Часть 1. Глава 1. Цветущая Роза (1/2)

Роза была единственной в своём роде. Иногда это лестное замечание понималось превратно, поскольку и сама Роза, и её многочисленные поклонники ничего не знали о той семье, в которой могла бы быть вскормлена и воспитана юная балерина. Если даже родня имелась, то существование её всё же приравнивалось к непоправимому отсутствию, ведь нисколько не мудрено, что после того, как ни одного из близких не объявилось после двадцати лет молчания, поиски оных стали бы переливанием из пустого в порожнее. Однако единственной в своём роде девушку считали не в силу вышеизложенного обстоятельства. Пребывание в нищем приюте, а затем счастливое поступление в пансион, хоть и не были столь же интересны, как главная заслуга Розы, никто не смог бы отрицать, что полученное воспитание послужило недурным подспорьем в том, чтобы эта самая заслуга была воплощена в полной мере, на радость будущим зрителям и ухажёрам.

А радовало всех одно непоколебимое и признанное достоинство Розы, всепроникающее и неизбывное – она была прелестным цветком, прелестнейшим из всех, что доселе знала сцена театра балета. Роза была единственной в своём роде. Было время, когда её боготворила и высокая публика, и завсегдатаи пивнушек, никоим образом не искушённые в искусстве, но имеющие на слуху чарующее имя танцовщицы. Она была единственной в своём роде, и в этом не могло быть и тени сомнения - именно от такой мысли содрогались все, едва завидев её выход – нет, – её порхание, бесшумное возникновение из закулисных потёмок.

Белый мех молодой мыши, и без того напоминающий мягкое свечение первого снега, был припудрен белым же гримом, щёки пылали алым цветом, длинные и густые ресницы оттеняли огромные голубые глаза, гладко зачёсанные на обе стороны пробора чёрные волосы были стянуты в тугой узел, а очаровательную макушку венчала золотая корона – пожалуй, эта танцовщица была второй мышью, после самой королевы, кому позволено носить этот атрибут величественных регалий. Её платье с длинными рукавами было сшито из лучших шёлков. Изящно приподнимающийся в движении подол в виде бутона и открывающиеся нежно-розовые туфельки, пока одна из тонких задних лапок ловко выполняет фуэте – вот он образ, милый множеству сердец. Лиловые рукава и подкрахмаленные манджетовые лепестки подола делали её истинным цветком, распустившимся во всём великолепии. Единственная в своём роде, она невесомо, как пёрышко, касалась всего земного, не давая понять, какая боль сокрыта под маленькими туфлями и марлевыми юбками нижнего слоя полупачки. Она демонстрировала грацию отточенных пируэтов, запрятав усталость от бессонной ночи, дыхание, прерывающееся тесной шнуровкой корсета. Роза была мечтой поэтов-любителей. Её портреты, писанные маслом на полотнах, украшали стены элегантных особняков и апартаментов. Однако, вопреки всем представлениям о таких царственных особах, как она, домом её был вовсе не сказочный замок или что-либо похожее на него, не было в её жилище ни мраморных колонн, ни узорных портьер, ни бархатных подушек на дорогих резных софах. Свою жизнь Роза продолжала в скромном пансионе под названием Родентон, который располагался отнюдь не подле Бекингемского дворца.*** Это был не особо примечательный уголок на Веллингтон-стрит, в районе Вест-Энд. Нора, в которой находился пансион, была не фешенебельной, но ?вполне себе приличной?, как говорила хозяйка пансиона миссис Стерн. Дарла Стерн заняла свою должность, когда Розе исполнилось четырнадцать лет, а бывшая хозяйка выдала замуж старшую дочь и вслед за ней уехала в Германию.

Роза с теплотой вспоминала об Элизе Харпер, доброй и снисходительной. Именно она разглядела на рынке маленькую девочку с белой шерстью, которая торговала платками с вышивкой, собирая деньги для рукодельниц, дабы получить свою жалкую долю в размере считаных пенни. Смутное воспоминание из детства всю жизнь шло за Розой следом: то, как миссис Харпер пригласила её в свой кабинет, как налила ей какао и выставила на стол булочки с ежевичным джемом. Ах, а какой чудесный клавикорд стоял в углу! Когда миссис Харпер принялась музицировать, Роза так закружилась под отзвуки ударяющих струны тангентов, что сердце хозяйки растаяло почти целиком. Целиком же оно растаяло в тот момент, когда Роза уцепилась за длинный подол и, не скрывая блеска неподдельных детских слёз на пушистых щеках, попросила разрешить ей остаться ещё хоть на минуту. Сердце Элизабет стало подобно куску сахара, залитого кипятком и заваркой. Решение о том, чтобы взять Розу на воспитание в пансион, было принято не сразу. Сначала, чтобы хоть как-то утешить девочку, миссис Харпер преподнесла ей расписной глиняный свисток в виде птички. Роза так долго благодарила за подарок, что казалось, будто только этой мелкой вещицы достаточно, чтобы осчастливить ребёнка, но в тот момент хозяйка ещё более убедилась в своём выборе. Дело оставалось за малым, требовалось всего лишь договориться с кем-то, кто будет готов оплатить проживание и обучение этой маленькой девочки в Родентоне. Разрешение этого вопроса представилось не таким уж и простым: как удалось выяснить, семьи у Розы не имелось и, кроме того, детский приют, где она жила, был одним из самых необеспеченных. Конечно же, этот приют не мог сравниться с теми работными домами, где мышат изводили фабричными ремёслами до полусмерти, но возможностей получить средства от того становилось не больше. Поэтому требовалось предпринять другие меры, чтобы Роза рано или поздно не оказалась обречена на попечение промышленников, иными словами, требовался ещё кто-то, кто бы мог заплатить нужную сумму.

Харпер поведала о своих мыслях миссис Марголис. Молодая леди с недавних пор была замужем за состоятельным бывшим корсетником, и затраты на обеспечение проживания Розы были бы для неё достаточно невелики. В Родентоне она учила девочек французскому. Несмотря на свою состоятельность, Сьюзан Марголис не хотела покидать пансион, говоря, что она привыкла к насиженному месту, да и скучать дома ей вовсе не хотелось. Однако истинной причиной было то, что она мечтала досадить хозяйке, за её начальственный тон и замечания, на которые сама же постоянно напрашивалась.

И вот, Харпер сказала Марголис, что нашла ещё не огранённый драгоценный камень среди детей-сирот, и этот камень настолько прекрасен, что засверкает должным образом даже в скромной, но достойной оправе. ?Это мой шанс отомстить за все унижения?, — такая мысль промелькнула в голове у Сьюзен. И Марголис на удивление проворно предложила следующее пари: если Роза окажется способной ученицей и выполнит все назначенные ей задания, то её пребывание в пансионе будет оплачено на год вперед. Если же нет... Марголис долго раздумывала над тем, что можно потребовать от хозяйки и наконец решила, что будет вполне достаточно того украшения, которое она видела у Харпер на обеде по случаю Пасхи. Возмущению Харпер не было предела. Как хозяйка пансиона, она была готова тотчас же выставить нахалку за дверь. Накрахмаленный кружевной воротник был безумно дорог ей как память о муже, погибшем в Эфиопии, а какая-то моложавая выскочка требует его как сущую безделицу. Просто кощунственно! Неслыханная дерзость. Но, сумев подавить свой гнев, Элиза самозабвенно приняла условие, и такая поспешность нисколько не показалась ей странной по двум весомым причинам. Первая из них заключалась в том, что прошлое было невозвратимо, и воротник, возможно, на деле был не столь уж ценен, пусть его и некогда подарил покойный муж. Это не шло в сравнениес сиюминутной возможностью помочь девочке, которую ещё можно спасти от прозябания в нищете бедняцких кварталов. Беда Розы была настоящей, в отличие от призрачных воспоминаний. И пускай эта жертва, спасение одной белой мышки, не изменит судьбы всех сирот! Важно, что оно изменит судьбу Розы. В самом деле, кто придумал оплакивать потери, не щадя нервов? Почему бы не порадоваться за тех, кому пока ещё возможно помочь? Этого повода было достаточно для того, чтобы расстаться с памятным кружевом, но имелся ещё и второй повод, не менее важный и значительный. Харпер могла даже заявить, что он был даже более чем значительным. Этим поводом был печальный, молящий взор чистых, совсем ещё невинных детских голубых глаз. Таким причудливым образом Роза и поступила на воспитание в пансион Родентон. Девочка была поражена этой новости, забыв, что ей следует обрадоваться. Зато, спустя много времени после того момента, она испытала столько радостных эмоций, сколько хватило бы на на всю толпу других воспитанниц вместе взятых. Ровно столько же ей пришлось испытать и трудностей в виде грамматики, шести падежей, пяти сотен неправильных глаголов и чистописания. Роза ни в коем разе не обманула надежд и интуиции миссис Харпер, действительно оказавшись на диво способной ученицей. Нельзя сказать, что науки легко давались маленькой мышке, однако она осознавала всю ценность арифметики и итальянского языка. Искусства же стали для нее удовольствием: в прошлой жизни ей бы никогда не выдали акварель или старенький музыкальный инструмент. Многим не впору было бы догадаться, что сиротка почти не знала грамоты с самого рождения, а ведь это приумножало её заслуги во множество раз. Впрочем миссис Марголис была склонна лишь приуменьшать их. Миссис Марголис и в сущности своей была склонна ко множеству поступков и фраз – прямо сказать, пороков – не присущих доброй благообразной наставнице, призванной посвящать воспитанниц в науки. Её вольностям не обнаруживалось предела, и миссис Харпер, в очередной раз задаваясь вопросом, почему она терпит в собственном пансионе такую хамку, сразу же вспоминала о подлинных причинах данного недоразумения: Марголис не только владела несколькими языками, не только была способна приструнить нерадивых воспитанниц строжайшей муштрой, но и являлась любимицей главы местного прихода мистера Глостера, обеспеспечивавшего пансион всеми необходимыми средствами к существованию. В первые месяцы службы Марголис хозяйка не могла найти ей замену, а впоследствии в неё влюбился сводный брат мистера Глостера, и она осталась учительницей насовсем. Миссис Марголис, в прошлом мисс Пил, не обладала ни красотой в привычном смысле слова, ни хоть какой-либо притягательностью, ни изящными манерами, но зато имела острый язык и бойкий нрав, она безвкусно одевалась, особенно в выходные, дополняя вульгарные пёстрые юбки широкополыми шляпами с перьями. Исходя из вышеизложенного, трудно предположить, чем она привлекла Льюиса Марголиса, сводного брата мистера Глостера и богатого наследника своей родни. Но те, кто имел с ним давнее знакомство, знали насколько он, будучи без меры наивным и неотёсанным, хоть и зная цену заработку, был падок на умных женщин. Конечно, его избранница лишь казалась таковой, а не являлась: она была способна ко многим языкам и знала их достаточно хорошо, чтобы научить понимать его, но в привычной жизни её речевые обороты выдавали в ней провинциалку, она читала увесистые тома книг, которые в действительности являлись лишь пустой бульварной лирикой, а если же на обложке присутствовало солидное название, то и вовсе была занята чтением только для вида. Танцуя на званом ужине с мистером Марголисом она демонстрировала ?блистательные? знания венского вальса в два па, попутно наступая кавалеру на ноги и обвиняя его же в медлительности.

Сочетавшись браком с мисс Пил, Льюис Марголис ни на минуту не переставал считать её властной и сообразительной леди, хоть и на деле эти качества являлись лишь сплавом грубой прямолинейности и показной эрудированности. Худая мышь в новых, неприлично дорогих одеждах, в кудрявом парике и непривлекательный, полноватый старичок, вдвое ниже её ростом составляли странный тандем. Однако, не веря счастью обладания таким подарком судьбы, мистер Марголис потакал всем её капризам, не смея ни в чём отказать своей ?кокетке?, ?голубке? и ?сладкой булочке с повидлом?.

Такова была личность дамы, в немилость которой попала ни в чём не повинная юная Роза. День за днём она сносила множество придирчивых замечаний по поводу каллиграфического почерка, который в действительности давался ей в разы лучше, чем некоторым девицам, державшим ученическое перо не первый год, а когда Роза заканчивала без единой ошибки выводить длинный список заученных наизусть новых слов, то ей тотчас же приходилось выслушивать целый ряд претензий, начиная от того, что на сегодня она сделала слишком мало и, заканчивая тем, что в её-то возрасте давно пора знать то, на что не хватит даже десяти таких умов, как у неё. Что касается вопроса произношения, неприятности Розы едва ли можно было уместить в целую эпопею. Пока остальные ученицы, о строгости к которым позабыла миссис Марголис, со смехом зажимали носы для чтения книг в оригинале, Роза терпела яростные нападки по поводу своего чистого и внятного французского.

Миссис Харпер с самого начала не могла смотреть на такое несправедливое обращение с девочкой, и оно тяготило её даже больше, чем требование отдать любимый воротник и угроза впасть в долг перед семейством и без того богатым, да ещё под покровительством самого мистера Глостера. После этого она вспоминала, что после проигранного спора Роза вновь будет брошена на произвол судьбы, и на душе её становилось ещё хуже. Однако Розу спас тот, кто мог со спокойной душой выгнать её за дверь. Это был сам мистер Глостер! Было почти ничем не примечательное зябкое осеннее утро, когда в кабинет без стука впорхула Марголис, которая принесла объявление чрезвычайной важности: — Миссис Харпер! Ваша бездельница ни на что не годится. — Не слишком вежливо так врываться, когда сегодня вы со мной даже не здоровались, — заметила миссис Харпер, поправляя пенсне и исподлобья глядя на вошедшую. — Она лентяйка, каких свет не видывал. Говорите что хотите, но эта девчонка меня страшно разочаровала! — повторила та свою жалобу. — Сьюзен! Я не потерплю такого тона в собственном кабинете. — А мне не пристало мириться с содержанием бестолковой лоботряски за собственный же счёт. — С меня довольно, — Харпер положила на стол перо, которым до этого что-то записывала. — Марголис, вы ведь прекрасно понимаете, что наша Роза выполнила все ваши задания за этот год, и поэтому с этого дня я перед вами не в долгу. — Да, она выполняла мои задания, но она делала это ужасно, — стояла на своём Сьюзен. — Покажите мне её тетради, где всё идеально расписано. — Нет же, — не сдавалась учительница. — Она понимает всё только с сотого раза! Спросите что-нибудь по-французски, она и двух слов разобрать не сможет. — И поэтому я вчера застала её в библиотеке за прочтением Альфреда де Мюссе? В воздухе повисла победоносная пауза, но Сьюзен не растерялась. — Я всё знаю! Вы нарочно подсунули мне смышлёную девицу, — учительница уже не отрицала способностей Розы, которые были лишь предлогом, и высказала свою главную претензию: — Вам попросту хотелось обобрать меня до нитки! — Имейте же совесть. Даже если закрыть глаза на ваше богатство, всё равно... — Луи пригрел меня как уличную нищенку!

— ...вас никто не заставлял предлагать мне это нелепое пари. Я имела полное право его принять. Физиономия Марголис побагровела, казалось, что у неё пойдёт пар из ушей: — С самого начала вы знали, что у меня нет шансов, и вы приняли его, чтобы посмеяться над моим поражением.

— Признайтесь, что это именно вы хотели посмеяться, отобрав самую дорогую мне вещь. Мой муж погиб, и вы знали о цене этой памяти.

— Мне просто понравился воротник, только и всего! — Не сочтите за бестактность, но стоимость вашего нынешнего воротника с лихвой окупает содержание не только Розы, но и половины пансиона, — Харпер кивнула на замысловатые оборки собеседницы. Марголис не выдержала и истошно завопила: — Да знаетели вы, какая эта Роза лохматая,какая она чумазая? И её вы считаете достойной воспитанницей Родентона? Вы лично должны были вышвырнуть отсюда эту бессовестную неряху! — Из всего этого не было ни слова правды. — Уймитесь, Марголис. Право же, умейте проигрывать достойно. Я всё ещё ваша хозяйка, а посему приказываю вам вернуться к своим обязанностям. Марголис замолчала. Казалось, что спор исчерпан, однако она, уже было собравшись уходить, в ту же минуту явила свою козырную карту: — Мистер Глостер узнает обо всём сегодня же. — Кто? — осеклась Харпер. — Забыли фамилию своего покровителя? — съязвила Марголис. — Так я вам напомню: он единственный, кто готов с уважением отнестись к жене своего младшего братца, к ?очаровашке Сьюзи?. Я расскажу ему о вашей алчности, и он не оставит от вас даже мокрого места. Харпер опешила. Она готова была провалиться сквозь землю, осознав, что, затеяв пари, вырыла себе такую яму. Где-то в глубине души ей было ясно, что обиженная Марголис вполне властна оклеветать, но она не могла поверить, что причиной обиды будет то, что учительница лишилась удовольствия просто ударить её по больному.

Выгодное положение, которое занимала Сьюзен, представляло настоящую угрозу, поскольку мистер Глостер также, как и братец, не чаял души в ?обожаемой Сью? и переодически посылал ей подарки. — Оставьте себе ваш дурацкий воротник, — гнула свою линию учительница. — Но в таком случае вам настанет конец. Вас будет поливать грязью всё Мышиное царство. Я расскажу мистеру Глостеру, как вы пытаетесь отнять деньги у бедной лохмотницы! Уж его-то породистая рожа примет за чистую монету всё, что я выскажу. Миссис Харпер прищурилась и отчего-то странно улыбнулась, глядя поверх головы собеседницы. — Это шантаж? — с лукавством поинтересовалась она. — Вы сами меня вынудили, — не отрицала Марголис. — И у вас нет ни единого шанса, старый пройдоха Глостер всегда горой стоял за меня. За её спиной зазвучал до боли знакомый бархатистый бас: — Но в данный момент он стоит не за тебя, а за тобой. Марголис похолодела, точно её окатили ледяной водой из шайки. — Мистер Глостер? — Её голос дрогнул. — Собственной персоной, — нежданный гость, всё это время находился за её спиной, по-видимому, степенно кивнул. Обливаясь холодным потом, перепуганная мышь не стала оборачиваться в его сторону, да и впрочем в это не было смысла: она и без того прекрасно помнила, что он был статным джентльменом серого окраса, что у него была величавая осанка и что он был облачён в чёрное. — Вы что-нибудь слышали? — пискнула Марголис в последней надежде, которая была заведомо обречена на то, чтобы пойти прахом. — Достаточно, чтобы узнать, какого ты мнения о моей... кхм... физиономии, — он стряхнул воображаемую пылинку с собственного плеча. — Вы... не слишком сердитесь? —детский лепет Марголис повысился до фальцета. — Отнюдь, моя милая. Конечно же, нет, я просто... разочарован, — Глостер снисходительно цокнул языком. Сердце Марголис ухнуло. Даже если бы Глостер рассвирепел и устроил скандал, всё было бы не так плохо, ведь это бы могло значить, что господина расстроила резкая перемена его любимицы в худшую сторону. Лёгкое разочарование, написанное, на только что оскорблённой ею физиономии попросту сводило с ума – оно выражало одно лишь презрение. — Доброе утро, ваша светлость, — Харпер приготовилась встать и поклонитьсяуважаемому попечителю. — Не утруждайтесь, — остановил её Глостер. — Лучше сядьте. После этих слов повернул голову в сторону Марголис, которая наконец соизволила взглянуть ему в глаза. — Я надеюсь, между нами не будет неловкости после этого недоразумения? — Её голос дрожал подобно осиновому листу. — Кое-чего точно не будет. А если быть точным, в этом пансионе не будет тебя, — отрезал Глостер и, заметив надутую губу невестки, добавил: — Не подумай, что это со зла, наоборот, я сделаю всем большую милость, избавив от твоего общества. Может, ты и не сильно обидишься, вижу, ты и сама никому тут не рада. — И что вы со мной сделаете? Выствите меня на улицу? — Марголис, осмелев, взялась за дерзости, поскольку терять было уже нечего. — Тебе следует уделять больше времени семье, ведь мистер Марголис будет весьма счастлив, если ты воспитаешь достойного его наследника. А ещё поговорю с Луи по поводу твоих новых шляп, Сьюзи. Надеть каждую всего один раз – разве не расточительство? Миссис Харпер с трудом подавила приступ смеха, а Марголис, раздосадовано топнув ножкой, удалилась восвояси через другую дверь, громко хлопнув ею. — А что касается вас, миссис Харпер, я собираюсь представить вам одного джентльмена...*** Нити судьбы Розы обернулись струнами, которые заиграли самыми радостными аккордами! Юная белая мышка любила искусство. Учась игре на флейте, она выдавала звучные пассажи, на занятиях по живописи писала акварелью гиацинты и раскидистые дубы, интерес касался и художественной литературы, классических поэм. Однако танцы были её стихией. Когда девочки выстраивались в ряд, некоторым было тяжело соблюдать позиции ступней и не оглядываться на движения друг друга, боясь потерять ритм, Роза жила танцем. Она самозабвенно тянула носок и умело демонстрировала виск назад после левого кортэ. Белая мышка была заворожена всяким звучанием музыки, от Гайдна до Сюлливена, ловила взглядом любую фигуру вальса, кадрили и полонеза. Роза была трусихой. Её пугал вид насекомых и штопальных игл, а после прочтения ?Рождественской песни? стала бояться темноты, где ей мерещились духи и призраки. Она испуганно жалась в девицам, с которыми делила постель с общей комнате и дрожала всем телом. — Брось свои глупости, здесь нет призраков! Они приходят только в сочельник к плохим девочкам, — сердито ворчала разбуженная мышка. — Но к Розе они всё равно придут! — добавляла с соседней койки соседка. — Миссис Марголис вечно её ругает. Со всех углов комнаты доносились смешки, а Роза чуть не плакала от страха, сжимаясь в маленький несчастный комок. У Розы был тихий голос, и никто не мог бы предположить, что такая неуверенная в себе маленькая мисс может иметь что-то общее с театром. Однако в танце она становилась совсем другой – гордой, смелой и грациозной. В то утро, когда учительница по французскому была осмеяна, мистер Глостер сообщил хозяйке, что в пансион прямиком из Клеркенуэлла едет знаменитый мистер Эдгард, бывший владелец одного театра, который намерен выбрать несколько девочек из пансионов, чтобы обучить их балету. Миссис Харпер мгновенно поняла, кому дарован такой шанс: она просто обязана показать свою маленькую фею бывшему владельцу театра.

Харпер разыскала в сундуке старые вещи своей дочери и уже через час любовалась нарядной Розой, стоящей на стуле перед зеркалом. Короткое розовое платьице и белые чулочки идеально ей подходили. — Выглядишь очаровательно! — Таков был вердикт миссис Харпер. — Как думаете, мистеру Эдгарду понравится? — скромно вопросила малышка, оправив юбки. — Иначе и быть не может, — заверила её Харпер. — Ты прелесть! Она оказалась права и, встретившись с мистером Рупертом "Бобби" Эдгардом и увидев его воочию, поняла, что он являлся чрезвычайно приятным мужчиной, который разделил восторг по поводу чарования Розы и её умений. — Почему же вы решили обучать девочек балету? — спросила Харпер, сидя в зале и наблюдая за танцами маленьких мышек вместе с Эдгардом. — Я всю жизнь мечтал обучить балерину, гордость Мышиного царства. Я надеялся, что это будет моя родня, но увы... Мой сын Ричард играет в комедийной пантомиме, а дочь Аделина так и не стала танцовщицей, она с рождения хромая.

— Но ведь в знатных семьях есть девицы, которые воспитаны и обучены танцам гораздо лучше, чем здесь! Почему вы взялись за воспитанниц пансионов? — Они не избалованы, и будут очень благодарны за то, что я дал им такую возможность. А дети богатых семей могут оставить меня в любой момент, — объяснил мистер Эдгард. — Это очень благородно с вашей стороны, что вы готовы учить сирот. — Скорее рассчётливо. Они бедны, и поэтому во всём станут меня слушаться. — И вы уже кого-нибудь приметили, мистер Эдгард? — Вон та, в центре, — он кивнул в сторону белой мышки. — Роза, моя фея! — обрадовалась миссис Харпер. — Вы не ошибётесь, если выберете её. — Не обольщайтесь, просто остальные девицы явно ничего не умеют, — осадил её собеседник, а затем поманил девочку к себе: — Роза! Иди сюда, детка. Когда Роза подошла и спряталась за юбки Харпер, не решаясь сказать хоть слово, виновато и растерянно сверкая голубыми глазками, мистер Эдгард опустился перед ней на одно колено и шутливо приметил: — Будет неплохо, если ты умеешь не только танцевать, но и говорить, правда, милая? Роза удивилась и ответила вопросом на вопрос: — А зачем балерине говорить, если всё расскажет танец? Эта фраза, покорившая мистера Эдгарда, стала предшествующей дню, когда он принял девочку на обучение. Розу ожидали совершенно иные занятия, не похожие на то, чему она училась в Родентоне, ведь экзерсис у станка, прямая спина и пластика движений раз и навсегда стали для неё всем. И ей не единственной предстояло понять, что такое кабриоль и револьтад. Вместе с ней занимались ещё четыре мышки, которых мистер Эдгард разыскал в иных пансионах. Юные леди танцевали, не уступая друг другу, но со временем мистер Эдгард стал замечать в Розе то, чего не было у её новых подружек: белая мышка с тёмными волосами оставалась наивным ребёнком и никогда не задирала кверху чёрного носика.

— Вполне возможно, что ты оправдаешь мои ожидания, Роза, — однажды похвалил её наставник. — Спасибо, мистер Эдгард, — просияла в ответ белянка. — Можешь называть меня мистером Бобби. У мистера Бобби была жена – Элисон Хэрриот, которая ранее была известной актрисой драмы. Супруги управляли Сэдлерс-Уэллсом шесть лет, но несмотря на то, что Эдгард считался арендатором, на деле всеми делами заведовала именно эта женщина. Будучи главой, она разрешила женщинам носить головные уборы в партере, подсчитывала доходы, распределяла заработную плату в конце каждой недели. Она могла быть гораздо богаче, если бы Бобби не утверждал, что знает, куда стоит вкладывать средства и не покупал недвижимость, спеклируя ею и неся убытки. Злые языки окрестили Эдгарда "бесполезным существом, которого Элисон удостоила звания управляющего", и отчасти даже были правы. — Бизнес сейчас не очень процветает, но я должен платить, — пожимал плечами Бобби, отдавая чаевые.

Когда зрители стали говорить, что театр живёт "за счёт мелодрам", управление пришлось передать мистеру Хеннингтону, другому предпринимателю, но Элисон продолжала изредка навещать заведение, за которое у неё по-прежнему болело сердце. Элисон Хэрриот была удивительной актрисой. Она "тысячи раз" исполняла мужскую роль – роль Гамлета, в чулках и дублете. Она была не единственной из женщин, кто сыграл роль Гамлета, но её образ принца в чёрном стал самым запоминающемся из всех, что когда-либо бы увековечены на журнальных монохромных фото. Именно Хэрриот занималась поисками всё новых балетмейстеров, а также иных знатоков пластики и сама следила за успехами учениц, в то время как мистеру Бобби оставалось только гордиться одной Розой. Конечно, познание всех тонкостей не представлялось возможным без посещения самого театра, и когда время первого посещения храма искусства пришло, мистер повёл Розу и остальных учениц в театр Сэдлерс-Уэллс на гастроли балета ?Жизель?. Мышки не могли сдержать восторга: они посетят настоящий театр, где подчас можно было увидеть даже Кабуки! Театр Сэдлер-Уэлс переживал не лучшие времена, но парижские гастроли могли бы спасти его на один вечер. Интерьер театра был самым величественным из всех, что доводилось встречать юной Розе. Она не могла перестать смешно вращать головой в разные стороны, потому что никогда не видела таких великолепных газовых люстр! Ещё никогда прежде она не встречала такой искусной золотой лепнины. Ни разу перед ней не представали такие пилястры с резными фризами. Пока она изучала живописное панно над ламбрекеном и голубой сводчатый потолк с мраморными вставками, занавес с изображением золотого витиеватого узора поднялся, и действо началось. Перед взором зрителей предстала живописная деревня на фоне осеннего пейзажа, на сцену вышли виноделы, а Жизель в виноградном венке и корсете поприветствовали её подруги в расшитых передниках. Благородный граф Альберт, переодетый в простого крестьянина, коснулся лапки Жизели, и они начали совместный танец. А лесничий Ганс, злой от ревности, побежал в дом графа за шпагой, решив в качестве мести раскрыть тайну соперника. Шпага была неопровержимым доказательством происхождения Альберта. Затем на сцене появился сам герцог и его дочь Батильда. Жизель с её матерью приняли гостей в своём доме, и Батильда преподнесла Жизели сверкающее ожерелье, будучи очарована ею. Наступил праздник урожая, мыши выкатили телеги с огромными бутафорскими тыквами, другими овощами и связками ржи. На авансцену вышел Ганс, размахивая графской шпагой. Узнав о подлинном происхождении Альберта, Жизель встрепенулась, а после увидела, как граф целует лапку Батильды, где блестело помолвочное кольцо.