательно проявилась на фоне мглы.- Да, я и Оливер, - не в силах сдержаться, заулыбалась девочка и уже в следующий миг ощутила себя в добрых тёплых объятиях, почти таких же приятных, как и у Кристин.- Как хорошо, что я вас нашла! – выдохнула Берна и осторожно, чтоб невзначай не поцарапать, погладила ребёнка по голове. – Теперь найти бы всех остальных.- А где мсье Крид? – спросила Мадемуазель, потому что ей очень хотелось перед ним извиниться. – Он больше не сердится?- Утихомирился, вроде, - Берна как будто бы совсем не ожидала, что речь пойдёт о её муже и его характере. – А где он сейчас – не знаю. Шёл прямо за мной, а потом я его потеряла в этом… - женщина не нашла подходящего слова и продолжила с другого боку. – Я почувствовала опасность, и мы с Виктором связались с твоим отцом. Он сказал, что ты и малыш гуляете, я пообещала, что проследим за вами, чтоб вы домой благополучно вернулись, а тут вот так всё вышло. Я теперь вообще не понимаю, где тут что. И кто…- Связь не работает, - проговорила Лебо, коснувшись нашивки-передатчика на груди. – Представляю, как papa беспокоится… И Руж тоже.- Может, нам лучше остаться здесь? – предложила Берна. - А то будем ходить друг от друга, как Гном и его Дом.- Как Гном и Дом? – удивлённо спросила девочка и вновь улыбнулась.- Ну да, стишок такой есть: ?Гном вернётся – Дома нет, Дом вернётся – Гнома нет…?.- Забавный, должно быть, - Мадемуазель от слов когтистой женщины полегчало, и она, чуть подумав, добавила. – Да, давайте тут постоим. Если вы меня нашли, то, может, и papa на нас наткнётся, и мсье Крид... Вы, кстати, так хорошо смотритесь вместе. И так удивительно, так мило, что два человека с одним и тем же типом мутации нашли друг друга… Да, мадам, а вы не думали о том, что можете быть с мужем не единственными в своём роде? - Да нет, как-то не приходило в голову, - пожала женщина плечами. – Я о Викторе-то ничего толком не знаю, а ведь нас все уже мужем и женой прозвали. Ты понимаешь, Мадемуазель… вот чем больше общаюсь с ним, тем сильнее тревожусь. Как будто бы не в курсе чего-то очень важного. Но… мне как-то не по себе, страшно. Предчувствие такое, что сама не рада буду, если узнаю. - Возможно, - девочка, покачивая коляску с братишкой, понурилась; ей совсем не хотелось говорить с Берной на эту тему.- Ты знаешь его тайну? – женщина вперила в юную собеседницу испытующий, пристальный взгляд. – Скажи мне. Я должна знать! Если уж я миссис Крид…Мадемуазель терзали большие сомнения насчёт того, стоит ли Берне знать правду о том, кого она, без сомнения, любила. Может, и дальше пусть любит себе, пребывая в неведении? Но, с другой стороны, должна же она быть предупреждена, чтобы иметь представление о том, чего ожидать от мужа.- Пожалуйста, скажи, - настаивала мадам Крид, и маленькая Лебо не стала отпираться.- Он убийца, мадам. Жестокий, кровавый убийца. И пролил очень много крови.*** Ошарашенная, пришибленная этим Берна Крид долго стояла перед девочкой, не в силах что-либо сказать. Не верить Мадемуазель оснований у неё не было. Похоже, оставалось лишь принять страшную, ?во всей своей красе? жестокую правду.Вот почему Росомаха так смеялся над перспективой Виктора стать отцом. Вот почему так испугались его в Карточном Домике, когда одна из девиц имела неосторожность нахамить ему. Вот отчего он так стремился не избежать опасности, а разодрать кого-то, кто мог её, эту опасность, представлять. Всё складывалось, но Берна не знала теперь, как с этим жить. Сама она, несмотря на некоторое своё дикарство, никогда никого и пальцем не трогала. Разве что зайцев и косуль, но и то лишь исключительно для пропитания, когда в одиночестве по лесам скиталась. Однако никогда и ни за что не подняла бы руку на человека. А Виктор, выходит…- Они с дядей Логаном много войн прошли, почти двести лет ведь прожили, - тихо и подавленно продолжила Лебо, - и ни одного вооружённого конфликта за это время не пропустили. Росомаха говорит, что просто ничего больше не умел, а мсье Крид… он хотел убивать. Без разницы, кого и за что. Они когда-то на этой почве разошлись по разные стороны баррикад, и Саблезубый стал убивать ещё больше…У Берны перехватило дыхание, ей было жутко и тяжко на душе от того, что говорила девочка. Так вот, значит, что он скрывал! Берна и подумать не могла, насколько всё ужасно.- Но он решил измениться, мадам, - юная интеллектуалка подняла на когтистую женщину свой пристальный темноглазый взгляд, - и я верю, что сможет. Просто ему нужно помочь. Если вы его любите, то должны поддержать морально. Хоть это и непросто, наверное, будет, но, знаете, любовь ведь творит чудеса. У меня есть теория…Мадемуазель не договорила, потому что в следующий миг оказалась схваченной большими когтистыми руками и приподнята в воздух.*** - Ах ты, сопля! – взревела непроглядная серая пелена каким-то чудовищным, отвратительным в своей грубости мужским голосом, и из мглы появилась высокая, с кошмарным оскалом на лице, фигура Виктора Крида. – Жену мою против меня настроить хочешь? Другие такие, как я, говоришь, на свете есть, но получше – не убийцы? Намучается она, говоришь, со мной? Так?- Виктор! Виктор, что ты! Она не говорила этого… Она наоборот… Виктор, отпусти её! Она просто ребёнок, Виктор! – быстро, почти взахлёб, заговорила Берна и подскочила к мужу, чтоб защитить от его гнева девочку.Но в этот миг Крид встряхнул бедняжку, точно куклу, с размаху полоснул когтистой пятернёй по плечу и отшвырнул метра на два в сторону, а жену схватил окровавленной рукой за запястье и угрожающе, сквозь зубы процедил:- А ты пойдёшь со мной и будешь делать то, что я скажу. Ты моя. Поняла? Моя!Он больно сжал руку Берны и дёрнул женщину к себе. Та оцепенела от страшного, безумного взгляда, от какого-то адского, нечеловеческого (да и не звериного тоже!) оскала, и не верила, что они принадлежат столь любимому ею человеку. Неужели его она кормила уткой, неужели с ним охотилась на оленя? Неужели его принимала в себя, НЕУЖЕЛИ ОТ НЕГО ХОТЕЛА РЕБЁНКА? Нет, она ошиблась, жестоко и глупо ошиблась. Там был не настоящий Виктор Крид, он притворялся. А как есть – вот он…- Она не говорила о тебе ничего дурного, - прошептала она дрожащим от ужаса и разочарования голосом, - но, похоже, ты сам себя знаешь гораздо лучше, и понял всё так, как и есть… Чудовище!Мужчина замер. Он молча и пристально всматривался в свою женщину, в то, что отражалось в её увлажнившихся глазах, в то, как плакала, лежа на земле поодаль, пораненная им девочка, вслушивался в то, как неожиданно и резко запищал младенец в коляске, и перед ним, будто детский ночной кошмар, вдруг встала страшная картина из прошлого.В доме темно и довольно холодно – камин не может прогреть все помещения, да и погас он уже, не выдержав голода.На полу у дальней стены лежал и скулил ребёнок. Все руки его были в крови, в липкой и резко пахнущей. Мальчику было больно, ужасно больно – страшный изверг, что считался его отцом, только что выдрал ему на руках все когти. Просто повалил на пол, уселся сверху, придавив всем своим недюжинным весом, и, одной рукой схватив за тонкие предплечья, другой выдернул один за другим небольшие, но острые коготки. - Остановись! Что ты делаешь? – воскликнула было мать в тот момент, когда вдрызг пьяный папаша только начал свою экзекуцию, но ей хватило одного лишь грозного взгляда от мужа и окрика, чтобы заткнуться. На лице её были синяки, губы распухли от ссадин. Муж злился на неё из-за сына, считал, что в его уродстве виновата она, и поэтому бил.- Молчать! Что надо, то и делаю! Твой ублюдок не человек, а зверёныш, дьявольское отродье. Но я из него нормального-то сделаю. Вырву эти атавизмы, так на их месте, может, человечьи ногти вырастут. Не будет больше одежду драть и стены, не будет меня позорить!Мальчик извивался и плакал, молил о пощаде и обещал быть послушным ребёнком, но пытка его продолжалась, мать старалась не смотреть, а отец скалился, дыша в лицо перегаром. И такое чудовищное, такое кошмарное безумие пылало в его злых серых глазах, что несчастный малец от страха потерял сознание быстрее, чем от боли.Отец тогда не дал жене даже промыть и перевязать сыну пальцы, но та, казалось, сильно и не стремилась к этому. Она не била своего ребёнка, но и никогда не жалела его, не говорила добрых слов, не поддерживала. Должно быть, тоже считала его исчадьем ада… Мальчик и знать не знал, что бывает как-то иначе, ибо видел в жизни только то, что видел. Ему не у кого было искать защиты и спасения, некому было даже пожаловаться на своё горькое житьё-бытьё, и он страдал молча, всё больше и больше превращаясь в того, кем отец называл его – в одинокого, озлобленного на весь свет зверёныша, мечтающего только об одном – вырасти сильным, опасным зверем и мстить, мстить, мстить, заливая чужой кровью свои незаживающие раны…Довольный содеянным, ненавистный отец часто вставал в памяти и не покидал её, смеясь в лицо, злобствуя и вызывая внутреннюю дрожь. Виктор и теперь видел перед собой эту жуткую, точно из самого пекла, рожу, перекошенную жаждой причинять боль и страдания, унижать и проливать кровь, самоутверждаться за счёт слабого и невинного. Он видел его как будто бы в отражении: в глазах женщины и ребёнка, полных страха и самого горького, мучительного разочарования…Крид ужаснулся.Чудовище… Он был чудовищем, как и его отец. Как человек, которого он до сих пор всей душой ненавидел и чьей смерти в своё время только порадовался. Виктор был его точной копией – и внешне, и насквозь гнилым нутром. Изуверы, отец и сын, смотрели друг на друга, и не было меж ними никакой, ровным счётом никакой разницы…Берна, укусив мужа за предплечье, вырвалась, подбежала к девчонке, помогла той встать, потом взялась за ручку коляски и убежала прочь, подальше от того, кого теперь не пожелает видеть, кто омерзителен и чужд ей. Детская кровь на руках жгла Виктору пальцы. Её не смыть. Ничего не смыть. Не судьба.