волкодав (1/1)

С первого взгляда он не вызывал ничего?— он, в сущности, был мальчишкой, широкоплечим, статным, с заразительной улыбкой и поразительным талантом нравиться всем вокруг, но все же мальчишкой. С такими Финист когда-то в лесу выслеживал зайцев и сходился в шуточных драках, пока матушки отлучались на рынок. С такими Финиста разделило много зим назад неумолимой судьбой.Первое время, когда имя Муромцевого сына не сходило с уст в городе, кажется, ни у единого человека, Финист смотрел на него настороженно: Иван чудно одевался, чудно говорил, потом начал таскать будто из ниоткуда чудные вещицы и то и дело чудно ругался, когда кто-нибудь из дружины всаживал в них копье или разрубал мечом. Он был незнакомцем?— и совершенно точно не принадлежал их миру, их устою,?— и люди тянулись к нему, как к диковинному заморскому зверенышу. По крайней мере думать так было легче. Финист не видел в нем соперника, но и?— что было куда важнее?— не видел в нем друга или хотя бы товарища. Иван, конечно, совершил подвиг, достойный сказания: сразил предателя, одолел колдунью и добился внимания первой красавицы,?— и получил свою долю славы. Не то чтобы это было несправедливо, нет?— в конце концов, никто лучше Финиста не смог бы это понять,?— но ведь и сам Финист не добился того же лишь по чьей-то коварной воле свыше. Всё это было роковой случайностью, и простые мальчишки, ни разу не державшие в руках меча или лука, не становятся героями вот так просто. Всё это вскоре забудется, и иноземец вернется откуда пришел.Однако время неумолимо двигалось вперед, а чужак и не думал покидать Белогорье. Он, напротив, прочно обосновался в городе, даже был принят в дружину, а еще надумал жениться. Пролетали дни, но его имя не иссыхало в речах и разговорах, не исчезало из уличных представлений, напротив же?— ширилось и обретало новые звучания, и Иван не скрывал своей гордыни. Он честно помогал отстраивать дома, обменивал всякое на чужестранные диковинки, частенько вечерами его видели с другими ратниками за чаркой душистого меда, и отношение к нему мало-помалу менялось. Из непохожего ни на кого чудака-чужака он постепенно?— с каждым забитым гвоздем, с каждым новым хмельным глотком?— становился своим. Его переставали восхвалять просто так, но начали подлинно и от всего сердца любить. Его, мальчишку, ставшего героем по случаю, но не по труду. Не по судьбе.С каждым днем глухое, иррациональное раздражение всё глубже впивалось ядовитыми клыками Финисту в сердце. Со временем уязвленные мысли, не ведая узд, прочно обосновались в нем и начали просачиваться в жилы, делая движения грубыми, а слова острыми и колючими. Это было неправильно, нечестно по отношению к остальным. Порой Финист корил себя, что, должно быть, слишком к Ивану не справедлив, что стоит постараться быть более снисходительным, однако потом видел, как тот просыпает утренние тренировки, как зачастую сачкует в патрулях, как вздрагивает от каждого шороха в лесу, и только лишь сильнее затягивался в пучину собственных неспокойных дум, полных желчного яда.Что он, в конце концов, сделал, чтобы его так любили? Лишь раз спас Белогорье от темных чар, но не хранил покой оного и его жителей долгие годы; не отлавливал по лесам коварных тварей, что таскали по ночам кур, а порой и детей; не сражал былинных чудищ; не славил родной город. Но его все равно любили, так бескорыстно и пламенно, как никогда не любили Финиста, как, наверное, никогда бы и не смогли. В нем видели отважного, бравого героя, но для городских Иван был чем-то иным, чем-то большим. Он был особенным, и никто не смог бы объяснить почему.Но ведь и Финист тоже был особенным. Свою долю славы он каждый день вытачивал в тренировках, в патрулях, в пограничных стычках, любовь он год за годом выстраивал собственными руками и оружием, и едва ли бы кто-то еще сделал для города больше. Финист тоже был избранным, непохожим на остальных: с ним считались, но сохраняли дистанцию, его воспевали, но никто не стремился стать его другом. С годами это перестало беспокоить, и он перестал пытаться это изменить, смирился со своей судьбой и позволил ей возвести вокруг себя глухую стену, в которой теперь задыхался, в бессильной ярости осознавая, что сам выбрал это гнетущее забвение одиночества. Иван, в сущности, был точно таким же, как и он, но не был одинок, и дело тут даже не в суженных. Иван свою, кажется, нашел почти сразу же, но не перестал от этого быть безалаберным и простодушным. Они оба не щадили себя, но люди все равно любили их по-разному, и в глубине души Финист с особенной болью понимал, что его почтенная, благоговеющая любовь никогда не сравнится с той теплой, роднящей любовью, которой удостоился чужак.Раздражение нарастало, и даже соратники вдруг начали подмечать в Финисте сомнительные изменения. Они выливались в очень уж жесткие тренировки и ожесточенную строгость к другим во время совместных патрулей. Натруженные мышцы гудели почти не переставая, но богатырь гордился этой болью, сам себя убеждая, что никто больше не захочет себе такого позволить. У него не было суженной, и это было его последней соломинкой, что спасала его от смертельного падения в бездну сумрачного тяжкого отчаяния.По крайней мере так было, пока в одном из бесконечных патрулей приставленный в Финистов отряд с личной просьбы отца Иван не умудрился сигануть в овраг. Не сам, разумеется, но по своей неосторожности. Они тогда выслеживали волка, задравшего уже двух коров, однако неожиданно наткнулись на целую свору. Хищники обычно не охотились близко к городу, да и людей никогда не видели. Когда один из волков, скалясь и порыкивая на отблески солнца на щите, помчался было на Финиста, тот вдруг почувствовал, как опалило под кольчугой бок, как неожиданная боль пронзила правую руку и быстро распространилась по всему корпусу. Волк приземлился в полуметре от отскачившего Финиста и тут же был забит другим богатырем из отряда. Мощные лапы и свирепый оскал никак не могли навредить, однако вопреки всему донельзя неприятные покалывающие ощущения во всем теле пульсировали неправильно-ярко. Крови не было, и Финист грешным делом думал уже на то, что в процессе маневра был столь сосредоточен, что не заметил, как приложился о какое-нибудь дерево.Однако времени обдумать это у него не было. Одного из богатырей клыкастые твари успели укусить за ногу, прежде чем вся свора была перебита. Нужно было возвращаться в город, тем более что свою задачу они выполнили. Когда же из-за деревьев показался Иван, чертыхающийся и весь покрытый грязью, Финист одарил его сдержанно-колючим взглядом. Его не было рядом, когда отряд вышел к волкам, но хоть под ногами не мешался.—?Я там, это, упал, но вы вроде… —?начал было он, но заметил сваленные под деревом тела мертвых волков и заметно стушевался,?— …и без меня справились… —?потом он увидел одного из товарищей на земле и замолк окончательно.—?Помоги ему,?— холодно бросил Финист. —?Уходим! Я замыкаю.Весь путь обратно Иван честно придерживал раненного богатыря за плечи и почти не жаловался на собственные ушибы, но постоянно косился на правый бок. Финист шел позади него, поглядывал по сторонам и в какой-то момент выхватил взглядом небольшое темное пятно на одежде Ивана как раз в том месте, где у него у самого не утихало болью фантомное ранение. Это осознание пришло настолько быстро, что Финист рефлекторно коснулся рукой там, где должен был быть ранен, но закономерно ощутил лишь холод звеньев кольчуги. Накопившееся за всё время едкое раздражение внезапно обратилось в нерациональный страх, и Финист лишь чудом не давал ему взять верх. Непонимание стремительно захватывало его мысли и мешалось с подступающей паникой, такой же непривычной и неправильной, как и болезные ощущения в теле. Их не должно быть, не могло быть. Сознание живо рисовало в мыслях ложные воспоминания о том, как Финист приложился об дерево, а всё остальное?— трагическая случайность, совпадение. Скоро он вернется, осмотрит себя и поймет это, и, может быть, даже посмеется со своей простодушности. У него нет, никогда не было и никогда не будет суженных. Это, наверное, от душевного напряжения недавних дней, это…Финист сдал пост следующему отряду скорее автоматически, нежели осознанно, и сразу, как представилась возможность, заторопился к себе. Нарочито растянуто, уделяя дотошное внимание каждому действию, он избавился от защиты и, внутренне трепеща, снял рубаху. Боль за прошедшее время немного утихла, но все еще явственно ощущалась под кожей. Финист осторожно коснулся пульсирующего места рукой, слегка надавил пальцами, но интенсивность ощущений не изменилась. Тогда он рискнул взглянуть, и сердце его с грохотом провалилось куда-то вниз.На его теле не было ни единого повреждения.