73. Финнеас. Обещание (1/2)

Ранним утром Финн садится в машину и сбегает куда глаза глядят.

Глаза глядят почему-то в Сильвер Лэйк. Раньше он был здесь один раз с парнями из группы на какой-то тусовке.

Место по-своему знаменитое. Район второсортных актеров, мечтающих выбиться поближе к Голливудским холмам. Чаще всего здешние жители не обременены семьями и ютятся в разномастных однокомнатных домиках по берегу гигантского рукотворного озера, давшего название всему району.

Финнеас даже не понимал, почему его притянуло именно сюда. К этому колоссальному искусственному резервуару, который никогда не станет настоящим озером. В этот район, который считался раем для хипстеров, разных фриков, гомосексуалистов и прочей «богемы».

Разноцветные домики, хаотично разбросанные по холмам. Тротуары-лестницы, которые не ведут никуда. Можно блуждать в этом лабиринте бесконечно. Но его тянуло к воде.

Почему не пляж? Океан... в нём было слишком много от Билли. Там он легко мог представить её грязные пальцы с неровными ногтями, загребающие тёмный влажный песок. Здесь — никакого песка. Бетонные скаты, полого уходящие в воду у островков высохшей жёлтой травы.

Там — простор, от которого слезятся глаза. Здесь — сетчатые заборы с колючей проволокой вдоль бетонных дорожек. Там — влажный солёный запах, так напоминавший аромат её волос. Здесь — вонь бензина проезжающих машин, смрад разлагающегося на солнце мусора из переполненных урн.

Финн жадно вдыхает городские запахи, следуя по дорожке вдоль края озера за толстым мужчиной с маленьким белым пёсиком на поводке. Пёсик бодро семенит, с интересом принюхиваясь по сторонам, его не волнует, что происходит даже в паре километров, не говоря уж об озоновом слое, ядерном оружии, мусорных островах в океане...

Католики или лютеране. Демократы или республиканцы. Жить или умереть. Пёсику не приходится выбирать.

Ранним утром едва рассвело, но вдоль озера уже полно бегунов, хозяев с собаками. Заглядевшись, Финнеас едва не спотыкается о большую коробку, стоящую прямо на тротуаре. На коробке расставлены одноразовые стаканчики с напитками.

— Эй, чувак, осторожнее, — лениво тянет девушка-афроамериканка, сидящая прямо на газоне.

Финн проходит мимо, даже не извинившись. Случай кажется ему сценой из какого-то фильма. Оборачиваясь, он смотрит, как бегун в чёрных шортах покупает у девушки напиток. Все они, хоть и видятся ему странными, на самом деле совершенно обыкновенные жители Лос-Анджелеса. А вот он похож на инопланетянина.

Переспать со своей сестрой — как много слов. Люди придумали всего одно и обозначили им то, что в их понимании грязно, мерзко, неправильно. Инцест. Даже звучит отвратительно. Silver Lake, Серебряное озеро — красиво, но на деле обозначает лишь грязную помойку.

Как разобраться, что правильно, что неправильно, если даже звуки, на которые ты опирался по жизни, подводят.

Ночью было темно, и происходящее ощущалось если не правильным, то неизбежным. Утром, в мире обычных людей, спешащих по своим обыденным делам, всё выглядит по-другому. Финн кажется себе мерзким, он воняет, как эта помойка. Возможно, место его в тюрьме.

Вроде бы он сделал то, что хотела Билли, но почему тогда ему так погано? Почему его преследует ощущение совершённой ошибки? А если это был единственный способ не потерять её? Он запутался.

Белый пёсик на поводке убежал уже далеко, но Финн упрямо продолжал тащиться за ним, словно решил обойти по периметру всё озеро.

Гладь воды, огороженная сетчатым забором, тёмная даже под утренним солнцем, манила своим спокойствием. Если бы он был сейчас там, на дне, его не волновали бы больше никакие вопросы. Он бы ничего не хотел. Ничего не боялся...

Стоп. Когда-то он уже сделал это, и жив сейчас только благодаря Билли. Неужели её жертва окажется напрасной? Нет, он должен продолжать жить. Даже вот так, совершивший непоправимые ошибки, терзаемый невыносимой болью и раскаянием.

Оглядываясь назад, Финн понимал, что всё вело к этому концу. Трагическая неизбежность свела их вместе в тот странный день на заправке, заставила запечатлеть её глаза в своём сознании и искать новых встреч. Если бы они узнали друг друга сразу как брат и сестра, неужели всего этого не случилось бы?

Финнеас не считал себя фаталистом, но в Билли было нечто такое, что отталкивало и одновременно влекло невыносимо. Она — его сестра, его ребёнок, его недостающая часть. Только рядом с ней он ощущал спокойствие и правильность происходящего.

Уворачиваясь от бегущих людей, которых попадалось всё больше: молодых и пожилых, чёрных и белых, спокойных и задыхающихся, Финн пытался представить свою дальнейшую жизнь. Вряд ли Билли станет молчать, будто ничего не случилось. А если она спросит:

— Ты меня любишь?

Что он ответит? Должен ли он сказать так, как чувствует:

— Я не знаю...

Ему придется подумать, додумать, выцарапать из себя хоть что-то похожее на правду.

Люблю ли я её как брат сестру, нежданную, не загаданную? Или как воздух, которым дышал всегда, но только лет в пять узнал, что я чем-то дышу? Или как вода любит почву, прокладывая в ней новое русло? Как любит птицу в клетке птицелов?

Из-за меня она оказалась в клетке. Не то чтобы без меня она была вольна, как ветер. Но в эту клетку посадил её именно я. А значит, мне держать ответ.

Так что ответить? Может, просто промолчать? Билли не будет больше спрашивать, она не такая. Замкнётся внутри себя, скроет туманной серостью голубой горизонт. Веки смиренно опустятся, принимая моё молчание.

Молчание — это не ответ, сестрёнка. Но ты решишь иначе. Только упрямо сжатые губы подскажут — ты никогда не сдаёшься. Ты — моё сокровище, которое искал я, бродя в садах ливанских. Ты — песнь песней, лучшая из песен, что я сложил, потому что ты — часть меня, моё творение. И потому, сколько бы дней не прошло, я не устану восхищаться тобой.

Высшие силы выбрали за нас, мы — одной крови, и так будет всегда. Я люблю тебя, как самую лучшую и самую худшую часть меня. Ощущаешь ли ты это таким же образом или по-другому? Не знаю.

Твой бессловесный порыв стать моим воздухом пройдет, когда я отвечу:

— Люблю.

Если бы я совершил невозможное — остался сегодня утром в твоей постели, ты спрятала бы два торжествующих солнца за мраморными ставнями век, повернулась ко мне спиной, подкладывая ладонь под щеку детским жестом. Я понимаю, любимая, что это не обида, а доверие — знак, что меня ты не опасаешься, я могу прикрывать твою спину.

Не смея коснуться острых неоперившихся лопаток, я глядел бы на них с благоговением, как на обратную сторону Луны, запечатлевая возвышенности и кратеры рельефа. Неважно, кто побывал здесь до меня, я ощущаю себя единственным. Я — тот, кому посчастливилось любоваться скрытой красотой. Даже если по Луне, как по земле, пройдутся миллиарды ног, никому в голову не придёт назвать её шлюхой. Потому что топтать её может кто угодно, но свои тайны она доверит избранным.

Твоя любовь так же недостижима для меня, как Луна. Пожалуй, ещё дальше. Общество никогда не примет наших отношений. Мама умрёт от разрыва сердца, если узнает, что мы сделали. Даже не представляю реакцию отца — я слишком плохо с ним знаком. Меня заставят съехать, и мы будем видеться лишь изредка, и никогда — наедине.

Правда разрушит нашу семью, значит, мы должны молчать. Я — тот, кто обязан сохранять ясный разум, и не навредить Билли ещё больше.

Финнеас на всякий случай проверил сообщения в телефоне, но там было пусто. Что почувствует Билли, проснувшись и обнаружив, что его нет дома? Вряд ли она удивится. Может, будет беспокоиться о нём? Или разозлится?